Тень рыцаря - де Кастелл Себастьян

– Ты пытался сбежать, – объяснил Герин. – Но не вышло. Еще рано.

Из горла вырвался смешок, когда я смог опустить взгляд и рассмотреть свое тело. Полный кошмар: я был привязан к столбу, иголки торчали из лица, обнаженного торса и даже гениталий, видневшихся сквозь рваные, испачканные штаны. Вряд ли я бы смог даже пальцем шевельнуть, не говоря уж о том, чтобы сбежать.

Но Герин имел в виду совсем другое, и я его понял. С одной стороны, мне даже нравилось, что он так беспокоится о том, что я могу сойти с ума. Я бы даже согласился так умереть – сломленной, пускающей слюни развалиной, которая когда-то была человеком. Представил, как бы разозлился Герин, если бы нашел меня в бессознательном состоянии, не способного воспринять все пытки, которые он так терпеливо проводил. В конце концов, какое может быть представление без зрителей?

Возможно, впервые за все это время я окончательно принял, что мне предстоит погибнуть: я не просто потеряю жизнь, а буду мучительно умирать в одиночестве, наполненный до самых краев ядовитыми воспоминаниями обо всех своих неудачах. Хорошо, подумал я. Пусть будет так, как говорил Герин. Пусть они рассказывают истории о болване Фалькио, который, как ребенок, верил в то, что мир можно изменить просто потому, что тебе так хочется.

Я моргнул. Делай, что тебе вздумается, дашини, или Необагренный, или плащеносец, как бы ты себя ни называл, потому что я нашел щит, через который не проникнут твои иглы.

Принятие.

Я принимаю.

И что ты теперь сделаешь, Герин? Я принимаю всё: боль, несчастья, сожаления. Я хочу их.

Я их приветствую.

Искра радости вспыхнула во мне. Пусть продолжают. Прошло семь дней. Могут продолжать хоть еще семь, или семьдесят, или семьсот.

Хороший способ умереть, подумал я. Не слишком отважный, но этого и не нужно. Мне и такого хватит.

Мне казалось, что я, схваченный и связанный, становлюсь свободным.

К сожалению, поздно вечером на седьмой день случилось кое-что такое, что принесло мне гораздо больше страданий, чем любой из ядов и порошков Герина.

Валиана попыталась меня спасти.

Она старалась подойти тихо, но ей не хватало мастерства, и они, конечно же, услышали ее. Валиана старалась двигаться быстро, но ей не достало скорости, чтобы обогнать их. Она старалась драться из всех сил, но все еще не оправилась от ран, полученных в Рижу.

В конце концов единственное, что ей удалось, – это сохранить отвагу. Она продержалась пять ударов, а затем Дариана зашла ей за спину и схватила за шею. Герин шагнул к Валиане и взял ее за подбородок. Он часто к этому прибегал, как я заметил.

– Ты была права, Дариана. – Он повернулся ко мне и покачал головой. – Я говорил, что нам нужно найти девчонку, что она не настолько глупа, чтобы самой разыскивать нас, но вот она здесь. Пташка приземлилась, чтобы отдохнуть на нашей поляне. – Он отпустил ее, подошел ко мне и сунул иглу между костями запястья.

Я закричал.

Он убрал иглу, которая торчала из локтя, и я вдруг почувствовал, что руки больше нет.

Одну за другой он вытаскивал иглы, которые так тщательно втыкал в нервные окончания на моих конечностях, не переставая говорить:

– Поздравляю, Фалькио валь Монд. У нас наконец-то есть то, что подарит тебе девятую и последнюю смерть.

Они собираются убить ее, понял я. Так они это и сделают. Так они пробьют мой щит принятия.

Но все же что-то не сходилось.

– Кажется, ты пропустил один день, – прошептал я.

– Ты прав. Девушка – важная участница твоей окончательной смерти, но сначала нужно сделать кое-что еще.

– Тогда поторопись, – сказал я, желая поскорее умереть, как никогда прежде.

– Он прав, – заметила Дариана, рассматривая мое лицо. – Долго он не протянет.

Герин покачал головой.

– Нет, мы подождем. У нас есть договор, нужно его исполнить.

– Она должна была уже прийти, – сказала Дариана, вглядываясь в звездное небо.

– Мы подождем, – повторил Герин.

Он повернулся к трубадурам. Пера и Колвин безжизненно висели на веревках, привязанные к дереву, и я вдруг понял, что Колвин давно умер, но они просто оставили его висеть. И кто говорил, что им нельзя причинять боль?

– Не спи, маленькая трубадурша. Она скоро придет, и случится то, чего никто уже сотни лет не видел.

Седьмая ночь близилась к концу, наступало утро, когда она пришла. Я понял, который час, по тому, как прохладный воздух остужал горящие раны, натертые веревками, и жар, исходивший от изуродованного лица. Послышалось жужжание насекомых, в лесу зашуршали мелкие зверьки, чуть громче, чем обычно, словно своими естественными повадками они хотели прикрыть все зверства, совершенные в их доме.

Глаза мои были закрыты, но я ее увидел.

– Время почти пришло, Фалькио. – В волосах ее играл ночной ветерок. Я забыл, как сильно они кудрявились. Вряд ли меня можно в этом винить: она умерла больше пятнадцати лет тому назад.

– Для чего, милая? – спросил я, хотя с губ моих сорвался лишь невнятный стон.

– Время стать храбрым, – сказала Алина.

Я почувствовал, как по щеке скользнула слеза. Это почти незаметное ощущение показалось мне таким же болезненным, словно боль разрывала мне кости и пронзала плоть.

– Я был храбрым, – ответил я просто, словно ребенок, которого в чем-то обвиняют.

Она протянула руку к моему лицу. Я так хотел почувствовать ее прикосновение. Я давно забыл ее лицо, но помнил каждую мозоль на руках, каждый изгиб пальцев, помнил, что первый сустав на безымянном пальце левой руки был слегка искривлен и она с трудом надевала обручальное кольцо. Лучше уж совсем не снимать, пусть остается навсегда, как-то сказала она, и я согласился: навсегда. Навсегда, до скончания веков. Но хоть я помнил все изгибы ее тела, это были лишь воспоминания: никогда, даже во время видений, я не мог почувствовать ее прикосновения.

– Почему ты не прикоснешься ко мне, Алина? – спросил я. – Разве жена не должна касаться своего мужа после долгой разлуки?

– Я не могу, – ответила она. – Они у нас это отобрали.

Наверное, глаза ее потемнели, но не наполнились слезами. Алина никогда не плакала.

– Это несправедливо, – сказал я. – Я могу понять пытки. И убийство неизбежно. Но человек должен иметь возможность хотя бы во время видений представлять, как жена касается его лица.

Она усмехнулась. Я всегда ее веселил, хотя не думал, что умел хорошо шутить: может быть, она просто так смеялась, чтобы порадовать меня.

– Теперь тебе придется быть очень смелым, – сказала она.

– Ты уже это говорила. Разве я был недостаточно храбрым? Разве я не стоял на своем, даже когда рыцари, убийцы и громилы превосходили меня числом? Разве я не старался поступать правильно, даже когда не оставалось надежды? Разве я не всадил кинжал в сердце короля, когда он попросил меня об этом? Я был храбрым, Алина. Я не боюсь умереть.

– Ты был очень храбрым, мой дорогой. Но теперь тебе нужно стать еще храбрее.

– Почему? – На этот раз я услышал не только сердцем, но и ушами, как хрипло вымолвил это слово.

– Потому что она уже здесь.

Веки мои затрепетали, и я думал, что Алина исчезнет, но ее фигура вся задрожала, меняясь с той, что пришла. Спустя пару секунд силуэт моей жены полностью исчез, и передо мной стояла совсем другая женщина: внешне она была гораздо красивее Алины, но от черноты ее сердца у меня все внутри замерзало. Алина не могла прикоснуться ко мне, но я ощутил другую руку с мягкой кожей и идеально прямыми пальцами, которые нежно гладили меня по щеке.

– Здравствуй, мой милый шкурник, – сказала Трин. – Какие же прекрасные моменты нам предстоит с тобою разделить.

Глава тридцать девятая

Восьмая смерть

Возможно, прозвучит странно, но когда я понял, что пришла Трин, то почувствовал облегчение. Алина сказала мне, что придется проявить храбрость, но она не понимала, в какие глубины отчаяния я уже погрузился, так что падать ниже было некуда.