Кофе с долькой апельсина (СИ) - "Kyklenok"

Его губы всегда оказывались именно там, где она так отчаянно желала их чувствовать. Он топил все её сомнения в бесконечных прикосновениях, влажных поцелуях и бессвязном шёпоте ей на ухо. Каждым своим движением он погружал её в пьянящее блаженство, и она становилась всё податливее, а в глазах блестела мольба не останавливаться. Но это и не входило в его планы. Он несколько часов изматывал её неспешными и дразнящими ласками.

Когда ленивая нега разлилась свинцом по их телам, он обнял её, и она заснула в уютном и безопасном кольце его рук. Какое-то время он просто слушал её размеренное дыхание и старался не шевелиться, боясь её разбудить. И лишь потом обнял ещё крепче. Он вновь забыл о сне, боясь, что она окажется миражом и растворится в воздухе, стоит ему закрыть глаза. Он просто заворожённо наблюдал, как лунный свет проникал в комнату сквозь занавески и заливал её обнажённое тело серебром. И ему казалось, что на всём белом свете нет женщины восхитительней.

***

Первые солнечные лучи проникли в спальню и мягкими бликами легли на лицо Марин. Женщина приоткрыла глаза и зевнула, чувствуя себя выспавшейся и полной сил. Впервые за долгое время она провела ночь без кошмаров, которые из года в год оплетали её сны липкой паутиной, возвращая в самый страшный день её жизни — когда её детство треснуло и раскрошилось. Воспоминания следовали за ней по пятам много лет, и она помнила всё до мельчайших подробностей: взрыв и разрушение половины многоэтажного дома, в котором жила её семья, и она, будучи восьмилетней девочкой, крепко вцепившись в спинку кровати, находилась среди каменной крошки и битого стекла. Марин во сне заходилась кашлем и просыпалась от нехватки воздуха, с застывшим внутри криком, а сердце стучало под самым горлом. Но сегодня призраки прошлого её не навещали. Потому что рядом находился тот, кто был способен защитить её от всех страхов.

Марин, подобно кошке, выгнулась на простынях и зажмурилась от ярких солнечных лучей. Её ещё рассеянный после сна взгляд скользнул на вторую — пустую — половину кровати. Она закусила губу, вспоминая вчерашний вечер: хватку Жордана на её бёдрах, его уверенные движения внутри неё и их стоны в унисон. И тело предательской дрожью откликнулось на калейдоскоп ярких воспоминаний.

Она выскользнула из-под покрывала и отправилась на поиски своих вещей. Но единственное, что ей удалось обнаружить в спальне — это рубашка Жордана. Марин набросила её на обнажённое тело, столько раз зацелованное за эту ночь, что при воспоминании об этом на щеках женщины появился румянец. Её кожа всё ещё хранила тепло чужих губ.

— Доброе утро, мадам Ле Пен! Как спалось на новом месте? — За её спиной раздался голос Жордана.

Женщина на миг растерялась, задетая и уязвлённая этим бездушным обращением. Мысли о том, что для него её тело было всего лишь пристанищем на одну ночь, бесцеремонно полезли в голову. Она стыдливо попыталась одёрнуть рубашку, внутренне сжимаясь от несвойственного ей смущения, и повернулась, встречаясь взглядом с Жорданом.

В окна проникали солнечные лучи, вот только вовсе не они, по мнению Жордана, освещали всё вокруг, а стоявшая рядом женщина. Благодаря ей прошлой ночью он наконец узнал, каково же счастье на вкус.

А сейчас он пристально разглядывал её. Она в его рубашке, на которой после вчерашней ночи стало не хватать непозволительно-неприличного количества пуговиц — весьма соблазнительное зрелище. Но ему было мало наслаждаться видом — он хотел наслаждаться ей.

— Мне уже пора, — прохрипела Марин, ощутив сильную потребность в глотке свежего воздуха.

— Неразумно выходить на улицу сейчас, при свете дня. Тебя ведь могут узнать. Лучше тебе остаться здесь. Но чтобы в следующий раз надеть мою рубашку… — Он притянул её к себе, сомкнув руки на талии. — Тебе придётся отвоёвывать её у меня с помощью утешительных поцелуев. — Он счастливо улыбнулся, его буквально распирало изнутри чувство эйфории. Казалось, что ещё чуть-чуть, и он просто лопнет, забрызгивая всё вокруг ярким искрящимся счастьем.

— Почему ты это делаешь? Да, мы переспали, но ничем друг другу не обязаны. Это просто секс и… — Слова давались ей с трудом, приходилось насильно выдавливать их из сведённого судорогой горла.

— Потому что я люблю тебя, Марион Анн Перрин{?}[Марион Анн Перрин Ле Пен — полное имя Марин. ]! И для меня это не просто секс. Я ждал этого девять долгих лет, — произнёс Жордан и напрягся, наблюдая, как сказанное им на мгновение замерло в воздухе, а затем достигло чужих ушей и осозналось.

Марин застыла, поражённая его признанием. Ей казалось, что всё это нереально и постановочно, что вот-вот театральный занавес закроется, и Жордан скроется за кулисами.

— Пожалуйста, Марин, не нужно ничего отвечать, — попросил он, заметив страх в её глазах. — Просто прими как данность то, что сейчас услышала. И не закрывайся от меня.

— Жордан… Это всё неправильно. — Она пыталась звучать если не убедительно, то хотя бы отрезвляюще для него. — Мы с тобой коллеги по работе…

— Неправильно? Прошлой ночью ты выстанывала другое. — Он растянул губы в широкой и совершенно бессовестной улыбке. — А я целовал тебя в те места, которых не должны касаться губы всего лишь коллег по работе.

Он подцепил пальцами её подбородок, всё время норовивший опуститься как можно ниже, и заглянул ей в глаза. Как же прекрасна она была в своей душевной обнажённости!

— Пойдём завтракать. В моём доме для тебя всегда найдутся кофе и апельсины. — Он взял её за запястье — словно боялся потерять — и увлёк на кухню, которая встретила женщину терпким и пьянящим запахом свежесваренного кофе и дурманящим ароматом выпечки.

Он сел на стул и, притянув её ближе, усадил к себе на колени. Солнечный свет растопленной карамелью блестел на коже Марин, и Жордан не смог отказать себе в желании поцеловать её в щёку.

Взяв со стола апельсин, она подцепила ногтем оранжевую кожуру, и брызнувший сок оставил яркие капли на её коже. Жордан перехватил её руку и, коснувшись беззащитно-подрагивающих пальцев языком, слизал с них цитрусовую сладость.

— От тебя пахнет апельсинами, мятой и… — Он уткнулся носом ей в шею и глубоко вздохнул, словно хотел пропитаться её ароматом, завернуться в него, как в мягкий плед.

— Тобой. — Она обвела большим пальцем контуры его улыбки, размазывая по губам апельсиновый сок, а он оставил на подушечке лёгкий поцелуй.

— Останешься у меня? — Его шёпот бархатом льнул к коже, вынуждая Марин подчиняться обнявшим её рукам. Её тихое “да” затерялось у него на груди и прошло через сердце.

— До вечера я в твоём полном распоряжении, — ответила она, поразившись мягкому звучанию собственного голоса.

— До утра. Я очень хочу быть рядом, когда ты проснёшься. — Он взял её руки в свои и, коснувшись кожи губами, потёрся о них щекой. — И до конца жизни.

Завтрак мог и подождать. Его желание раствориться в ней — нет. Он не боялся пресытиться. Он боялся, что и жизни не хватит, чтобы насладиться этой женщиной.

Комментарий к 2.

Фото дома Марин, разрушенного взрывом 2 ноября 1976 года:

https://ibb.co/FHRJL0L

Это было покушение на её отца.

========== 3. ==========

Осень ворвалась в Париж жёлто-оранжевым листопадом, укладывающимся под ноги ярким, шуршащим ковром. Но кое-где на деревьях самые стойкие листья ещё оставались зелёными, из последних сил сопротивляясь сентябрю. Воздух стал прохладным без присмотра ласкового солнца. Оно лениво выбиралось из-за горизонта, словно его помимо воли вытаскивали те, кто ещё хотел немного его тепла.

Для Марин это время года ознаменовалось временным уходом с поста президента партии и передачей полномочий тому, кому она безгранично доверяла. Таким человеком для неё был Жордан.

Женщина, чей волевой характер и лидерские качества были не менее знамениты, чем её громкая фамилия, упёртая и целеустремлённая, с горящими глазами и правдой, которая мало кому нужна — она вновь приняла решение баллотироваться на президентских выборах. Она желала всего самого лучшего для Франции, и ради исполнения этого желания не жалела себя. Она днями и ночами занималась подготовкой своей предвыборной кампании, тщательно продумывая каждое слово, которое она собиралась донести до избирателей, каждое своё действие. И сегодняшний вечер не стал исключением. Но сколько бы она не прилагала усилий, казалось, что работы становилось только больше. Было ощущение, что она попала в какую-то временную петлю. Усталость плескалась по венам, текст начинал расплываться перед глазами, и Марин, тяжело вздыхая, по нескольку раз перечитывала одно и то же предложение.