День святого Валентина - Катерина Зарудина

Катерина Зарудина

День Святого Валентина

Алый сочный диск завис в небольшом распахнутом окне, щедро освещая странную комнатушку. Закат. Не уверена, правда. Она также совершенно не знает, почему перед ней стоит рыхлый мужчина лет пятидесяти с седой, неопрятной щетиной и пытается ей сказать что-то своими мясистыми губами, постоянно вытирая рукавом пот со лба. Губошлеп настоящий. Похоже, он кричит на нее, губы становятся еще толще, а глаза наливаются кровью, как у быка. Все сосуды лопаются прямо на глазах. Ему нельзя так кричать, очень непривлекательный вид получается. Правда, собственная привлекательность его мало волнует – его определенно заботит что-то другое. Где-то хлопает дверь, слышен шум воды из-под крана и стук жестяного ведра. Вот дверь она услышала, а губошлепа нет. Нельзя так на людей орать, они от этого глохнут, причем своеобразно. Как руки нестерпимо болят! Чем их перетянули? Жгутом каким-то… Где она? Почему в эту минуту рядом нет никого, кто зашвырнул бы губастого куда подальше? Никого, кто ей нужен. Или был нужен…

Валя услышала его голос в домофоне, и ей показалось, что она бредит. Нет, вот он. Реальный и довольный жизнью.

– Куда пройти? – Это для проформы.

– На кухню, конечно. – Она махнула устало рукой и поплелась за ним. Встала у окна и вопросительно уставилась на него.

– Слушай, может, тебе замуж выйти? – неожиданно спросил он наигранно веселым, отвратительно легким тоном, уютно расположившись на кухонном диванчике с маленькими подушечками и глядя куда-то сквозь нее. Будто она прозрачная.

Она растерялась. Нет, она не ослышалась. И она далеко не прозрачная. Интересно получается. Он полагал, что ей для этого нужно его высокочтимое разрешение, царское благословение? Так, что ли? И то, что она до сих пор, несчастненькая, не замужем, так это только потому, что он ее туда, видите ли, не отправлял. А сейчас путевку в жизнь дает… Только к чему эта размазанная улыбка?

– Поразительно свежая мысль, а главное – нестандартная. Что же ты год назад так же бойко не предложил мне это сделать? Зачем надо было тянуть время, разводить все эти романтические сопли, которые гроша ломаного не стоят? – она пыталась защищаться и нападать одновременно.

Получалось плоховато. Фраза явно бестолковая. Она сама понимает всю абсурдность, нелепость своего вопроса, но ничего умнее придумать не может. А как бы хотелось искрометно язвить, огрызаться, обрушить на него водопад колкостей, но ничего этого выдавить из себя она не сможет, даже тысячной доли. Между «хочется» и «можется» существует, конечно, огромная разница. В ее случае точно. Не отбиться ей. Да и как можно достойно защищаться, когда тебя ошпарили? Щедро обдали крутым кипяточком все внутренности, а она-то втайне надеялась, что внутри все ватное и больно быть не должно. Готовилась ведь. Хорошо, хорошо… Честно пыталась. Но к такой наглости… Увы.

– Все меняется. Люди, обстоятельства… – заныл он так, словно у него нестерпимо болит зуб, и потянулся вдоль стола, сцепив и сильно выгнув пальцы.

Раздался смачный хруст. Ужасный звук! Несколько дней назад это были одни из самых приятных для нее звуков во Вселенной. Не Моцарт, конечно, и не весенняя капель, но тем не менее.

– Да, я в курсе. Здравствуй, незнакомец. – Сказала она, протянув ему холодную ладонь, и продолжила в ответ на его недоуменное выражение лица. – Незнакомец, потому что совершенно, оказывается, не знала тебя. Сейчас передо мной сидит человек, который не так давно за подобную фразу задушил бы любого голыми руками. Выходит так, что душить ему придется самого себя. Поэзия абсурда. А ты никогда не думал, что я, может, вообще не хочу замуж? Такое тебе в головушку не приходило? Все меняется, как ты изволил высказаться, и женщины тоже. (Не хватало еще записаться в ярые феминистки!) Или если найдется такой, то это будет действительно супермужчина. (В эту секунду ей очень хотелось поверить в собственные слова, поэтому они прозвучали довольно убедительно.) И вообще хорошего человека найти нелегко… Ты сам много хороших знаешь? – Ее голос окреп, и она перешла в явное наступление.

– Ну, это как посмотреть… Все относительно… – снова запищал он, не зная, куда пристроить свои красивые руки.

Они явно мешали ему сегодня, поэтому он вцепился в спасительную оранжевую салфетку, которую начал с заметным ускорением возить по столу и методично жевать пальцами.

Удобная позиция. Что относительно? Все так понятно: хороший – плохой, умный – дурак, красота – уродство… Классические слова-антонимы, на которых строится жизнь. А когда у тебя все относительно… Тогда ты просто трус, пройдоха безответственный, прикрывающийся этим словечком, как ржавым дырявым щитом. Похоже, Валя завелась не на шутку.

– Ладно, приходи, когда жениха найдешь подходящего. Мой вкус ты приблизительно знаешь, успел изучить… Да, кстати, совсем необязательно, чтобы он разбирался в сантехнике и умел вкручивать лампочки. Обойдусь.

Вот какая фраза! Нет, она все-таки молодец… Держится. Какая интонация и поворот головы! Все с королевским достоинством.

Не хотела ничего спрашивать, не собиралась, но не выдержала. Сорвалась-таки.

– Ну что, пожаловала та, которая с плавленого сырка? Припилила? Виола! Дали же такое имечко… – презрительно фыркнула Валя. – Разлуки долгой не выдержала или сердцем женским почувствовала, что пора тебя проведать. Да, парень ты у нас видный, не залежишься.

Черт! Ну и куда же оно подевалось, это хваленое чувство собственного достоинства? Как она разговаривает?! Поймала себя на мысли, что спрашивает как будто не она, а вульгарный персонаж из дешевого сериала. Поэтому не удивилась, когда он недовольно поморщился.

– Прости, прости. Это мы, дети рабочих окраин, так выражаемся. Так и не научились у вас, эстетствующих, рафинированных… Хорошо. Как там наша принцесса заморская поживает, позвольте поинтересоваться? Не холодно ли ей на родной земле?

Что она несет? «Какие дети, каких окраин?…» Ну и ладно. Она издевалась. Только непонятно над кем. Наверное, над собой. Он выпотрошил ее душу как индейку. Правда, индейку заправляют всякими вкусными разностями, а он оставил ее пустой.

Раздался повторный хруст побелевших пальцев, вынести который она уже не смогла.

– Ты еще здесь? – В ней будто открылось второе дыхание, которому в немалой степени поспособствовал тлеющий огонек злобы. – Думаю, что тебе пора домой. Заждались! – добавила с кривой ухмылкой.

Она уперлась лбом в холодное окно. Думала – выдавит. Вылетит навстречу упругому ветру и безразличному асфальту. Нет, обошлось, или не получилось, как и многое в ее жизни – особенно то, чему она придавала в последнее время слишком большое значение. Просто подышала на стекло и что-то хаотично намалевала. Пригляделась. Конечно, палец предательски и залихватски вывел букву «В». Стирать это надо все к чертям. Вот если бы так же легко можно было, как со стекла… Оглянулась машинально на стол и увидела оранжевые мелкие клочки салфетки, будто зверь там какой сидел. Нет, не медведь. Так, из разряда грызунов.

На город начинал плавно опускаться вечер. Сначала безобидно и деликатно, чтобы затем в одну минуту рухнуть и завоевать его. Все как у людей. Своя тактика.

Да, мужчины здесь явно не приживались. На их этаже. Или бывали здесь, если так можно выразиться, проездом. Пять квартир – и в них все бабы. Как сглазил их кто-то. В одной с незапамятных времен жила Елена Васильевна со своим пожилым больным отцом. Он был представителем старой гвардии большевиков, всю жизнь проработал в НКВД. Пока он был жив, дверь в их квартиру никогда не была полностью закрыта: Василий Иванович находился на боевом посту, то есть стоял и смотрел в щелочку или просто слушал. Тогда был виден краешек его большого, расплывчатого, как пельмень, уха, хотя на самом деле он давно ничего не видел и не слышал. Что поделать, привычка. Враг ведь не дремлет. После его смерти дверь наконец-то прикрылась, но все знали, что Елена Васильевна сменила отца на дежурстве и неустанно смотрит в мутный глазок. Она так громко вздыхала за ободранной поролоновой деревяшкой… Тяжело, конечно, в ее-то возрасте, но наследственность – вещь серьезная.

Однокомнатную постоянно сдавали. И только одиноким иностранкам, работающим в солидных фирмах. Фирмачкам, в общем. Хозяйка однокомнатной клетушки – разбитная, предприимчивая девчонка Скачкова Света получила в Москве хорошее экономическое образование, но скакать предпочитала в туманном Лондоне.

В остальных двух квартирах жили разведенные дамы, мужья сбежали от них буквально на глазах у всего дома одновременно, как сговорились. Их уже взрослые дочки – две Наташки – периодически предпринимали попытки «сходить замуж», но вскоре снова оказывались свободными.

Если под окнами раздавался душераздирающий визг тормозов или отчаянно сигналили, это означало, что Наташка номер «раз» ловила машину или просто томно шла за хлебом в булочную за углом, размахивая гривой длинных светлых волос. Она щедро, как из пушки, выстреливала эстрогенами на всю округу. Когда она так уверенно ступала на шпильках, то была похожа на маятник: грива – влево, грива – вправо, а в центре – сочная, аппетитная попа, которую она всячески холила и лелеяла и которая всегда была обтянута юбкой стрейч по самое не балуйся или белыми лосинами. Казалось, еще шаг – и юбка треснет по всем швам. В принципе, подсознательно Наташка об этом и мечтала и вполне сознательно воплощала мечту в реальность. Только тридцатиградусный мороз с метелью заставляли ее изменить своему имиджу и натянуть что-то потеплее. Опять же на задницу. На голову – никогда. «Жамэ», как говорят у нас в Париже. Чего с головой сделается? Да и пользы от нее никакой…