Золотой рубин - Каманин Георгиевич

Данила Петрович и Сенька начинают делать то, что им приказано.

А когда шихта в фаянсовом корыте была перемешана и жидкость в стеклянной посудине кончилась, Шульц отдает им новый приказ: высыпать шихту из корыта в ведро и нести обратно в составную. Данила Петрович взял ведро — Сенька мал, ему не по силам таскать такие ведра с шихтой, — и все вышли из лаборатории. Данила Петрович и Сенька шагали впереди, а Шульц важно выступал сзади. И тут Сенька заметил, что Шульц не запер почему-то дверь лаборатории, забыл или не посчитал нужным.

Когда они, все трое, пришли в составную, Шульц приказывает Даниле Петровичу и Сеньке, высыпать смоченную жидкостью шихту из ведра в ту, которая предназначена для варки его золотого рубина, и снова все перемешивать.

— Опять мешайт! Хорошо мешайт, долго мешайт! — командует он, а сам стоит и только поглядывает.

С Данилы Петровича и Сеньки катится пот градом, а Шульц все стоит и смотрит.

— Слушай, Данил Петрович, да пошли ты его к чертовой бабушке, борова этого толстого, пусть сам лопатой поворочает, мальчонка-то хотя бы сменил, — говорят ему золосеи.

— Не могу, ребятки, мы в полном его подчинении, — отвечает им Данила Петрович.

— Ну тогда отойди на минутку с мальчонком своим, мы это дело враз кончим. Нам эта работа привычна.

— Боюсь, ребята, как бы он не заорал на вас и на меня.

— А чего ему орать-то? Не все ли ему равно, кто лопатить шихту будет? А ну-ка, отойдите!

И золосеи, ребята молодые, здоровые, взяли у Данилы Петровича и Сеньки лопаты и приступили к шихте. Пяти минут не прошло, как все было сделано. И Шульц не только ни на кого не заорал, а даже заулыбался, глядя, как орудуют золосеи над его шихтой.

— О, гут работайт, хорошо мешайт, зер гут! — бормотал он себе под нос.

Когда шихта была перемешана как следует, Шульц приказывает таскать ее в гуту, засыпать в тот горшок, который он облюбовал для рубина. Золосеи и эту работу мигом проделали.

Наконец все горшки были засыпаны шихтой, Данила Петрович дал полный газ в своей печи и начал варку стекла и хрусталя.

Шульц с часок покрутился возле своего горшка, понаблюдал за работой Данилы Петровича, видит, все идет нормально, и говорит:

— А теперь мой придет нах хаус, квартир свой, и будет поспайт. А твой варийт и мой золотой рубин. И хорошо варийт, смотреть в оба глаз! Чтоб грязь в горшок не попадайт, твой отвечайт тогда перед генераль. Поняль?

И Шульц зашагал домой.

— Вот, брат Сенька, — вздохнул Данила Петрович, — какие наши с тобою дела. Он будет спать, а мы его работу делай. И мы гроши получаем, впроголодь живем, а ему сто целковых в месяц будут выписывать в конторе.

— Недолго он будет их получать, — отвечает Сенька отцу. — Все равно я вызнаю секрет, и тогда генерал прогонит его, а мы с тобою будем сами варить этот проклятый золотой рубин.

— Ты уже вызнал, шишку на лоб он тебе посадил. А что ты узнал? Ровным счетом ничего.

— Нет, узнал! — горячится Сенька. — Кое-что, а узнал. Я слышал, как он наливал что-то из бутылей в посудину и как кидал деньги туда. А вот сколько он кинул и каких, я, правда, не знаю, со счету сбился.

— А хотя бы ты и не сбился со счету, то все равно нам от этого пользы ни на грош. Ведь деньги-то золотые разные бывают. И десятки, и пятерки, а изредка даже по пятнадцати рублей бывают. Вот мы с тобой и гадай, каких он набросал туда, на сколько рублей. А вот я, хоть я, не подслушивал у двери, как ты, а одну вещь узнал важную, — говорит Данила Петрович.

— Какую? — загорелся Сенька.

— А такую, что золотые монеты он растворяет сначала в царской водке, вот какую. Только в ней золото и растворяется. Вот это для нас важно было узнать на первый-то раз.

У Сеньки и глаза на лоб от удивления полезли.

— Тять, а эту водку цари пьют? — спрашивает он у отца. Данила Петрович усмехнулся.

— Дурачок ты еще у меня, Сенька, а еще хочешь немца перехитрить. Если бы цари хватили такой водки хотя бы по махонькой рюмочке, то они тут же и отдали бы богу души свои, все бы окочурилися. Нет, брат, это она только так называется, а на самом деле это смесь двух кислот, азотной и соляной: одна часть азотной и три части соляной. И эта смесь такая едучая, что в ней даже золото распускается, словно сахар в кипятке. А ты вон что подумал: цари, дескать, ее пьют. Ладно, хватит об этом толковать, давай-ка за горшками наблюдать, особенно за немцевым. Ты слыхал его наказ? Ежели что, то он генералу пожалуется: мы с тобою в ответе будем.

Сенька пошел на другую сторону печи, где у него были «свои» горшки — четыре горшка, которые отец отдал ему под наблюдение, а Данила Петрович остался по эту сторону, смотрел за остальными.

Данила Петрович во многом полагался теперь на Сеньку: Сенька многое уже понимал в стекловарном деле. Если у Сеньки в каком горшке варка не так шла, как нужно, он не всегда отцу говорил об этом; сам знал, отчего не рядом шло, быстренько исправлял неполадки, если это в его силах было, или отцу докладывал, когда сам управиться не мог.

— И все равно, тятька, я этого Жульца пережулю, я все вызнаю, что нужно, — говорит Сенька отцу.

— Да ты не хвастайся прежде времени, аника-воин. Знаешь пословицу?

— Какую?

— А такую, старинную: «Не хвались на рать идучи, а хвались, с рати идучи».

— Слыхали мы это, — тряхнул головой Сенька. — И все же я тебе заявляю вот теперь: я у него секрет рубина этого вызнаю.

— Вызнаешь — нам обоим легче будет, — вздохнул Данила Петрович, — на конюшню мы тогда не попадем опять. А нам и вызнать-то не так много теперь осталось. Только одно: сколько золота нужно, чтобы получился рубин.

— Вот это я и вызнаю! — сказал Сенька уверенно.

Глава седьмая Чудеса происходят в прокальной печи

— Ну, Сенька, пропали мы с тобой, — говорит Данила Петрович сыну, когда варка хрусталя подходила к концу.

— Почему? — не понимает Сенька.

— А потому, что рубина-то не получается у немца. Смотри, хрусталь в его горшке, как и во всех горшках, доваривается, а он не рубиновый, а самый обыкновенный, бесцветный, — отвечает сыну Данила Петрович.

— Так при чем же тут мы? Он шихту сам составлял, сам ее поливал царской водкой, а мы только варили. Варили же мы как следует и его горшок.

— Варили, да не сварили, окраски нету.

Сенька все же никак в толк не мог взять, при чем тут они, если у немца не получилось сейчас золотого рубина? Шульц бы не уходил домой спать, а торчал бы тут возле своего горшка да и наблюдал, как варится его золотой рубин. А если станут разбираться, искать виноватого, то ведь и засыпщики скажут, что Шульц сам приходил в составную, сам наблюдал, как они смешивали шихту по его приказу.

— Все это так, сынок, а может, получится такое, что немец на нас все свалит, нам отдуваться с тобой придется, — продолжает вздыхать Данила Петрович.

Тут к ним подошли Степан Иванович с Павлушкою: им скоро заступать в смену.

— Ну как оно? — спрашивает Степан Иванович у друга. — Хорош рубин немец сварил?

— Варили-то его мы, немец на отдых отправился. А рубина никакого у нас не получилось, ни хорошего, ни плохого, — отвечает ему Данила Петрович.

Степан Иванович подошел к рабочему окну, у которого в печи стоял горшок с золотым рубином, открыл заслонку, внимательно посмотрел на сваренное в нем стекло.

— Да, никакой это не рубин. Не золотой и не медный. И даже на селеновый не похож, а самый настоящий бесцветный свинцовый хрусталь. Но колер хорош.

— Что колер! Надо, чтоб рубин был, а не колер. Боюсь я, как бы на мне с Сенькою это не отозвалось. Свалит немчуга свою оплошность на нас с Сенькою, скажет, что мы не так варили.

— Не падай духом прежде времени. Ничего вам не будет. Начальство разберется, кто прав, кто виноват. А я бы на твоем месте заранее доложил <о том смотрителю, рассказал, как и что. Это не помешает. Смотритель уже выше пусть докладывает, — советует другу Степан Иванович.

И Данила Петрович направился в конторку к смотрителю докладывать о происшедшем.

А в это время вот он и сам, Генрих Шульц, легок на помине — пожаловал, выспавшийся и напившийся кофе. И сразу к горшку своему. Шульц не только осмотрел сваренное в горшке через окно, но даже набрал на железный шест пробу, рассмотрел ее на свет. И не только не огорчился, а даже заулыбался и пробормотал себе в усы:

— О, гут! Прима, шён рубин!

И тут же пожал руку возвратившемуся от смотрителя Даниле Петровичу, поблагодарил его.

— Данке шён! Спасибо, — говорит Шульц Даниле Петровичу. — Твой гут свариль мой рубин, твой гут стекловар.

Ни Данила Петрович, ни Сенька, ни Степан Иванович с Павлушкой ничего понять не могли. Подошел к печи смотритель.

— Иди домой отдыхать, Петрович, а мы тут разберемся, что к чему, — говорит смотритель Даниле Петровичу. — Твое дело теперь сторона. Наверно, его превосходительство сам пожалует сюда посмотреть, что у немца получилось. А ты иди спать.