Кофе с долькой апельсина (СИ) - "Kyklenok"

========== 1. ==========

Политика — это сказать себе, что нельзя быть счастливым, когда другие несчастны, что высшие интересы моей страны важнее моего личного комфорта. Политика — это люди.

© Марин Ле Пен

Затяжной ливень уже который день выматывал непривыкший к такой погоде Париж, а солнце, словно чего-то стыдясь, пряталось за непроглядные тучи и отказывалось демонстрировать себя окружающим. Где-то вдалеке гортанно ворчал гром, а серое небо то тут, то там разрывало молниями. Город буквально тонул в воде, а сидевшая у камина в своём загородном доме Марин Ле Пен — в отчаянии. Всполохи пламени отбрасывали витиеватые тени на лицо женщины, придавая ему ещё большую измученность и усталость.

Сегодня у огня в камине был настоящий пир — результаты опросов населения, многочисленные исписанные листы с неудачно составленными агитационными речами, которые женщина рвала на кусочки и выбрасывала. И языки пламени жадно набрасывались на столь изысканное блюдо. Жаль, что нельзя было так же кардинально расправиться со всеми проблемами.

Оглушительный крик отчаяния зародился где-то у неё внутри, пропитал собой каждую клеточку, побежал по венам, и лишь потом вырвался наружу жалким сиплым выдохом. В ней бушевало сжирающее чувство собственного бессилия. Она очень устала. Так просто и до отвращения банально. Устала от несправедливости, от несознательности граждан, которые вроде и недовольны нынешней властью, но абсолютно ничего не делают, чтобы что-то изменить.

Исходя из предвыборных опросов её партия лидировала в большинстве регионов, но по первым экзитполам и итоговым результатам заняла только второе место. Граждане просто не пришли на избирательные участки, ознаменовав эти выборы рекордно низкой явкой — в голосовании приняла участие всего треть электората. И от энтузиазма, с которым Марин ездила по городам и проводила агитацию, остались лишь усталость и ощущение выпотрошенности. Проигрыш тяжёлым грузом неудовлетворения лёг на хрупкие женские плечи. Мысли в голове хаотично кружились в каком-то драматическом танце, но разработать новую стратегию по изменению ситуации у неё так и не получалось.

В окна с яростным упрямством всё стучал и стучал дождь, стекая непрошеными слезами по стеклу. Возможно, если бы и Марин попыталась выплакаться, ей стало бы легче. Но этого не было в её ежедневнике запланированных дел, хотя причин для слез у неё было гораздо больше, чем у неба. Прошло уже несколько часов с того момента, как она вернулась домой из штаб-квартиры партии, но ощущение спокойствия так и не наступило. Даже несмотря на то, что в её руке тлела сигарета. Даже несмотря на то, что она была далеко не первой. Горечь бежала по её венам, горечь стыла в лёгких и оседала во рту, но не приносила с собой ничего, кроме раздражения. Даже спящие рядом кошки, уютное мурчание которых всегда действовало на неё как успокоительное, сегодня не справлялись со своими обязанностями.

А настойчивый стук в дверь только сильнее обострил её чувства. Марин нехотя отправилась открывать, тщательно пропуская через фильтр все вертящиеся на языке слова. И кто додумался заявиться к ней в такой до неприличия поздний час? У неё не было сил на разговоры. Она и так за последние дни превысила свой лимит красноречия.

Она открыла дверь и удивлённо посмотрела на нежданного гостя. Удивление… Надо же, она ещё могла испытывать это чувство. А стоявший на пороге вице-президент её партии Жордан Барделла по-мальчишески улыбнулся, ведь нечасто можно было увидеть мадам Ле Пен такой.

— Представляешь, проезжал мимо твоего дома, когда машина сломалась. А вызывать в такую погоду эвакуатор или такси — бессмысленная трата времени. — Начать разговор со лжи, конечно, не лучшая идея. Но не мог же он напрямую назвать ей истинную причину своего визита — поддержать её. Она бы выставила его вон. Да и ему самому её поддержка была сейчас просто необходима. Он, как и она, рассчитывал на совершенно другой исход этих выборов. — Ты позволишь мне переночевать у тебя?

Марин ничего не ответила, просто отступила в сторону, пропуская молодого человека внутрь.

Чужой дом пах уютом и казался родным, ведь каждая вещь в нём ассоциировалась у Жордана с их хозяйкой. Камин и небольшой светильник освещали лишь центр гостиной, оставляя углы во мраке, что создавало таинственность и романтичную атмосферу.

Марин отлучилась на некоторое время, а вернулась уже с полотенцем, которое протянула Жордану.

— Я приготовила тебе гостевую комнату, можешь ложиться. Прости, пожалуйста, но сегодня я мало похожа на радушную хозяйку и интересного собеседника. Сам понимаешь… — Она сняла очки и, потерев переносицу, водрузила их обратно. Уставшие глаза выглядели более выигрышно, будучи спрятанными за стёклами.

— Если ты не против, я всё же предпочёл бы составить тебе компанию, — вытерев мокрые от дождя волосы, он кивнул в сторону ещё не успевшей отправиться в огонь стопки бумаг, — и помочь. Или ты хочешь побыть одна?

— Не хочу, — тихо прошептала Марин, оставив для него возможность списать её ответ на слуховую галлюцинацию. Но он прекрасно услышал её слова и был рад им.

Она удобно устроилась на диване, возвращаясь к документам. Жордан сел рядом и придвинулся ближе к Марин, но лежавшая рядом с ней кошка тут же зашипела, обнажая острые зубки. Капризно мяукнув, она перебралась к женщине на колени, показывая, кто тут на самом деле имеет право на внимание её хозяйки.

— Какая ты негостеприимная! — усмехнулась Марин, пересадив недовольно фыркающую питомицу в её лежанку.

Она потянулась к пачке сигарет, но Жордан мягко перехватил её запястье.

— Тебе нужно отдохнуть, а не портить своё здоровье, — произнёс он, и Марин хмыкнула от его откровенно назидательного тона.

— Для отдыха нет времени. — Она постаралась нейтрализовать усталость в голосе, но потерпела неудачу и зевнула. — У нас есть всего пять дней, чтобы изменить ситуацию в свою пользу и убедить избирателей прийти на выборы во втором туре. Пять дней — это ничтожно мало, поэтому нужно использовать и ночи.

— Но ты устала, Марин… — Он накрыл ладонью её руку, и сердце зашлось в трепете от тепла её кожи, которую хотелось почувствовать губами.

Она отрицательно покачала головой, поймав себя на мысли, что вместо этого хотелось закивать и расплакаться в его объятиях.

Он глубоко вздохнул, осознав, что переубедить эту женщину ему не удастся, и забрал с её колен половину содержимого папки с документами. Так и прошло несколько часов, в течение которых они обсуждали исключительно работу — ничего лишнего, ничего личного. Но Жордан всё равно периодически бросал на неё взгляды и жадно сглатывал всякий раз, когда она облизывала пересохшие губы, изо всех сил борясь с искушением их коснуться.

Жордан снял пиджак. Жарко. Быть может, дело было в камине, растопленном в середине лета, или в женщине, находившейся рядом: в её прищуренных глазах и сосредоточенном взгляде; в губах, по которым изредка путешествовала дужка очков; в волосах, выбивающиеся пряди которых она заправляла за ухо небрежным движением руки; в её аромате, гармонично сочетавшем в себе цитрусовые нотки вперемешку с медовыми и мятными аккордами. И если целовать её долго-долго, этот запах осел бы на его губах…

Марин тоже стало душно. Она раз за разом дёргала непослушную молнию на кофте, пытаясь убедить себя, что не сорвётся из-за подобной ерунды. Но, вскоре оставив это гиблое дело, просто сняла кофту через голову и отбросила в сторону. Она была измотана морально и физически, и в мятных глазах помимо воли их владелицы вспыхнула постыдная мольба о поддержке.

Жордан молча раскинул руки, и Марин без возражений придвинулась ближе, оказываясь в его объятиях. Она уткнулась носом ему в шею, сделав это совершенно неосознанно. Ей всё ещё хотелось казаться сильной и независимой, но и расслабиться в его объятиях хотелось не меньше. Она задумалась, почему так: почему рядом с ним она сбрасывала оковы напряжения; почему накопленная за столько дней усталость, казалось, въевшаяся в неё, как ржавчина, растворялась, а внутри зарождалось нечто, подозрительно похожее на спокойствие?