Девочки мои - Юлия Лавряшина

– Нам, пожалуйста, столик на двоих, в каком-нибудь укромном уголке, – обратился он к администратору.

– И подальше от музыкантов, если можно, – вставила она.

Лев посмотрел на нее с любопытством:

– Вы не любите джаз?

– Люблю. Но я люблю слушать его, а не пытаться перекричать.

– Верно. – Он улыбнулся. – Пойдемте, кажется, нам что-то подыскали.

Ресторанчик ей понравился. Интерьер – стилизация под начало прошлого века: старые буфеты темного дерева, тяжелые бордовые портьеры, фотографии Чарли Чаплина и других кумиров того времени, даже книжные полки… Сима попыталась рассмотреть, настоящие там стоят тома или муляжи, но на глаз распознать не удалось.

Шустрая официантка, похожая на Лайзу Миннелли из фильма «Артур», принесла им меню и, откликнувшись на просьбу Потапова, посоветовала им не брать куропаток, а вот семушку попробовать обязательно – прекрасный засол.

– Мне салат с телятиной и стакан светлого пива, – не боясь показаться неутонченной, попросила Сима.

В конце концов, не она затащила сюда Льва, не ей и очаровывать, переступая через саму себя. Если он решит, что она простовата для него, так ведь они действительно могут распрощаться после ужина, как собирались.

Но Потапов выслушал ее заказ без тени улыбки. Потом кивнул:

– Мне тоже пива, только большую кружку. И стейк из говядины. Порция не слишком маленькая? А-а, ну нормально.

«Это он меня так поддерживает или тоже не любит выпендриваться?» Сима удержалась, чтобы не улыбнуться ему, ведь Лев мог счесть это благодарностью, а ей этого не хотелось. Каждый сам по себе, никто никому ничем не обязан – вот единственно возможный уровень их отношений. Шаг в сторону от намеченной линии – и сразу обрушится целый ворох проблем. А у нее их с труппой хватает… С Ангелиной вон что-то непонятное творится…

– Хороший голос, – прислушавшись, сказал Лев. – Всегда завидовал людям, умеющим петь. Вы умеете?

– Уметь-то умею. Но не думаю, что мой вокал кому-то ласкает слух.

Он охотно рассмеялся:

– А вы не кокетливы, да? Ни в коем случае не хотите показаться лучше, чем есть…

– А какой в этом смысл? Другой от этого не станешь. И рано или поздно это проявится.

– Бывает, это проявляется так поздно, что уже ничего не исправить…

– Если вы имеете в виду брак, то существует процедура развода.

– Только не в том случае, если брак венчанный.

Сима непритворно ужаснулась:

– Так вы венчались со своей женой? И после этого вы предлагали мне задержаться в вашем номере? А ведь Бог наблюдает за вами особенно пристально…

– Уже нет! Я похоронил ее зимой. – Он улыбнулся с такой радостью, что у Симы мурашки по коже побежали.

Она пробормотала:

– Вы просто олицетворение скорби…

– А я и не говорил, что скорблю.

– Вы ее убили, что ли?!

– Ну что вы, – заметил Потапов без возмущения. – Она перебегала дорогу в неположенном месте и поскользнулась. Бог проложил перед ней ледяную дорожку.

Ей стало не по себе не только от этих слов, но главным образом от того, каким тоном Лев рассказывал о смерти жены. Он явно упивался нежданной свободой и не думал скрывать этого.

«Как я своих плебейских вкусов, – признала Сима. – Ну, люблю я пиво, что тут поделаешь?!»

– Не богохульствуйте, – все же призвала она.

– И не думаю! Я благодарен Господу просто бесконечно. К сожалению, люди зачастую создают такие отношения, из которых живыми не выпутаться. По крайней мере, один должен умереть.

– Но ваша Геля не убила своего отца…

– Потому что она еще ребенок. Он переложил вину на нее, а она и поверила. Привыкла верить папе…

– Геля была на самом деле?

Он помолчал, пристально вглядываясь в резной край бумажной салфетки. Потом поднял глаза, и Симе стало нехорошо от этого взгляда.

– Была. Только ее-то отец как раз умер. Упал поздно вечером с балкона восьмого этажа. Никто даже не заметил, как это случилось… Он был пьян.

– А… Это она его…

– Нет, – быстро ответил Лев. – Его никто не убивал. К сожалению. А надо было… Только гораздо раньше…

– Откуда вы знаете, что он упал сам?

В улыбке – ничего зловещего:

– Я все знаю. Я ведь автор.

– Но ведь это не вы придумали ее! Реальную, я имею в виду. О настоящей Геле вам откуда все известно? Это она была вашей женой?

Вот тут он изменился в лице:

– Да вы что?! Как вы могли подумать? Геля… Нет.

– Но вы ее хорошо знали?

– Наш заказ несут, – бесстрастно заметил он. – А вы цепкий режиссер… Хотите докопаться до самой сути? Фрейдом не увлекаетесь?

– Нет. Хотя во многом он был прав. Детство действительно никогда не оставляет нас в покое… Не знаю, хорошо это или плохо. Так реальная Геля…

Лев перебил ее:

– Лучше расскажите мне про ваших дочерей.

«Нокаут, – продохнув, признала Сима. – А он не даст загнать себя в угол… Так ударит в ответ, что живой бы остаться!»

– Спасибо, – машинально сказала она официантке, поставившей перед ней тарелку с салатом, и подняла стакан холодного пива. – Ну, за знакомство? Это просто потрясающе, что вы смогли к нам выбраться. Ребята счастливы!

– А вы счастливы?

От его испытующего и одновременно умоляющего взгляда исподлобья у нее сжалось сердце: «Какой он… Господи, ну почему ты создал меня такой маленькой и простенькой?! Такому мужику под стать… – У Симы мгновенно возник образ, который поразил ее: – Ангелина?»

– Безумно, – отозвалась она с иронией, чтобы он даже не заподозрил, что творится в ее мыслях.

Опустив глаза, Лев отпил из стеклянной кружки и неосторожно грохнул ею о стол. Сима посмотрела в его тарелку:

– Стейк с кровью? Разве вы это заказывали?

– Нет. Но, видимо, по мне заметно, что крови я не боюсь.

На секунду Сима перестала жевать:

– В каком смысле?

– Во всех. Раньше я работал хирургом.

– В самом деле? Вы были хорошим хирургом?

– Неплохим. Но мне показалось мало власти над человеческими телами, мне захотелось власти и над их душами!

– Вы осуждаете себя? Жалеете, что занялись литературой?

Он повторил:

– Занялись литературой… Занялись любовью… Словосочетание, обесценивающее сам процесс.

– Да и сам процесс уже не тот. Я говорю о любви, – поспешно уточнила Сима, испугавшись, что может обидеть профессионала.

Поморщившись, Лев процедил:

– Глупости. Любовь все та же, что и во времена Петрарки и Шекспира. Она ведь и тогда выпадала на долю одного из тысячи. И сейчас так же… Почему? Никто этого вам не объяснит. Почему мне так хочется пригладить твои торчащие волосы, всю тебя огладить ладонями, усмирить твою ненависть к себе самой?

У нее перехватило дыхание:

– Что вы сказали?

Не отводя взгляда, он продолжал говорить, совсем тихо, но Сима не пропустила ни одного слова:

– Почему еще на пороге вашего зрительного зала, когда я и не разглядел никого толком, у меня уже возникло ощущение, что здесь ждет меня что-то необыкновенное? Единственное. И сразу увидел тебя, вскочившую мне навстречу. Листы с придуманными мною словами уронила… Ключицы тоненькие торчат из-под майки. Волосы – перьями, как у девчонки. А глаза так и светятся… И в них – ожидание: окажусь ли я таким, как ты придумала? Я не такой, да?

– Такой, – ответила она, с трудом шевельнув губами.

Эта боль пробуждения, она совсем забыла ее. А сейчас не смогла сразу открыть глаза – нужно было привыкнуть к тому, как рвется и ноет в груди. Нужно было просто встать, избегая смотреть на него спящего, о чем сдуру мечталось накануне, когда Сима еще не понимала, что это будет не в радость, сердце остановится, если взглянуть. Нужно встать. Нужно.

Она сползла вбок, села на ковер возле кровати: «Ни дать ни взять – собака возле постели хозяина. Охраняю его сон. Так и сидела бы всю жизнь, а он пусть бы спал, только б не уходил никуда. Ни к кому другому». Осмелившись повернуть голову, взглянула на его лицо, и от нежности защемило сердце: неужели эти губы целовали ее с такой жадностью? Почему? Разве в ней есть то, за что могло ухватиться его сердце? Сима тут же запретила себе даже думать об этом. Сердце здесь вообще ни при чем. Она просто подвернулась ему, не пришлось искать другую, хотя бы и более подходящую. А наговорить писатель способен и не такого, последней дурой надо быть, чтобы поверить…

Стараясь не шуметь, она поднялась и на цыпочках прошла в ванную. Нужно было принять контрастный душ, чтобы поскорее прийти в себя, обрести обычное здравомыслие. Горячей водой растопить воцарившийся в душе холод уже вернувшегося ощущения одиночества. Ледяной – разогнать кровь, чтобы хватило сил выйти из этого номера и начать новый день. Обычный день, в котором ее свободе ничто не угрожает.

И она уже была почти готова к бою, когда шторка, отделявшая Симу от остального мира, отдернулась, и Лев, не спрашивая разрешения, шагнул к ней, отнял душ, прижался всем телом – именно так: он к ней, не ее прижал. И то, что это вышло у него так по-ребячески, будто он искал у нее защиты от собственного холода, мгновенно обессилило Симу, лишило даже желания сопротивляться и отстаивать невозможность каких бы то ни было отношений, кроме профессиональных.