Пан (пер. Химона) - Кнут Гамсун

— Если онъ не уѣхалъ и не умергъ, — отвѣчалъ я, — то онъ, вѣроятно, лежитъ дома — это мнѣ совершенно безразлично. Невозможно дольше его терпѣть.

Но, проходя мимо хижины, мы видѣли Глана; онъ лежалъ на цыновкѣ, на землѣ, подложивъ руки подъ голову, и смотрѣлъ въ небо.

— Да вотъ онъ лежитъ, — сказалъ я. Маггіэ пошла прямо къ нему, прежде чѣмъ я успѣлъ ее удержать, и сказала веселымъ голосомъ: — Я больше не жую, посмотрите. Ни перьевъ, вы монетъ, ни лоскутковъ — я ничего больше не жую. — Гланъ едва взглянулъ на нее и продолжалъ преспокойно лежать; и мы съ Маггіэ прошли дальше. Когда я упрекалъ ее, что она не исполнила своего обѣщанія и опять заговорила съ Гланомъ, она отвѣчала, что хотѣла только его пристыдить.

— Да, это хорошо, проучи его, — сказалъ я; — но, значитъ, ты ради него перестала жевать?

Она не отвѣчала. Что это она не хочетъ отвѣчать?

— Слышишь, отвѣчай, это ты ради него сдѣлала!

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчала она тогда, — это было ради тебя.

Я и не могъ ничего другого подумать. И зачѣмъ ей было дѣлать что-нибудь ради Глана?

Маггіе обѣщала прійти ко мнѣ вечеромъ, и она дѣйствительно пришла.

V

Она пришла въ 10 часовъ, я слышалъ ея голосъ; она громко разговаривала съ ребенкомъ, котораго вела за руку. Почему она не входила и почему она была съ ребенкомъ? Я наблюдаю за ней, и у меня мелькнуло предчувствіе, что она даетъ сигналъ, разговаривая такъ громко съ ребенкомъ; я вижу также, что она смотритъ на чердакъ, на окно Глана. Быть-можетъ онъ кивнулъ ей въ окнѣ или поманилъ ее, когда услышалъ, что она разговариваетъ на улицѣ? Во всякомъ случаѣ я понималъ, что совсѣмъ не нужно смотрѣть наверхъ, когда говоришь съ ребенкомъ внизу, на землѣ.

Мнѣ хотѣлось выйти къ ней и взять ее за руку; но въ эту самую минуту она оставила руку ребенка; она оставила ребенка стоятъ у двери хижины, а сама вошла въ дверь. Ну, наконецъ-то она идетъ, я хорошенько проучу ее, когда она придетъ!

Я стою и слушаю, какъ Маггіэ входитъ въ сѣни, я не ошибаюсь, она почти у самой моей двери. Но вмѣсто того, чтобы войти ко мнѣ, я слышу ее шаги на лѣсенкѣ, ведущей на чердакъ, къ конурѣ Глана. Я распахиваю свою дверь, но Маггіэ уже наверху, дверь захлопывается за нею, и я больше ничего не слышу.

Это было въ 10 часовъ.

Я возвращаюсь къ себѣ въ комнату, сажусь, бѣру ружье и заряжаю его, несмотря на глухую ночь. Въ полночь я поднимаюсь по лѣсенкѣ и начинаю подслушивать у двери Глана. Я слышу Маггіэ, я слышу, что ей хорошо съ Гланомъ, и я опять спускаюсь. Въ часъ я опять поднимаюсь, все тихо. Я дожидаюсь у дверей, когда они проснутся; три, четыре часа, они проснулись въ пять.

Хорошо, подумалъ я. И я ни о чемъ другомъ не думалъ, какъ только о томъ, что они проснулись и что это хорошо.

Но вскорѣ послѣ этого донесся до меня шумъ и суетня внизу въ хижинѣ, изъ комнаты моей хозяйки, и я долженъ былъ поспѣшно спуститься, чтобы не быть застигнутымъ врасплохъ.

Гланъ и Маггіэ, очевидно, простились, и я могъ бы еще подслушивать, но мнѣ нужно было уходить. Въ сѣняхъ я говорю самому себѣ: Посмотри, вотъ здѣсь она прошла, она коснулась рукой твоей двери, но она не открыла этой двери, она поднялась по лѣсенкѣ, вотъ и лѣсенка, она прошла по этимъ четыремъ ступенькамъ. Постель моя стояла не тронутой, я и теперь не легъ, я сѣлъ у окна и началъ ощупывать свое ружье. Сердце не билось, а дрожало. Полчаса спустя я опять слышу шаги Маггіэ по лѣсенкѣ. Я прислоняюсь къ окну и вижу, какъ она выходитъ изъ хижины. На ней была маленькая короткая бумажная юбченка, не доходившая ей даже до колѣнъ, а на плечахъ у нея былъ шерстяной платокъ, взятый у Глана. Въ общемъ она была почти совсѣмъ голая, а маленькая шерстяная юбочка была очень измята. Она шла медленно по своему обыкновенію и даже не взглянула на мое окно. Затѣмъ она исчезла, повернувъ за хижину.

Скоро послѣ этого Гланъ спустился внизъ, съ ружьемъ подъ мышкой, готовый къ охотѣ. Онъ былъ мраченъ и не поклонился. Онъ разодѣлся и приложилъ необыкновенное стараніе къ своему туалету. — Онъ нарядился, какъ женихъ, — подумалъ я.

Я тотчасъ же одѣлся и пошелъ за нимъ, мы оба молчали. Первыхъ двухъ пѣтуховъ, которыхъ мы подстрѣлили, мы безжалостно разорвали на клочки, такъ какъ мы стрѣляли изъ винтовокъ, но мы зажарили ихъ подъ деревомъ, какъ смогли, и молча съѣли ихъ.

Такъ прошло время до 12 часовъ.

Гланъ крикнулъ мнѣ:

— Вы увѣрены въ томъ, что зарядили ружье. Мы можемъ напасть на что-нибудь неожиданное. Зарядите на всякій случай.

— Я зарядилъ, — отвѣтилъ я ему.

Тогда онъ исчезъ на мгновеніе за кустомъ.

Какое это было бы счастье для меня подстрѣлитъ его, подстрѣлить его, какъ собаку. Это не къ спѣху, пустъ радуется, думая объ этомъ; онъ прекрасно понималъ, что у меня было на умѣ, вотъ почему онъ и спросилъ, зарядилъ ли я ружье. Даже на сегодня онъ не могъ преодолѣть своего чванства, онъ принарядился и надѣлъ чистую сорочку; его лицо выражало безконечное высокомѣріе.

Около перваго часа, блѣдный и взбѣшенный, онъ всталъ передо мной и сказалъ:

— Нѣтъ, я этого не вынесу!

— Посмотрите, заряжено ли у васъ ружье, милый человѣкъ, есть ли у васъ тамъ зарядъ?

— Я попрошу васъ позаботиться о вашемъ собственномъ ружьѣ — возразилъ я. Но я прекрасно зналъ, почему онъ все время спрашивалъ о моемъ ружьѣ.

И онъ опять отошелъ отъ меня. Мой отвѣтъ осадилъ его, такъ что онъ сталъ кроткимъ и даже понурилъ голову, отойдя отъ меня.

Нѣкоторое время спустя я подстрѣлилъ голубя и опять зарядилъ ружье. Въ то время какъ я былъ этимъ занятъ, Гланъ стоялъ, спрятавшись за дерево — онъ смотрѣлъ, дѣйствительно ли я зарядилъ ружье, и тотчасъ послѣ этого онъ начинаетъ громко и отчетливо пѣть псаломъ. Это былъ свадебный псаломъ. «Онъ поетъ свадебные псалмы и надѣлъ свое лучшее платье», подумалъ я. Онъ хочетъ быть совсѣмъ очаровательнымъ. Еще не допѣвъ до конца, онъ пошелъ передо мной, медленно, съ опущенной головой, и на ходу не переставалъ пѣть. Онъ опять шелъ передъ самымъ дуломъ моей винтовки; казалось, онъ думалъ:- Да, посмотрите, вотъ это должно сейчасъ случиться, вотъ почему я и пою свой свадебный псаломъ. — Но это еще пока не случилось. И, замолчавъ, онъ обернулся ко мнѣ.

— Мы такъ ничего не застрѣлимъ, — сказалъ онъ и улыбнулся, какъ бы желая все уладитъ и извиниться, что онъ пѣлъ на охотѣ.

Но даже и въ такую минуту его улыбка была прекрасна, словно въ глубинѣ души онъ плакалъ, и дѣйствительно губы его дрожали, хотя онъ старался показать, что онъ можетъ улыбаться въ такую серьезную минуту. Я не былъ женщиной, и онъ прекрасно видѣлъ, что не производилъ на меня впечатлѣнія; онъ былъ блѣденъ, нетерпѣливъ, возбужденно кружилъ около меня, появлялся то справа, то слѣва, порой останавливался и поджидалъ меня.

Около 5 часовъ я услыхалъ вдругъ выстрѣлъ, и пуля просвистела около моего лѣваго уха. Я поднялъ голову. Гланъ стоялъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня и пристально смотрѣлъ на меня; въ рукахъ у него было дымящееся ружье. Хотѣлъ ли онъ меня застрѣлить?

— Вы промахнулись; съ нѣкотораго времени вы плохо стрѣляете.

Но онъ не стрѣлялъ плохо, онъ никогда не давалъ промаху, онъ хотѣлъ только раздразнить меня этимъ.

— Чортъ возьми! мстите же! — крикнулъ онъ мнѣ въ отвѣтъ.

— Да, когда настанетъ мое время, — сказалъ я и стиснулъ зубы.

Мы стоимъ и смотримъ другъ на друга. Вдругъ Гланъ пожимаетъ плечами и бросаетъ мнѣ въ лицо: «Трусъ!» Зачѣмъ онъ назвалъ меня трусомъ? Я приложилъ винтовку къ щекѣ, прицѣлился ему прямо въ лицо и спустилъ курокъ. Что посѣешь, то и пожнешь…

Семьѣ Глановъ нечего больше разыскивать этого человѣка. Меня раздражаетъ, когда я наталкиваюсь постоянно на это глупое объявленіе о такомъ-то и такомъ-то вознагражденіи и за извѣстія о мертвомъ. Томасъ Гланъ умеръ на охотѣ въ Индіи, отъ случайнаго выстрѣла. Судъ занесъ его имя и его смерть въ протоколъ, и въ этомъ протоколѣ стоитъ, что онъ умеръ. Да, даже и то, что онъ умеръ отъ случайнаго выстрѣла.

1894

Примечания

1

Въ желѣзныя ночи между 22 и 25 августа въ этой широтѣ начинаются первые морозы.