Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) - Александр Дюма

Пройдя шагов сто, мы вышли к ограде, перед которой выстроились в круг музыканты господина Нарышкина, игравшие точно такую же мелодию, какую я слышал прекрасной летней ночью на Неве. Каждый держал в руках рог, готовый сыграть свою ноту. Все ограждение было окружено таким образом, чтобы медведи, откуда бы ни появились, отступили, испуганные непривычным шумом. Между каждыми двумя музыкантами стоял псарь, крестьянин или лакей с ружьем, заряженным одним только порохом из опасения, что какая-нибудь из выпущенных пуль может задеть кого-то из нас. На случай, если медведи попытаются прорваться сквозь заграждение, звуки выстрелов должны были присоединиться к тем, что издают инструменты. И вот мы, оставив позади эту цепочку, вошли внутрь ограды.

В тот же миг лес наполнился гармоническими звуками, окружившими нас как бы кольцом и производящими сейчас то же воздействие, какое должна производить военная музыка на идущих в бой солдат, так что я и сам ощутил, как меня наполняет воинственный пыл, какого я не мог бы в себе предположить еще пять минут назад.

Я занял место между псарем господина Нарышкина, обязанным из-за моей неопытности наблюдать за мной в охоте, и графом Алексеем, за которым я обещал Луизе присматривать, хотя на самом деле это он присматривал за мной. Слева от него встал князь Никита Муравьев, с которым его связывала тесная дружба. Следующим после князя, кого я еще мог различить за деревьями, был господин Нарышкин. Дальше за ним я уже ничего не видел.

Так мы шли минут десять, как вдруг раздались крики: «Медведь! Медведь!»[2], сопровождаемые несколькими выстрелами. Зверь, потревоженный звуками рогов, по всей вероятности, появился на опушке, но музыканты и псари общими усилиями отпугнули его. Два моих соседа одновременно дали мне знак остановиться, и мы все замерли, насторожившись. Через несколько секунд мы услышали в кустах прямо перед собой шорох, сопровождаемый глухим рычанием. Должен признаться, при этом звуке, который, казалось, приближался, я несмотря на мороз почувствовал, как на лбу у меня выступил пот. Однако, оглядевшись, я отметил, что оба моих соседа являют пример отменного самообладания, и решил держаться, как они. В этот момент и появился медведь – из колючего кустарника, расположенного как раз между мной и графом Алексеем, высунулась его морда и передняя половина туловища.

Моим первым побуждением было выхватить нож и сорвать с плеча ружье, так как медведь, удивленный, смотрел то на одного из нас, то на другого и, казалось, еще не решил, к кому бы податься. Но граф не дал ему времени на выбор. Рассудив, что я могу оказаться не слишком ловким, он поспешил привлечь внимание врага и, приблизившись к нему на несколько шагов, чтобы оказаться на полянке, где можно двигаться свободнее, швырнул ему в морду одну из жестяных пластин, которые держал в руках. Медведь тотчас одним прыжком бросился на нее и с невероятной легкостью ухватил когтями, потом, рыча, вцепился и зубами. Тогда граф сделал еще один шаг к нему и метнул вторую. Медведь поймал ее, как собака ловит брошенный ей камень, и, стиснув челюсти, раздробил. Чтобы разозлить его еще сильнее, граф бросил третью пластину, но на сей раз зверь, словно сообразив, что с его стороны глупо злиться на неодушевленный предмет, пренебрежительно позволил пластине шлепнуться на землю рядом с ним, повернулся к графу и, издав страшный рев, потрусил к нему, да так быстро, что, казалось, лап у него не меньше дюжины. И тут граф пронзительно засвистел в свисток. Услышав этот звук, медведь тотчас взметнулся на задние лапы – граф только того и ждал. Он бросился к животному, которое протянуло ему навстречу две передние лапы с намерением его задушить, но прежде, чем они успели сомкнуться, у медведя вырвался крик боли и он, отшатнувшись на три шага, закачался, словно пьяный, и упал мертвым. Нож пронзил ему сердце.

Я бросился к графу, чтобы спросить, не ранен ли он, но нашел его таким спокойным и холодным, словно он только что не медведя уложил, а перебил ножку косуле. Мне совершенно непонятна подобная отвага: меня-то всего трясло, меня, который был не более чем зрителем этой схватки.

– Теперь вы видели, как надо действовать, – сказал граф, – это не слишком трудно. Помогите мне перевернуть его. Я оставил свой нож в его ране, чтобы дать вам полноценный урок.

Зверь был уже мертв. Перевернули его не без труда: он весил, должно быть, килограммов четыреста – бурый медведь, притом крупный экземпляр. Нож, вонзенный по самую рукоять, действительно торчал у него из груди. Граф выдернул его и, чтобы очистить, несколько раз погрузил в снежный сугроб. Тут снова послышались крики, и мы сквозь сплетение ветвей увидели того охотника, что был слева от господина Нарышкина, он в свой черед схватился с медведем. Борьба продолжалась чуть дольше, но кончилась так же: медведь упал, как и первый.

Эта двойная победа, только что одержанная на моих глазах, взбудоражила меня до крайности. Лихорадочный жар загорелся в моей крови, все страхи отступили, я ощутил в себе силу Геркулеса, поражающего Немейскую гидру, и захотел в свою очередь попытать счастья.

Случай не заставил себя ждать. Мы не прошли и двух сотен шагов от того места, где оставили убитых медведей, как мне показалось, что я вижу спину медведя, наполовину вылезшего из своей берлоги, укрытой в расщелине меж двух валунов. На миг я усомнился, не чудится ли, и лихо швырнул одну из пластинок в зверя или в то, что я за него принял. Проверка удалась на славу: медведь оттопырил губы, показав мне два ряда зубов, белых как снег, и зарычал. Услышав его рычание, мои соседи справа и слева приготовили свои карабины, чтобы, если понадобится, прийти мне на помощь.

Заметив краем глаза, что они взялись за ружья, я понял, что и мне можно воспользоваться своим. Должен признаться, что это оружие внушало мне больше доверия, чем нож. Итак, я сунул его за пояс и, призвав на помощь все хладнокровие, какое имелось в наличии, в свою очередь взял карабин и прицелился в зверя. Он не двигался. Наконец, тщательно прицелившись, я нажал на гашетку, и грянул выстрел.

В тот же миг послышался ужасающий рев. Медведь выпрямился, колотя по воздуху одной передней лапой, другая же повисла вдоль тела: пуля раздробила ему плечо. Одновременно я услышал, как оба соседа в один голос закричали мне:

– Берегитесь!

Медведь, словно опомнившись, двинулся прямиком на меня, да так стремительно несмотря на рану в плече, что я едва успел выхватить нож. Я толком не помню, что произошло вслед за этим, так как все промелькнуло быстрее мысли. Я увидел прямо перед собой разъяренного зверя, вставшего на задние лапы, с окровавленной пастью. Собрав все силы, я нанес ему страшный удар, но мой нож отклонился, наткнувшись на его ребро, и тут я почувствовал, что его лапа, тяжелая, будто гора, обрушилась на мое плечо; ноги у меня подкосились, и я упал навзничь, а мой противник навалился сверху; при этом я инстинктивно вцепился обеими руками ему в горло, сжав их изо всей силы, чтобы оттолкнуть его пасть от моего лица. В тот же миг раздались два выстрела, я услышал свист пуль, затем глухой звук. Медведь издал крик боли и всей тяжестью осел на меня, но я что было сил рванулся в сторону, высвободился и тотчас вскочил на ноги, готовый к обороне. Но этого уже не требовалось: медведь был мертв. Его настигли сразу две пули: выпущенная графом Алексеем вошла за ухом, а псарь попал в раненое плечо. Я был весь в крови, но не получил и царапины.