Золотой рубин - Каманин Георгиевич

Друзья перекидываются словами еще о том о сем, а потом Степан Иванович, вспомнив, и говорит:

— А ты слыхал? Наш-то приехал.

— Кто? Г енерал? — переспрашивает Данила Петрович.

— А то кто ж. И, сказывали, еще немца привез, какого-то стекловара заграничного.

— Стекловара? — удивляется Данила Петрович. — Зачем же ему стекловар? Стекловаров у нас как будто и хватает.

— Мало бы что хватает. То мы, свои, а то заграничные. Он к заграничному падок.

— А тебе кто сказывал-то?

— Мне сказал смотритель. А вот от кого он сам слыхал, не знаю. Сегодня поздним вечером и приехал.

— Да, да… Ишь ты! Стекловара… Зачем же ему стекловар? Нешто нас кого переведет на другую работу? Или учить нас немец будет новому чему?

— Поживем — увидим, — говорит Степан Иванович. — Ежели он на чье-то место метит его поставить, то тебя это не коснется, ты у нас первый. Да и меня вряд ли он из стекловаров разжалует. А вот если насчет учения, то вполне возможно. На ванной печи у нас такие стекловары есть, что и мы могли бы их уму-разуму поучить. Стекловары там липовые. Простое стекло да и то иногда такое сварят, что на пивные бутылки только годно. В общем, ты за себя не беспокойся, тебя это никак не коснется, — сказал на прощание другу Степан Иванович.

Данила Петрович и сам так думал. Но все же новость его сильно заинтересовала. И он никак не мог понять: зачем генерал привез заграничного стекловара?

А то, что приезд немца-стекловара коснется именно его и его сынишки Сеньки, об этом у Данилы Петровича и в мыслях не постояло.

Данила Петрович направился в конторку к смотрителю взять наряд, в котором будет указано, что в каком горшке ему варить в эту смену.

А потом ему надо будет заглянуть и в составную — посмотреть, как там сегодня с шихтой. Ведь если составители напортачат с шихтой, дадут некачественную, то как бы ты ни был опытен, а не только хрусталя — стекла простого хорошего колера не сваришь. За ними, засыпщиками да составителями, глаз да глаз нужен. Некачественную шихту каждый стекловар имеет право не принять к варке.

А но улицам Дятькова в это время ходил рассыльный, стучал палкой в окна тем, кому надо идти на работу к Горшковой печи № 2, стучал и кричал:

— Хрусталь готов, горшки рушать! Рушать — это значит начинать.

И на его зов выходили из своих домишек мастера-выдувальщики, их подручные, сыновья и дочери, братья и сестры, шли на двенадцатичасовой каторжный труд. Некоторых ребятишек, которые послабей, матери везли к фабрике на саночках. Где же им было самим дойти, особенно тем, жилье которых верстах в четырех, а то и в пяти от фабрики.

У генерала Мальцева дети рабочих обязаны были работать на фабрике с восьми лет. Вот таких-то и везли сейчас на саночках матери.

А рассыльный все стучал своей палкой по наличникам окон, все кричал одно и то ж:

— Хрусталь готов, горшки рушать!

Голос его раздавался то на Буяновке, то на Жировке, а потом перешел и на Белую речку.

Широко раскинулось село Дятьково, верст на пять вокруг. Ведь у каждого рабочего была большая усадьба, не говоря уж об усадьбах служащих. Мальцев не скупился на это. Рабочие имели не только коровенок и лошадок, и усадьбы у них не только для картофеля с капустой и другого овоща — на усадьбах и овсеца для лошади посеять было где. у многих и садочки были: генерал прививки давал по дешевой цене, лишь бы охота у человека к тому была. Мальцев полагал, что если его рабочий будет наполовину мужик, то с ним ему куда спокойней. Такой рабочий, привязанный к своему хозяйству, смирней и сговорчивей. Тут уж Мальцев настоящим генералом был, да еще каким! Если из него в военном деле командира не получилось, то в командирстве над своими крепостными ему не отказать было в умении и хитрости.

Глава третья «Двадцать пять тепленьких!»

На редкость удачен вышел сегодняшний рабочий день у Данилы Петровича и Сеньки. Так получается иной раз. Как пойдет с самого начала все нормально, так и идет. Данила Петрович довольно усмехается. Сенька то и дело шныряет к дружкам на ванную: делать-то ему возле горшковой сегодня почти нечего, вот он и пользуется этим.

Варка стекла у Данилы Петровича и Сеньки уже почти заканчивалась, время было около полудня, когда к ним подошел спешным шагом смотритель смены Иван Иванович Симудров и таинственным шепотом приказал:

— Данил Петрович, к его превосходительству во дворец! Живо и немедля, сей минут!

— Зачем? — изумился Данила Петрович.

— А уж про то мне неведомо, там узнаешь сам.

— Может, варку закончить, тут минутное дело осталось?

— Никаких заканчиваний, приказано немедля — нарочный из дворца прибегал. Я уж тут сам за твоими горшками послежу. Давай, брат, давай!

— Ну что же, приказ есть приказ, — сказал Данила Петрович и начал собираться, отряхивать пыль с себя.

— Да не отряхивайся ты, не на бал тебя зовут. Наверно, сказать тебе он что-то хочет, потолковать с тобой. Иди же ты скорей! — понукает его смотритель.

— Тять, дай и я с тобой пойду, — говорит Сенька отцу.

— А тебе-то зачем? Будь тут, за горшками смотри, я скоро вернусь.

— Ну, тять! — заныл Сенька. — Ну дай я пойду с тобою, а?

— Да чего тебе загорелось так? Что ты не видел там?

— Мне медведя хочется посмотреть.

— Какого медведя? Г енерала, что ль?

— Да нет! Настоящего. То есть чучело медвежье, которое в прихожей дворца стоит. Ребята сказывали, что как откроешь дверь, а он на тебя шасть! Словно сожрать хочет. И как живой! И тарелку в руках держит. Ребята говорят, что этого медведя сам генерал укокошил, когда облава была. А потом с него шкуру содрали и вот чучело такое сделали. Ну, тять!

Данила Петрович любил и баловал своего сынишку. Мальчишка толковый и расторопный; из него со временем хороший стекловар выйдет. Он и сейчас подумал-подумал и решил, что генерал даже не заметит, что мальчонок с ним, а Сеньке все забава будет. Ребенок ведь он еще! Его вишь что интересует — чучело ему надо поглядеть. Радостей-то да забав у него не густо, с самых малых лет в цеху да в цеху, дома поиграть некогда, пора только поесть да отоспаться.

— Ну что ж, пойдем, раз тебе так приспичило на медвежье чучело поглазеть, — говорит он сыну.

Данила Петрович еще раз окинул хозяйским глазом все свои горшки и направился к выходу.

Сенька, конечно, за ним, след в след шагает. И душа у Сеньки ликует. Сейчас он увидит то, чего никому из его дружков видеть никогда в жисти не придется: генеральские покои, чучело медвежье, да и мало ли чего еще может попасться ему там на глаза! Ну самого-то генерала все видели тыщу раз, генерал никому не в диковинку. А вот чучело медвежье никто из его дружков не видел, они только слыхали о нем. Он же сейчас увидит его, а если можно будет, то украдкой и рукой потрогает.

И Сенька ног под собой не чуял, его словно ветром несло; он и не заметил, как отшагал вслед за отцом версты полторы от фабрики до генеральского дворца.

А во дворце их, вернее одного Данилу Петровича, уже ждали. Когда они подошли к дворцу — не к главному парадному входу, куда входить и откуда выходить имел право только сам генерал да высокие гости, а к боковому входу в правом флигеле, где Мальцев принимал мелкую сошку, — швейцар распахнул перед ними обитую кожей дверь с бронзовой ручкой.

— Пожалуйста, входите. Его превосходительство вас ждет. Сейчас доложат ему, что вы прибыли,

— с улыбочкой сказал им швейцар.

Они вошли.

И тут же откуда-то взялся — Сенька и не углядел откуда — камердинер генеральский, во фраке, в лакированных ботинках, в ослепительно белой рубашке, при галстуке бабочкой. Сенька на камердинера только мельком глянул, зато от швейцара не мог отвести глаз: ведь тот был в такой роскошной ливрее, расшитой золотыми позументами, что прямо ослепнуть можно без привычки. Шитье золотое не только грудь и рукава форменного мундира швейцарского украшало, но было даже и на спине. Швейцар весь сиял и сверкал, словно солнышко ясное. Сенька даже рот приоткрыл от удивления: он подумал, что такой пиджачок, пожалуй, тыщи стоит.

— Грачев? — спросил камердинер.

— Так точно, — ответил Данила Петрович.

— Сейчас доложим его превосходительству, — сказал камердинер и тут же исчез за дверью.

Данила Петрович переминался с ноги на ногу и все недоумевал: зачем же все-таки вызвали его?

«Ну да сейчас узнаю, сейчас все выяснится», — вздохнул он.

А Сенька, налюбовавшись на швейцара, вспомнил про медведя. И тут он увидел медвежье чучело.

Нет, неверно, будто медведь надвигается на тебя, как только ты дверь откроешь. Неправду сказали ребята. Медведь не двигался с места никуда, он спокойно стоял сбоку у окна. А вот тарелку в лапах он держал — это правда, и пасть у него была так широко разинута, что страшно было смотреть.

«Ух и хайло же, брат, у тебя! Попадись тебе живому — сразу сожрешь», — подумал Сенька.