Пан (пер. Химона) - Кнут Гамсун

КНУТЪ ГАМСУНЪ

ПАНЪ

Изъ бумагъ лейтенанта Томаса Глана

I

Эти послѣдніе дни я все думаю и думаю о безконечномъ днѣ сѣвернаго лѣта. Я сижу здѣсь и думаю о немъ и о той хижинѣ, въ которой я жилъ, и о лѣсѣ, тамъ за хижиной, и вотъ я принялся писать для собственнаго удовольствія и для того, чтобы скоротать немного время. Время для меня такъ долго тянется, оно идетъ не такъ быстро, какъ бы я этого желалъ, хотя я живу весело и беззаботно. Я всѣмъ доволенъ, а мои тридцать лѣтъ вѣдь не старость; нѣсколько дней тому назадъ я получилъ издалека пару птичьихъ перьевъ отъ кого-то, кто мнѣ вовсе не былъ ихъ долженъ, два зеленыхъ пера въ конвертѣ съ короной и печатью. Меня забавляло смотрѣть на эти два чортовски яркихъ пера. И вообще я не испытываю никакихъ страданій, если не считать небольшой ломоты въ лѣвой ногѣ — послѣдствіе одной старой огнестрѣльной раны, давнымъ давно зажившей.

Я знаю еще, что два года тому назадъ время шло очень быстро, несравненно быстрѣе, чѣмъ теперь; не успѣлъ я и оглянуться, какъ лѣто уже пришло къ концу. Это было два года тому назадъ, въ 1855 году; я хочу писать объ этомъ ради собственнаго удовольствія; въ то время что-то случилось со мной или, можетъ-быть, все это мнѣ пригрезилось. Теперь я многое забылъ изъ пережитыхъ мною тогда впечатлѣній, потому что съ тѣхъ поръ я почти совсѣмъ не думалъ объ этомъ, но я помню, что ночи были тамъ такія свѣтлыя. Многое представлялось мнѣ въ такомъ измѣненномъ видѣ; годъ имѣлъ двѣнадцать мѣсяцевъ, но ночь превратилась въ день, и не было видно звѣздъ на небѣ.

И люди, съ которыми я сталкивался, были тамъ такіе особенные, совсѣмъ другіе, чѣмъ тѣ, съ которыми я встрѣчался раньше; иногда имъ бывало достаточно одной ночи, чтобы вдругъ вырасти и созрѣть во всемъ ихъ великолѣпіи. Тутъ не было никакого колдовства, но я раньше никогда не переживалъ ничего подобнаго. Никогда.

Внизу у моря, въ одномъ большомъ бѣломъ оштукатуренномъ домѣ, я встрѣтилъ человѣка, который на нѣкоторое время занялъ мои мысли. Я не думаю постоянно о ней, нѣтъ, теперь нѣтъ, я совсѣмъ забылъ о ней; но зато я думаю обо всемъ другомъ о моихъ ночахъ, тѣхъ жаркихъ лѣтнихъ часахъ; впрочемъ и познакомился я съ ней совершенно случайно, — не будь этого случая, она ни на одинъ часъ не овладѣла бы моими мыслями…

Изъ моей хижины видны были островки, шхеры, кусочекъ моря, синѣющія вершины скалъ, а за хижиной лежалъ лѣсъ, громадный лѣсъ. Моя душа исполнялась чувствомъ радости и благодарности, когда я вдыхалъ этотъ запахъ листвы и корней, жирное испареніе сосенъ, напоминающее запахъ мозга; только въ лѣсу я обрѣталъ покой, моя душа приходила въ равновѣсіе, становилась мощной. Каждый день я отправлялся туда въ горы, несмотря на то, что земля была еще наполовину покрыта льдомъ и рыхлымъ снѣгомъ. Моимъ единственнымъ товарищемъ былъ Эзопъ; теперь у меня Кора, но тогда былъ еще Эзопъ, собака, которую я впослѣдствіи пристрѣлилъ.

Часто вечеромъ, когда я возвращался послѣ охоты въ свою хижину, уютное ощущеніе, что ты у себя дома, разливалось по всему тѣлу, и я началъ болтать съ Эзопомъ о томъ, какъ намъ хорошо живется. А когда мы оба кончали нашу ѣду, Эзопъ забивался на печку, на свое любимое мѣсто, а я зажигалъ трубку, ложился на нары и прислушивался къ глухому шуму лѣса. Пробѣгалъ легкій вѣтерокъ; онъ дулъ какъ разъ по направленію къ хижинѣ, и я ясно могъ различить токъ глухарей, оттуда съ горъ.

А кругомъ все было тихо. И я часто засыпалъ такъ, не раздѣваясь, и не просыпался, пока морскія птицы не начинали кричать.

Если я смотрѣлъ въ окно, я видѣлъ вдали большія бѣлыя зданія торговаго мѣстечка, амбары Сирилунда и бакалейныя лавки, гдѣ я покупалъ хлѣбъ; и я продолжалъ лежатъ еще нѣкоторое время, удивляясь тому, что лежу здѣсь, на сѣверѣ, въ какой-то хижинѣ, на краю лѣса.

Тамъ за печкой Эзопъ вздрагиваетъ всѣмъ своимъ длиннымъ худымъ тѣломъ, его ошейникъ скрипитъ, онъ зѣваетъ и виляетъ хвостомъ. Я вскакиваю на ноги и чувствую себя послѣ этого трехъ-четырехъ часового сна отдохнувшимъ и исполненнымъ радостью ко всему, ко всему.

Такъ проходила не одна ночь.

II

Пусть будетъ буря, дождь — все равно; и въ дождливый день человѣкомъ часто овладѣваетъ маленькая радость и онъ со своимъ счастьемъ тихо отходитъ въ сторону. Выпрямляешься, смотришь прямо передъ собой, порой тихонько смѣешься и оглядываешься по сторонамъ. О чемъ думаешь въ эту минуту? Какой-нибудь свѣтлый кружокъ на окнѣ, видъ маленькаго ручейка, а можетъ-быть, голубая полоска на небѣ. И ничего больше не нужно. А въ другое время даже и необыкновенныя ощущенія не могутъ вывести человѣка изъ равнодушнаго скучнаго настроенія. И можно быть среди бала спокойнымъ, равнодушнымъ и безучастнымъ. Потому что источникомъ радости или горя является наше внутреннее состояніе.

Я вспоминаю одинъ день. Я спустился къ берегу, меня захватилъ дождь, я зашелъ подъ навѣсъ и усѣлся тамъ. Я напѣвалъ что-то, но безъ всякой охоты, безъ радости, только, чтобы скоротать время. Эзопъ былъ со мной, онъ сѣлъ и начиналъ прислушиваться. Я перестаю напѣвать и тоже прислушиваюсь — слышны голоса, приближаются люди. Случай, вполнѣ естественный случай.

Двое мужчинъ и одна дѣвушка вбѣжали подъ навѣсъ сломя голову. Они смѣялись и кричали: «Скорѣй, здѣсь мы найдемъ пріютъ!» Я всталъ. На одномъ изъ мужчинъ была сорочка съ бѣлой накрахмаленной грудью; она размокла отъ дождя и сѣла, какъ мѣшокъ; на этой мокрой рубашкѣ торчала брилліантовая застежка. На ногахъ у него были длинные франтовскіе сапоги съ острыми носками. Я поклонился ему; это былъ купецъ, господинъ Макъ; я зналъ его по магазину, гдѣ я покупалъ хлѣбъ. Онъ даже какъ-то разъ пригласилъ меня въ свою семью, но я до сихъ поръ еще не былъ у него. «А, знакомый! — сказалъ онъ, увидя меня. Мы шли къ мельницѣ; но намъ пришлось вернуться. И что за погода? Но какимъ образомъ вы, старый, очутились въ Сирилундѣ, господинъ лейтенантъ?» Онъ представилъ мнѣ маленькаго господина, съ черной бородой, бывшаго съ нимъ, — это былъ докторъ, жившій на церковномъ дворѣ. Дѣвушка подняла до половины лица вуаль и начала разговаривать вполголоса съ Эзопомъ. Я обратилъ вниманіе на ея кофточку. По подкладкѣ и петлямъ я могъ видѣть, что она крашеная. Господинъ Макъ представилъ также и ее. Это была его дочь, Эдварда. Эдварда взглянула черезъ вуаль, но она продолжала шептаться съ собакой и читала на ея ошейникѣ.

— Ахъ, вотъ какъ, — тебя зовутъ Эзопомъ, да?.. Докторъ, кто былъ Эзопъ? Единственное, что я о немъ знаю — это, что онъ писалъ басни. Вѣдь онъ былъ фригіецъ? Нѣтъ, я не знаю.

Ребенокъ — дѣвочка школьнаго возраста! Я посмотрѣлъ на нее, — она была большого роста, но не съ развившимися еще формами; ей было приблизительно такъ 15, 16 лѣтъ; у нея были длинныя смуглыя руки безъ перчатокъ.

Можетъ-быть, сегодня вечеромъ она развернула справочный словарь на словѣ Эзопъ.

Господинъ Макъ разспрашивалъ меня объ охотѣ.

Что я больше всего стрѣляю. Одна изъ его лодокъ всегда къ моимъ услугамъ; мнѣ стоило только сказать. Докторъ не сказалъ ни слова. Когда компанія удалялась, я замѣтилъ, что докторъ немного хромалъ и опирался на палку.

Съ тѣмъ же чувствомъ пустоты, какъ и раньше, я возвращался домой и что-то напѣвалъ про себя со скуки. Эта встрѣча подъ навѣсомъ не произвела на меня никакого впечатлѣнія; лучше всего я запомнилъ промокшую насквозь грудь рубашки господина Мака, на которой торчала брилліантовая застежка, тоже мокрая и безъ блеска.

III

Передъ моей хижиной былъ камень, высокій сѣрый камень.

У него было выраженіе благожелательства ко мнѣ; казалось, онъ видитъ меня и знаетъ, когда я; прохожу по дорогѣ. Я охотно направлялъ свой путь мимо этого камня, когда я по утрамъ выходилъ изъ дому, и мнѣ казалось, что я оставляю за собой добраго друга, который будетъ дожидаться моего возвращенія.

Наверху, въ лѣсу началась охота. Можетъ-быть, я стрѣлялъ что-нибудь, можетъ-быть, и нѣтъ. А тамъ, за островами лежало море въ тяжеломъ покоѣ.

Часто я стоялъ на верху на холмахъ и, взобравшись очень высоко, я смотрѣлъ внизъ; въ тихіе дни парусныя суда совсѣмъ не двигались впередъ; тогда я могъ видѣть въ теченіе трехъ дней одинъ и тотъ же парусъ, маленькій и бѣлый, какъ чайка на водѣ. Но порой, когда поднимался вѣтеръ; горы исчезали вдали, поднималась непогода, югозападный вихрь, и разыгрывалось зрѣлище. Я былъ зрителемъ. Все было въ туманѣ, земля и небо сливались въ одно, море вздымалось, въ извивающихся воздушныхъ танцахъ создавая людей, лошадей и развѣвающіяся знамена. Я стоялъ подъ защитой скалы и думалъ обо всемъ; моя душа была напряжена. Богъ знаетъ, думалъ я, что еще сегодня увижу и зачѣмъ море открывается передъ моими глазами. Можетъ-быть, я увижу сейчасъ, въ эту минуту, нѣдра, мозгъ земли, увижу какъ тамъ происходитъ работа, какъ тамъ все кипитъ