День святого Валентина - Катерина Зарудина

Несмотря на такие коренные различия в интересах и взглядах на жизнь, они всегда были вместе. Каждый день у девчонок был расписан. Валя особенно хорошо помнила воскресенье. Сначала они с восторгом смотрели «Будильник», потом «В гостях у сказки» и, конечно, «Утреннюю почту». «Здоровье» они не смотрели, но улыбчиво-жалостливое лицо Белянчиковой и ее участливый пищащий голос запомнился на всю жизнь.

Однажды их попробовали разделить, чтобы старенькой прабабушке было полегче. После долгих споров в детский сад решено было отдать Валю. Как старшую, ведь Валя появилась на свет раньше Васьки на три минуты. Несчастные три минуты… Ну и как более уравновешенную. Ничего из этой затеи не вышло.

«Коллектив – это очень важно, вы же должны понимать. Ребенка нужно приучать к нему, – сказала поучительно тучная воспитательница, когда папа привел Валю в первый день, – чем раньше, тем лучше». Как сейчас выражаются модным словом: «социализировать». Валю встретили бледные дети, запутавшиеся в густых зеленых соплях, которые им, конечно, не вытирали, потому что это все не так важно. Зато их командным громким голосом приучали быть послушными болванками. Болванки с запекшимися на пол-лица соплями. Еще ее поприветствовал нарисованный на грязно-серой стене ослик с грустными, понимающими глазами и почему-то без хвоста.

«Заберите ее, она нам все здесь заблевала. Уборщица не может постоянно ходить за ней и затирать. Думаю, что вам надо показать ее невропатологу, иначе это будет трудный ребенок», – сказала воспитательница папе на второй день с очень строгим лицом. Будто это сам папа там наблевал. Врезалось в память на всю жизнь ощущение, когда тебя реально лишают свободы и заставляют делать то, что делать совершенно не хочется. Дружно, по команде садиться на пронумерованные синие горшки, идти спать, есть какую-то еле теплую бурду, которая почему-то называлась супом… И слушать завывания дамы в рыжем парике и красными острыми ногтями. Она клацает ими со всей дури по клавишам пианино и истошно вопит: «Листики падают, листики падают…» А под стулом у нее, вцепившись в деревянную ножку, сидит мальчик с затравленными черными глазами, полными слез. Видимо, не большой поклонник ее таланта.

Не нужен был никакой невропатолог, нужны были родители, сестра и любимая прабабушка. Родные, привычные запахи, голоса, свой горшок, в конце концов… И само собой, замордованные, все в зеленке зайцы, одного их которых Валя так крепко задушила в своих объятиях во время сна, что даже папа не смог их разлучить.

«Звезда», – гордо объявила Валя на следующий день после неудачной «коллективизации» и обвела торжествующим взглядом собравшихся на кухне.

– Что, Валюша, какая звезда? – не отвлекаясь от плиты, спросила мама.

– На небе, – встряла умная Василиса.

– Нет, не на небе. Это совсем другая звезда. Тети с ней ходят, мне рассказали.

Родители молча и многозначительно переглянулись. Помимо ветрянки и насморка ребенок успел за два дня вынести много ценного и, бесспорно, полезного из детсадовского общения.

Вася наконец-то выудила из хламовника, который вечно царил у нее в комнате, подходящую водолазку и смело, с некоторым задором и вызовом, шагнула навстречу вечернему городу. С ним она всегда была на «ты». Впрочем, он с ней тоже. Может, он любит нагловатых, а остальных просто презирает… Такой дружбой и полным взаимопониманием может похвастаться далеко не каждый живущий в бетонно-стеклянном монстре, освещенном миллионами огней разного цвета и калибра. Круги от фонарей мягко рассеиваются в темноте, смешиваясь с желтыми теплыми окнами квартир, а неоновая реклама – с красными аккуратными квадратиками от непрерывного потока машин.

Валя лично каждый день меряется силами с этим городом, который ни на минуту не прекращает суетиться и находится в постоянном истеричном возбуждении. Городом бесконечных пробок, душного, тошнотного метро, чавкающей слякоти под ногами и массой спешащих, оголтелых людей, одни из которых живут, а другие пробуют выжить. Все хотят занять достойную нишу, найти свое место. Ну хорошо, пусть не место, а хотя бы местечко. Чтобы оно было настоящим, потому что все устали от фальши и самообмана. Она любит свой город и ненавидит его. Одновременно.

Темные дверцы шкафа в Васькиной комнате поскрипывают, и все его богатое содержимое громоздится на полу, словно здесь в поте лица поработал маньяк, хладнокровно вырезавший, а потом небрежно разбросавший его внутренности. Что за нездоровые ассоциации… Откуда они вообще выскочили? Черт, ноги в один миг стали тряпичными. Валя машинально подняла белый бесформенный свитер, который так и не смогла найти метавшаяся сестра, и поддела осторожно непослушной, будто чужой, ногой отколовшуюся фарфоровую ручку от чашки. Аккуратно не получилось – обрезалась немножко, и пятку защипало. Как цапля, стоя на одной ноге среди разбросанных вещей и хрупких позолоченных осколков, переведя дыхание, облокотилась на широкий, вечно запыленный подоконник. Выглянула в темный квадрат окна.

На огромной, расчищенной площади стоял памятник Льву Толстому, вырубленный из большой серой каменной глыбы. Сдвинув суровые брови, он пристально и с некоторым осуждением наблюдал за происходящим. Как обычно. Менялась власть, строй, люди, в конце концов… А ему все было нипочем. Даже популярное в народе слово из трех букв, написанное недавно на его бороде и замазанное наспех светлой краской, его нисколечко не смутило. Наверное, хорошо быть каменным.

Раньше в парк прилетали вороны. Это было страшно. Черной тучей они заслоняли небо, по-хозяйски занимали каждую веточку, гомоня и харкая на белый снег своими желтыми кляксами. Валя с сестрой, возвращаясь из школы, только и успевали увертываться от их поносных снарядов, падающих то справа, то слева и со смачным звуком шлепавшихся о землю. Поэтому зимой парк никогда не был белым. Гроздями они свисали на каждом дереве как профессиональные захватчики. Рано утром эти заразы каркали на всю округу и улетали на день в другое место. Потом неожиданно их не стало, и парк просветлел. В нем можно было наконец гулять, наслаждаясь белизной снега и тишиной. Как ни странно, вороны улетели в день смерти Брежнева и ни разу больше не возвращались. Будто это было знамение какое-то, что закончилось «их» время: такое же черное, беспросветное, каркающее. В тот день учителя с вытянувшимися, поблекшими лицами устрашающе шикали и делали большие глаза, если вдруг где-то раздавался смех. Ведь когда смеяться нельзя, особенно хочется. Любой пустяк может смешным показаться до истерики. Их отпустили с уроков, и два дня они провели дома.

«Похоронный марш» Шопена, стая одинаковых каракулевых серых шапок и черных пальто, плывущих за гробом. Гудели заводы и сигналили машины, когда гроб уже опустили. Вернее, неуклюже грохнули, и этот момент запомнился всем. А потом, как это ни ужасно звучит, общенациональный траур стал делом привычным. Учителя, правда, все так же старались создать определенную скорбную атмосферу, но в день смерти Черненко в школьную столовую завезли глазированные сырки, что было большой редкостью, поэтому все бежали друг другу по головам, как племя первобытных на охоте за мамонтом, громко гигикая и скользя по натертому полу. Сладкие сырки были намного важнее скорбных мин и разглагольствований. Тем более что после смерти Брежнева и Андропова очередной траур плохо воспринимался детским жизнеутверждающим сознанием. Единственное, что все хотели услышать, – это прощальные гудки заводов и машин, и только по этой причине в классах на минуту становилось тихо.

Ну так вот, о непохожести. Василиса Владимировна Лаптева была общительной, веселой, раскованной. И в меру циничной. Как и все тележурналисты, в ряды которых она в свое время вступила, и ей очень нравилось там вариться и тусить. Она с детства была «деловой колбасой», и это была ее родная среда. Ее «тема», как сейчас говорят. Постоянная колготня, движуха, разные лица, смена событий… Такая вот клевая кошка, которая гуляет сама по себе. Дома ей быстро становилось скучно, привычная атмосфера нестерпимо давила на мозг, она превращалась в злую, противную и раздраженную. «Срочно на волю, в пампасы…» Потом она уставала от себя самой в роли этой кошки, пампасы порядком осточертевали, и нельзя было позавидовать тому, кто оказывался с ней рядом в эту секунду. Он был обречен. Вот такая двойственность, которая усугублялась тем, что родились они под знаком Близнецы. Получались суперблизнецы. Или близнецы в квадрате.

Валя, вернее Валентина Владимировна Лаптева, работала акушером-гинекологом в большом центральном роддоме, была самой настоящей «вещью в себе». Серьезная, собранная и романтичная. Ее привлекала гинекология со всеми своими бесчисленными наворотами, но акушерство было, бесспорно, больше по душе. Рождается новый человек – и ты этому помогаешь, спасаешь, если нужно. Второй после Бога. Бог создал, а ты его творение принял. Потрясающие по силе ощущения. Но – сапожник без сапог, как нередко случается. Она принимала их, любила всех до единого – сморщенных, красных, в слизи, а испытать это чувство единения с крошечным существом, страх за него, долгожданную встречу с обиженно-победным криком «уа!» самой ей пока не довелось. Да она и не задумывалась сильно на эту тему. Не заморачивалась. По сути дела, они с сестрой были счастливыми людьми, потому что каждая занималась любимым делом.