Девочки мои - Юлия Лавряшина

Юлия Лавряшина

Девочки мои

© Лавряшина Ю., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Часть первая

Они просто разминулись на улице – поравнялись и прошли каждая в свою сторону. Вернее, одна из них несла свое юное лицо навстречу ветру и не заметила другую. А Сима почему-то засмотрелась на девочку с пепельными волосами, не слишком длинными, не слишком густыми, но не вызывающими жалости, как обычно случается со всем, что «не слишком». Эти волосы были дымчатыми и клубились по ветру осенним дыханием, прозрачным и легким. Девочка шла, чуть приподняв тонкое личико – не из гордости (хотя ее тоже хоть отбавляй в четырнадцать лет), а чтобы и шею, тоненькую шейку ее тоже невинно ласкал ветер. И Сима своей уже не слишком, прямо скажем, младенческой кожей почувствовала ее наслаждение, от которого сердце так и заходится.

Мгновенно вспомнилось – даже не мозг подсказал, а тело, оказывается, сохранившее ощущения, – как она сама в свои подростковые «…надцать» стремилась использовать любую возможность, чтобы вот так же броситься бегом навстречу ветру, воображая, будто обретает волю вольную и может, как цыганка, скитаться по свету, который Симе хотелось увидеть весь, целиком, с самыми заброшенными уголочками, в которых есть своя прелесть, непонятная жителям столиц. Обойти его пешком, трогая нагретые, неровные камни мостовых, пересыпая из ладони в ладонь легкий песок, втягивая аромат картинно-красивых цветов скошенной травы. И все время чувствовать кожей морской ветер, так же подставлять ему лицо, чтобы сгладил первые морщины, освежил…

И это немного надуманное совпадение с девочкой заставило Симу выкрикнуть:

– Девушка, подождите!

Но девочка не оглянулась. Возможно, просто никто до сих пор не называл ее «девушкой», и она не сообразила, что обращаются к ней. А может быть, то, что сейчас нарастало, вскипало у нее внутри, обдавая волнением неокрепшее сердце, было настолько важнее всего внешнего – звуков, запахов, людских лиц, – что грех было и отвлекаться на них.

– Подождите же, девушка!

Рукав простенькой джинсовочки в первый момент показался пустым – такой тоненькой была ее ручка. Сима быстро разжала пальцы, как будто птенчика побоялась раздавить. В глазах девочки мелькнула настороженность: что это за странная женщина с прической из вороньих перьев, с маленькой татуировкой на левом предплечье, одетая в нечто напоминающее обычную мужскую майку черного цвета, заправленную в джинсы?

– Да?

– Извините, если я вас напугала, – заторопилась Сима, стараясь произносить слова с той невесомостью, которая должна была успокоить. – Я просто увидела ваше лицо и поняла, что именно вы мне нужны. Для роли. Я – режиссер молодежного театра «Версия». Это не любительский театр, но многие ребята из театральной студии у нас уже заняты в спектаклях. Вы были на наших спектаклях?

На загоревших за лето щеках вспыхнули пятна:

– Я… Я еще не успела. Мы недавно переехали в этот город.

– Серьезно? И откуда же? – Сима давно уже позволяла себе быть бесцеремонной, когда ее что-то действительно интересовало.

– Из Москвы.

Это прозвучало с некоторым вызовом, словно покинуть столицу уже значило объявить себя пораженцем, неудачником.

«В общем-то, так и есть, – наспех согласилась Сима. – Россия ведь страна одного города, и если ты хочешь настоящего успеха, то покорять нужно именно Москву».

Решив на время закрыть эту тему, чтобы девочка не сбежала прямо сейчас, она опять заговорила о спектакле, который еще только собиралась ставить, хотя вынашивала дольше, чем двух своих дочерей вместе взятых.

– Я нашла для нашего театра одну пьесу… Современную, и как раз о подростках. Там есть роли и для взрослых актеров, но главную должна исполнять девочка… девушка вашего возраста. Но никого из наших ребят я в этой роли не вижу.

– Я никогда не играла в театре…

– Я понимаю! И не собираюсь прямо сейчас выпускать вас на сцену. Но я предлагаю вам попробоваться. Как вы?

И заверила, не дожидаясь ответа:

– Если я увижу, что у вас ничего не выходит и нет ни малейшей надежды научить, то оставлю вас в покое, обещаю. Кстати, меня зовут Симой. Сима, – еще раз повторила она, чтобы девочка не переспрашивала, как это бывало обычно. – Довольно редкое имя – родители постарались. Зато меня ни с кем не путают. Только, умоляю, Серафимой не называйте, этого я не терплю! Отчество в нашем общении не потребуется, а фамилия моя Матроскин, – протянула Сима незабвенным голосом Табакова и тут же вернула свой, немного резкий, звонкий, словно невидимая птица выкрикивала за нее. – Шучу. Лобанова. Это чтобы вы могли проверить мое досье через своего папу-полицейского.

Взгляд девочки кольнул остро, улыбки как не бывало:

– С чего вы взяли, что мой папа – полицейский?

– Да это так – предположение! Вы такая строгая девушка… Все по правилам?

– Вовсе нет! В нашей семье не так уж много правил. А папа у меня доктор. Педиатр.

Ненужной заинтересованности Сима изображать не стала, спросила нетерпеливо:

– Так что, вы согласны попробоваться? Да как же вас зовут-то, в конце концов?!

– Наташа Лукьянцева, – произнесла она тем застенчивым тоном, каким в начале пьесы и должна была говорить ее героиня.

Сима так и вцепилась в ее рукав, уже не вспомнив про того беззащитного птенчика, что померещился внутри:

– Вот! Именно так! Наташенька, я ведь просто не отпущу вас. У вас ведь Гелин взгляд…

– Чей?

– Гели, героини, которую я вам сватаю. Это очень интересный персонаж. Надломленная судьбой, но не скисшая. И другим не дает сдаться. Вы очень похожи на нее, Наташа. И слова вы выговариваете в точности как она.

Чуть наклонив голову вправо («Гелин жест!»), Наташа спросила с любопытством:

– А откуда вы знаете, как она выговаривает слова? Там ремарка есть? Или это вы так представляете?

– О! – Сима даже отступила, пораженная. – Вам известно даже слово «ремарка»? Вы читаете пьесы?

– Если честно, только Чехова.

– Это уже немало. Может быть, бессознательно вы готовились к нашей встрече?

– Кто может знать, к чему готовит его подсознание?

«А непростая девочка, – отметила Сима с удовольствием. – Очень непростая».

Ей нравилось работать с личностями, колоться об их шипы, спорить с ними. Даже орать приходилось, а как же? Подростки же. Иногда необходимо напоминать им, кто в доме хозяин… Но с послушными детьми Симе становилось скучно. Они напоминали ей комнатные растения: польешь – выживут, не польешь – засохнут. Сами жизни не отвоюют. Не то что дикие колючие кустарники, которые на любом, самом немыслимом склоне зацепятся, вопьются корнями, отыщут необходимые им соки в самой песчаной почве, и выживут, выживут…

– И об этом мы тоже поговорим подробнее, – промурлыкала Сима, жмурясь от радости: нашла Гелю, на улице встретила, надо же! – Когда вы сможете к нам прийти? Чем вы вообще занимаетесь, кроме того, что читаете Чехова?

Опять проявились горячие пятна на щеках:

– Вообще-то я его не так уж часто читаю… Я все больше в Сети…

– Ну, это нормально. Сейчас все девочки, как Русалочки – сетью опутанные. Ножки не болят?

Облегчение сделало Наташин смех особенно легким:

– Нет, ходить-то я еще не разучилась!

– Сейчас домой?

– Уроки надо сделать…

– А потом? У нас в шесть репетиция. Приходите, Геля… То есть Наташа. Видите? Вы для меня уже Геля! Так что не отвертеться вам, девушка… Вот вам моя визитка, там есть адрес. Это недалеко. В нашем городе понятие «далеко» вообще отсутствует.

– Я уже поняла. – Наташа опустила глаза на карточку. – Я даже знаю, где эта улица, там одна девочка из нашего класса живет.

– Ну и прекрасно. Погодите! У меня же диск с текстом пьесы с собой есть. – Сима чуть не с головой нырнула в объемистую сумку, забитую всякой всячиной, которая могла понадобиться в любую секунду. – Держите. Уроки, конечно, надо сделать, но, может, и на пьесу времени хватит?

Она уже собралась бежать, переключившись мыслями на других актеров, мальчишек, которых нужно было вытащить из лап полицейского инспектора («Окно разбили, подумаешь! Ну, спьяну… С кем не бывает в пятнадцать-то лет?»), когда Наташа окликнула ее:

– Сима, а вы можете говорить мне «ты»? Пожалуйста. А то очень непривычно.

Девочка придет на репетицию, в этом Сима даже не сомневалась. Настолько не сомневалась, что тут же забыла о Наташе Лукьянцевой, как об уже взятой вершине, не такой уж и поднебесной, если говорить начистоту. Еще неизвестно, как покажет себя это создание, что за тайное сокровище принесет в своей душе… Пустышки, обманки уже встречались не раз, и потому Сима каждый раз ругала себя последними словами, которых знала достаточно, за то, что опять вцепилась в кого-то на улице, мимолетно влюбившись во взгляд, в поворот головы, в намек улыбки. А не возникнет тайной связи режиссер – актер на уровне биения сердца и рождения мысли, и ничего не будет – ни спектакля, ни слез в зале, ни смеха. Поэтому совершенно запретить себе впускать в душу искры, высекаемые соприкосновением взглядов, Сима не могла. Это было равносильно самоубийству себя как профессионала. Что осталось бы в ней тогда? Одиночество одинокой одиночки. Вакуум.