Золотой рубин - Каманин Георгиевич

Чтобы изменить документ по умолчанию, отредактируйте файл "blank.fb2" вручную.

Глава первая Его Превосходительство возвращается домой

Сто лет тому назад, да еще и с гаком, по дороге из города Брянска в село Дятьково поздним зимним вечером мчалась тройка могучих коней, запряженных в широкие розвальни, с каретой на них. Тройкой правил лихой кучер, кони неслись во весь дух, а в карете сидело двое: пожилой мужчина, в накинутой на широкие плечи дорогой шубе на соболях, с пышными, начинающими уже седеть бакенбардами, с орлиным взглядом больших, слегка выпуклых серых глаз, и почти такого же возраста человек явно нерусского облика и в заграничном платье. Это возвращался из чужих краев знаменитый заводчик, генерал-майор в отставке Сергей Иванович Мальцев, возвращался в свою резиденцию, в село Дятьково. А ехал с ним немец из Богемии, стекловар Генрих Иоганн Шульц, которого генерал законтрактовал на один год на свою хрустальную фабрику. У его превосходительства в Дятькове есть и свои хорошие стекловары, умеющие варить любое стекло, но за границей сейчас появилась новинка: там научились варить золотой рубин — стекло редкой красоты, красителем которого является золото. Генрих Иоганн Шульц — один из немногих мастеров, кто знает секрет производства золотого рубина. Слов нет, рубины все хороши: и медный, и селеновый. Их знатно варят у генерала на его Дятьковской фабрике. Но раз появился новый сорт, лучший, то почему бы и его не изготовлять в Дятькове? Тем более, что это сулит немалые прибыли. Его превосходительство никогда не гнушался новинками, чьего бы они ни были происхождения, лишь бы это не было в ущерб его карману. Он и прежде нанимал к себе на работу иностранных мастеров и техников, у него они и теперь работают — немцы, бельгийцы, поляки, даже англичане есть. Почему бы и этому Жульцу, как уже успел переименовать генерал немца, не поработать у него? Правда, мастер влетит ему в копеечку, ну да и прибыль золотой рубин принесет немалую.

Генералу долго пришлось уговаривать Шульца, прежде чем он согласился покинуть свою родную Богемию, дом и семью и поехать в «медвежью» страну, в страну холода и рабства — Россию, про которую он наслышался разных ужасов. Но жадность к деньгам все пересилила. Ведь в России он может накопить за год столько талеров; сколько ему в Богемии не накопить и за пять лет! И вот он едет. Будь что будет. Один год не вечность, как-нибудь перемучается этот год.

За окнами кареты крепкий мороз, градусов за тридцать, а в карете уют и тепло — ведь она обита внутри бархатом.

Генерал дремлет. Но иногда вдруг откроет глаза, посмотрит пронзительно на немца и усмехнется чему-то своему. А Шульц все время посматривает то в одно окошко кареты, то в другое, и в глазах его страх и ужас. Лес, лес дремучий по обе стороны дороги, вековые сосны, ели, дубы и ясени, березы и ольхи, и всё в снегу. Шульцу чудится, что то там, то тут, совсем близко от дороги, сверкают зеленоватыми огнями волчьи глаза, а иногда ему кажется даже, что из-под мохнатой, заснеженной ели лезет огромный медведь.

— О мой бог! Зачем я поехаль сюда, в этот проклятый Русланд? — шепчет он.

— И что ты там все время бормочешь себе под нос, хотел бы я знать? — говорит ему Мальцев. — Подремал бы маленько, дурья голова. Ведь Дятьково еще далеко, часа три ехать.

— Майн генераль, я боялсь волки, медведь и дикий кошка, — отвечает ему Шульц.

— Вот и чепуха! Чего они нам могут сделать, когда у меня вон пушки какие, — показал генерал на пистолеты, торчавшие за ремнями на стенках кареты.

А потом усмехнулся и шутки ради решил еще немножко нагнать страху на немца:

— Ну, а уж если, не ровен час, какой косолапый и вломится в карету к нам, а я не успею укокошить его и он слегка помнет тебе бока и почешет спину, беды большой не будет. Заживет. От этого у нас не умирают, все выживают, выживешь и ты.

— Но мой не желайт косолапый мой бока мять, мой спина чесать! — ужасается Шульц.

— Мало бы чего ты не желал, а у него, косолапого-то, нрав таков. А медведей этих у нас порядком.

— Зачем я ехаль сюда! — шепчет в страхе Шульц.

— Как это — зачем? Деньгу зашибить большую — вот зачем. Да ты успокойся. Вот приедешь ко мне, отведем тебе апартаменты, и живи-поживай! Сходил на фабрику, сделал свое дело — и домой, на боковую. В Дятькове медведи по улицам не ходят. Волки, правда, иногда по ночам заглядывают. А вот бешеных собак остерегайся, вечерами у своих камрадов — у меня там много есть ваших — долго не засиживайся, потому что бешеные собаки больше по вечерам шатаются и подлетают к тебе без всякого бреху. Тяп — и мимо проскочила! А ты потом поезжай в Смоленск на уколы, если сам взбеситься не хочешь. У нас редкая зима без бешеных собак обходится. То свои взбесятся, то со стороны набегут. Так что имей осторожку.

Генерал, конечно, подсмеивался над Шульцем, а тому было не до шуток. Шульц все принимал за чистую монету, тем более что по лицу генерала никак нельзя было понять, что все это он говорит потехи ради.

— Зачем я ехаль сюда? — повторял Шульц в который уже раз.

В Любохне, третьем по величине владении Мальцева — второе было Людиново, — переменили лошадей, впрягли новую тройку, и генеральская карета снова помчалась в ночи.

И опять по обе стороны лес и лес. Свежие кони неслись словно вихрь, — генерал любил быструю езду. Наконец замелькали огоньки Дятькова; тройка понеслась по улицам села.

Вот и фабрика, она работает и ночью; вот и поворот на главную липовую аллею; вот и дворец генерала.

Дворец генерала был обычный дворянский особняк, каких в то время было немало на Руси: большой двухэтажный дом с бельведером и зимним садом, с колоннами и крыла-ми из флигелей. Дом был из тесаного дуба, обшитый тесом и выкрашенный в серо-голубой цвет, крылья флигеля — каменные.

Дворец сиял огнями — хозяина ждали.

Кучер лихо подал тройку к главному подъезду дворца, у которого уже толпилась челядь. Швейцар с низким поклоном открыл дверцу кареты:

— С приездом, ваше превосходительство!

Мальцев начал выбираться из кареты, швейцар ему помогал. А Шульц сидел неподвижно. Он, утомленный дорогой и измученный страхами, заснул наконец перед самым Дятьковом. Мальцев только теперь углядел, что его спутник спит.

Он начал расталкивать немца:

— Эй, ты! Гендрик! Встайай, брат, вставай, приехали, потом выспишься.

Шульц очнулся. И сначала никак не смог уразуметь, что с ним и где он.

— Ну вылезай же, вылезай, чего упираешься! — усмехается Мальцев. — На место приехали, в хижину мою дятьковскую.

— Хижин? Вас ист дас «хижин»?

— Ну хаус по-вашему, какой же ты бестолковый! Скорей идем! Сейчас мы с тобой с дорожки сначала умоемся — и за стол. Поужинаем чем бог послал, по рюмашечке-другой пропустим. Водочка у меня своя, и знатная!

— Вас ист дас «водочка»?

— А потом увидишь, что это такое. Уж не сравнить с вашим шнапсом! Как хватишь стакашечку, так у тебя и глаза на лоб, — отвечает ему Мальцев.

— А! Шнапс? Гут! — оживился Шульц, и сон его мигом прошел. Он поспешно начал вылезать из кареты, таща свои чемоданы.

— Да оставь ты их в покое, без тебя тут все уберут и поставят куда следует. Пошли, пошли!

И только генерал, а за ним и Шульц перешагнули порог огромного вестибюля, как грянул хор певчих, приветствуя своего повелителя специальным для такого случая песнопением.

Мальцев был большой любитель хорового пения, особенно церковного. У него в главных церквах его — Дятьковской, Аюдиновской и Любохонской — были прекрасные хоры. Помимо этого, у него был хор и при дворце, в котором певчие совершенствовались под наблюдением самого генерала. Из этого хора потом выходили конторщики, счетоводы, заведующие магазинами. А иные певчие и более высокие должности занимали, лишь бы их голоса понравились хозяину. Ну конечно, при этом полагалось, чтоб и голова у певуна была не пустая.

Генерал здоровается с челядью. Одни только издали низко ему кланяются, ближе подходить им не положено, другие к ручке подходят, а некоторым генерал сам руку подает — это тем, кто у него в больших чинах: управляющим, бухгалтерам, заведующим разными отделами. Первый, кому генерал подает руку, был главный управляющий всеми заводами, купец первой гильдии Сиротин. Конечно, Сиротин, несмотря на свою первую гильдию, в фабричных и заводских делах мало что понимает, но зато в торговом деле он, как говорится, собаку съел. В купле-продаже, в налаживании сбыта это такой дока, равного которому, пожалуй, во всей матушке-России не найти. Вот за этот-то талант и платит ему генерал баснословное жалованье — тридцать тысяч в год. Ведь для фабриканта, особенно такого, как Мальцев, нет худшей беды, чем залеживание продукции: сразу наступает затор во всех делах.

Поздоровавшись со всеми, генерал проходит в туалетную принять с дороги ванну, освежиться и переодеться. А Шульца ведут в умывальную, которой пользуется вся челядь.