Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

К счастью, в ту достославную зиму 1825 года все шло как по маслу: праздника ни на миг не омрачила угроза оттепели. Аристократические балы уже начались, опережая простонародные игрища, в то время как напротив французского посольства стали строиться многочисленные балаганчики, занимая почти все пространство между двумя набережными, а ведь между ними более двух тысяч шагов. Незамедлительно соорудили и русские горки, которые, к немалому моему удивлению, показались мне менее изящными, чем их парижские имитации: здесь это просто-напросто изогнутый скат высотой в сотню футов, а длиной футов в четыреста, делается он из досок, которые поочередно то обливают водой, то засыпают снегом, пока на них не образуется ледяная корка толщиной дюймов шесть.

Что до санок, это всего лишь обычная доска, закругленная с одного конца. Возчики шныряют в толпе со своими досками под мышкой, зазывая охотников прокатиться. Кто находит такого любителя, поднимается вместе с ним на вершину горки по лестнице, пассажир усаживается впереди, возчик – сзади и управляет движением санок с ловкостью, которая тем более необходима, что горка не огорожена и санки могут рухнуть вниз. Цена одного такого спуска – копейка, на наши деньги чуть меньше двух лиардов.

Прочие забавы очень похожи на народные гулянья на Елисейских Полях, такие представления встретишь в любой стране: восковые фигуры, великаны и карлики, причем все это сопровождается громкой музыкой и воплями многочисленных зазывал. Насколько я мог судить по их жестикуляции, приемы, посредством коих они прельщали зевак, по существу весьма сходны с нашими, однако всегда находятся различия в деталях, характерных для данной страны. Одна из шуток, имевших особенно шумный успех, являла собой сценку, где фигурировал почтенный отец семейства, с нетерпением ждущий, когда ему покажут его новорожденное дитя, которое вот-вот прибудет из соседней деревни. И вот появляется кормилица с младенцем, запеленатым так, что виден лишь самый кончик черного носика. При виде своего чада, издающего громкое урчание, родитель выражает пылкий восторг, объявляя, что ребенок лицом – вылитый папа, а ласковый, как мать. Тут появляется и мать ребенка, слышит этот комплимент, он ей не по сердцу, вспыхивает спор, доходящий до потасовки, младенца рвут друг у друга из рук, пеленки спадают с него, и на свет при бурных рукоплесканиях масс является медвежонок, а дурень-папаша начинает понимать, что его дитя подменили.

В последнюю неделю карнавала на петербургских улицах разыгрывается ночной маскарад, эта игра распространяется от дома к дому так же, как в наших провинциальных городах. Наиболее часто встречается костюм парижанина: тесная долгополая одежка, ворот рубашки, неимоверно накрахмаленный, выпирает из-под галстука дюйма на три-четыре, жабо чудовищных размеров, на голове завитой парик и маленькая соломенная шляпка. Карикатура дополняется брелоками и цепочками, болтающимися на шее и позвякивающими на поясе. К сожалению, как только маска узнана, свободе приходит конец, этикет вступает в свои права, и шут вновь становится его превосходительством, отчего игра неизбежно утрачивает часть своей пикантности.

Что касается простого народа, он, словно спеша вознаградить себя за все тяготы великого поста, налегает на мясные кушанья и напитки. Но как только пробьет полночь с воскресенья на понедельник, оргию сменяет строжайшее воздержание, и все остатки трапезы, прерванной первым звоном часов, бросят псам. Все тотчас меняется: вместо вольных жестов – крестные знамения, вместо вакханалий – молитвы. Зажигаются свечи перед иконами, и со следующего дня церкви едва вмещают всех прихожан.

И все же эти праздники, какими бы блистательными они ни казались, весьма поблекли по сравнению с тем, что были встарь. К примеру, в 1740 году императрице Анне Иоанновне вздумалось превзойти все, что ее подданные видывали до сих пор, и устроить один из подобных праздников так, как может себе позволить лишь русская императрица. С этой целью она устроила свадьбу своего шута и велела всем губернаторам прислать ей по паре представителей каждой народности, обитающей на подвластной ему территории, причем в национальных костюмах и на обычных для них транспортных средствах.

Приказ императрицы был скрупулезно выполнен, и в указанный день могущественная правительница узрела депутацию сотни различных народностей, названия которых она подчас припоминала с трудом. Там были камчадалы и лопари в санях, запряженных собаками, и оленьих упряжках, калмыки на своих быках, бухарцы на верблюдах, индийцы на слонах и остяки на лошадках. Тогда впервые, добравшись до столицы с разных концов гигантской империи, столкнулись лицом к лицу светловолосый финн и брюнет черкес, великан украинец и пигмей-самоед, башкир, киргиз и пригожие молодцы из Грузии и из Ярославля, чьи дочери украшали собой гаремы Константинополя и Туниса.

Каждого посланца в соответствии с природой края, откуда они явились, размещали под одним из четырех заблаговременно вывешенных знамен, представлявших зиму, весну, лето и осень. Затем, когда все были в сборе, по петербургским улицам стала разъезжать диковинная процессия из этих представителей. Это продолжалось целую неделю, но хотя зрелище каждый день повторялось, оно так и не смогло в полной мере удовлетворить любопытство публики.

Наконец наступил день свадебной церемонии. Новобрачные отстояли богослужение в дворцовой часовне и, сопровождаемые своей шутовской свитой, направились в особняк, приготовленный для них императрицей. Он вполне соответствовал общему стилю этих торжеств. То был дворец длиной в пятьдесят два фута и шириной в двадцать, целиком вырубленный изо льда. Орнаменты, украшавшие его фасад и внутренние покои, столы, стулья, подсвечники, тарелки, статуи и само брачное ложе, прозрачное, как стекло, галереи, что возвышались над кровлей, и фронтон над парадным входом – все было покрыто росписью, блистательно имитирующей зеленый мрамор, и находилось под охраной шести ледяных пушек, одна из которых, заряженная полутора фунтами пороха и ядром, приветствовала появление молодых залпом. Но всего любопытнее в этом студеном дворце был колоссальный слон, несущий на своей спине персиянина в полном вооружении и ведомый двумя слугами. Служа то фонтаном, то факелоносцем, слон выпускал из своего хобота в зависимости от времени суток либо водяные струи, либо огненные. Время от времени он силами тех восьми или десяти человек, что прятались в его выдолбленном во льду пустом брюхе, издавал леденящие душу трубные звуки, слышные во всех концах Петербурга.