Золотой век - Дмитрий Дмитриев

Князь трясся от гнева и волнения.

Княжеские слуги, всегда покорные воле своего господина, стали было подходить к Пустошкину.

— Прочь! Кто дотронется до меня, уложу на месте! — крикнул Пустошкин, прицеливаясь из ружья; при этом он как-то пронзительно свистнул.

И вдруг человек двадцать пять лихих молодцов-охотни-ков со всех сторон окружили князя Полянского и его слуг; все они были вооружены с ног до головы.

— Ну, князь, ваше сиятельство, что же ты стоишь, повтори опять приказ холопам драть меня плетьми. Говорил я тебе, князинька, что я много сильнее тебя, так оно и вышло, — грубо промолвил Пустошкин и махнул рукой своим охотникам, давая тем знать, чтобы они отошли к стороне.

— Негодяй! — вырвалось у князя Полянского.

— Это слово, князь, советую взять назад.

— Негодяй сторицею!

— Князь! — бешено крикнул Егор Пустошкин. В его сильных руках сверкнул охотничий нож.

— Что, иль убить меня, разбойник, хочешь?..

— Зачем убивать… Я не в тебя, князь. Ты вот драть плетьми меня собирался, а я и мог бы всякую пакость тебе сделать, да не хочу. Не потому, что я боюсь тебя и твоих холопишек, а так… стих добрый на меня нашел… Вот, князь, я и задумал за твое зло отплатить тебе своим хлебом-солью… Покорно прошу на ночлег в мою усадьбу, отведать моего хлеба-соли, — при этих словах, произнесенных полунасмешливо-полусерьезно, Егор Пустошкин снял шапку и низко поклонился князю.

— Что это значит? Ты еще имеешь дерзость приглашать меня к себе?

— Дерзости, князь, ваше сиятельство, я нисколько не нахожу, — ты русский дворянин, и я тоже не холоп, и брезговать тебе моим домом и моим хлебом-солью нечего. Прикажи кучеру повернуть назад, налево будет дорога в мою усадьбу.

— Ты, наглец, с ума сошел!.. Тебя я не знаю и знать не хочу и в усадьбу к тебе не поеду, — решительным голосом проговорил князь Платон Алексеевич.

— Не поедешь, так повезут, — спокойно промолвил Пустошкин.

— Насильно повезешь, что ли?

— По доброй воле не поедешь, так повезем гостей силою. У меня, князь, таков обычай, что захочу, то сделаю. Хоть ты кол на моей голове теши, а я все же на своем поставлю.

— Ну, на этот раз не поставишь!

— Ой, князь, поставлю. Ведь Егорка Пустошкин — отпетый парень, ему все нипочем.

— Я прикажу стрелять, — горячился князь Полянский.

— Напрасно только будешь людей губить. Прикажешь стрелять ты, и я прикажу. У тебя всего пять-шесть ружей наберется, а у меня их здесь десятка два будет. На какой стороне сила, ну-ка, раскуси? Стоит мне свистнуть, и все твои холопы будут мигом перевязаны. Да стрельбою ты еще напугаешь княжен, так не лучше ли тебе по своей доброй воле ко мне в гости ехать.

— А, я теперь догадался, ты атаман, а это твои разбойники. Ты нарочно заманиваешь меня в свое логовище, чтобы ограбить.

— Эх, хоть ты и князь, а смекалка-то у теоя не княжеская. Если бы я захотел тебя ограбить, то ограбил бы здесь и не стал бы тащить к себе. Ну, довольно растабарывать, прикажи, князь, повернуть своих коней ко мне в усадьбу, — властно проговорил Егор Пустошкин.

Этот голос испугал не только княжеских дворовых, но даже как-то невольно заставил вздрогнуть и самого князя Платона Алексеевича.

Пришлось князю Полянскому покориться самодуру Пустошкину, потому сила была на его стороне.

Находившиеся в дороге с князем слуги были плохо вооружены, притом их было вдвое меньше охотников Пустошкина.

Князь Платон Алексеевич подошел к экипажу, в котором находились испуганные княжны, и приказал кучеру повернуть обратно.

— Брат, скажи, видно, на нас разбойники напали. Мы… мы погибли? — дрожащим голосом спросила княжна Ирина Алексеевна.

— Нет, нет, успокойтесь. Это не разбойники.

— Зачем же мы едем назад?

— Мы едем в усадьбу к тому помещику, который повстречался с нами.

— Он не разбойник?

— Да нет, нет.

— Папа, милый, не езди к нему, не надо. Я, я боюсь его, — проговорила отцу княжна Наташа. Она так перепугалась этой встречи, что никак не могла прийти в себя.

— Почему же не ехать, Наташа? Мы там переночуем, ты отдохнешь. Уже ночь, надо же где-нибудь ночевать.

Князь Платон Алексеевич не говорил дочери и сестре, что его принуждают ехать к незнакомому человеку в усадьбу; он опасался, чтобы не встревожить еще более княжен.

Лошадей князя Полянского повернули обратно; тут повстречались с двумя тройками Егора Пустошкина.

Одна тройка, очевидно, была для самого Пустошкина, так как лошади и телега были лучше, а на другой сидели дворовые охотники; некоторые из них были верхами. Верховые вели целые своры собак.

— Не желаете ли, князь, в мой экипаж? — предупредительно проговорил Пустошкин, показывая на свою тройку и переходя с грубого «ты» на вежливое «вы».

— У меня свой есть, я не привык на чужих конях ездить.

— Как угодно, была бы честь предложена. Ну, гайда вперед! — крикнул Пустошкин. И поезд тронулся.

Впереди ехала тройка с охотниками Пустошкина, затем экипажи князя Полянского и его слуг, а сам Пустошкин ехал позади; по бокам поезда ехали верховые охотники.

Таким образом, князь Полянский с семьей очутился как бы под конвоем у Пустошкина.

Проехав несколько по большой дороге, повернули на узкую проселочную.

Эта дорога шла густым вековым лесом.

По обе стороны дороги громадными исполинами стояли высокие столетние сосны.

Дорога лесом была настолько узка, что едва можно было проехать тройками.

Кони лесом шли шагом.

— Эй, молодцы, удалые охотнички, потешьте моих гостей сиятельных веселой песней, разгоните их тоску! — громко крикнул Пустошкин, обращаясь к холопам.

И вот ночная тишина векового леса нарушилась громкой русской песней.

Эхом несется она и замирает где-то далеко-далеко.

Невольно заслушались этой песней князь Платон Алексеевич и княжны.

Обязательно и благотворно действует та песня на их расстроенные нервы.

В той песне говорится про неравную любовь добра молодца удальца к княжьей дочери. Как проведал про ту любовь неравную сам грозный князь и как предал лютой казни полюбовника своей дочери; как княжна-красавица ночкой темной на сырую могилушку друга сердечного хаживала и слезы горькие проливала, свою злую судьбину прокли-наючи.

— Стой, молодцы удалые, я вам велел моих гостей потешить веселой песней, а вы похоронную затянули, еще, чай, больше тоску на них нагнали. Пойте плясовую, да так, чтобы ноги ходуном ходили, все суставы говорили!..

И вот на смену грустной песне раздалась залихватская, плясовая… Сам Пустошкин, стоя в телеге, звонко подпевал.

— Папа, что это за люди?.. — спросила Наташа у отца, показывая на холопов Пустошкина.

— Я и сам не знаю…

— Это разбойники, непременно разбойники… Мы погибли, Натали, погибли!..

— Полно, сестра, тебе везде со страху разбойники грезятся…

— Ну кто же это, кто?.. И вид-то у них разбойничий и песни тоже какие-то разбойницкие…

— Папа, милый, посмотри, нас как под конвоем везут… Папа, ты что-то от меня скрываешь, — нас, видно, насильно везут? — с тревогой в голосе спросила молодая княжна.

— Кто говорит тебе про насилие, здесь никакого нет насилия!..

— А зачем же нас окружили эти люди? зачем?..

— Вероятно, для… безопасности, — успокаивал дочь князь Платон Алексеевич.

— Нет, тут что-то не так, нетрудно догадаться, Натали, что мы попали к разбойникам и вот этот, что на тройке едет, наверное, атаман… Не в добрый час мы выехали, не в добрый!.. — чуть не плакала княжна Ирина Алексеевна.

— Слушай, Наташа, и ты, сестра, покуда я жив и с вами ничего худого случиться не может. Я не допущу и словом вас обидеть, если что и случится с нами, дешево я не продам ни вашу, ни свою жизнь!.. С нами верные и преданные слуги, хоть их и немного, но каждый из них готов пожертвовать за нас своею жизнью: я с вами — повторяю, бояться нечего, — твердым голосом проговорил князь Полянский.

Эти слова князя несколько успокоили княжну Наташу и ее тетку.

Ночь была, как уже сказали, светлая, лунная, и скоро наши путники увидали, что подъезжают к какой-то чудной и странной постройке.

На поляне, окруженной со всех сторон громадными сосновыми деревьями, стоял дом, высокий, узкий, в три жилья, похожий на четырехугольную башню, с черепичной крышею, с вышкою.

Дом этот, или замок, обнесен был высокой кирпичной стеной с башнями по углам, похожей на монастырскую ограду.

Посреди ограды находились железные ворота.

К этим воротам прежде всех подъехал Пустошкин, громко, как-то особенно в них стукнул; в ответ на этот стук ворота быстро отворились.

На двор высыпала целая толпа заспанных людей, кое-как успевших накинуть на плечи кафтаны.

Эти люди шеренгою выстроились в два ряда и низкими поклонами приветствовали возвращение своего господина.