Золотой век - Дмитрий Дмитриев

Такой же участи, как уже знаем, подвергся и князь Полянский с сестрой и дочерью.

Пустошкин приказал осветить средний этаж своего дома и ввел туда своих подневольных гостей.

Комнаты, отведенные для князя Платона Алексеевича и для его семьи, были отделаны и обставлены более чем богато.

Повсюду заграничная мебель, бронза, хрусталь, стены обиты шелковой материей, полы устланы персидскими коврами.

— Князь, я вас прошу… располагайтесь здесь, как у себя дома, приказывайте, повелевайте… стоит вам позвонить — и к вам для услуг явятся мои лакеи. Вас, княжны, тоже прошу смотреть на мой дом, как на ваш собственный, — проговорил Егор Пустошкин и хотел было уйти к себе наверх.

— Одно только слово, — остановил его князь Полянский.

— К вашим услугам, князь?

— Надеюсь, с моими людьми ничего худого не произойдет?

— Знаете ли, князь, с вашего позволения завтра я хотел ваших холопов поучить немного на конюшне за их оплошность и нерадение… Они должны бы, князь, за вас вступиться, не давать вас, своего господина, в обиду, а они струсили меня и моих охотников и не сопротивлялись…

— Уж предоставьте мне, государь мой, ведаться с моими холопами, — резко проговорил князь Полянский, — и прошу их не трогать, — добавил он.

— Хорошо… пусть по-вашему. А все же не мешало бы их поучить.

— Повторяю, это мое дело.

— Как хотите, князь. А вам я сейчас прикажу готовить ужин.

— Не трудитесь, у нас есть свой запас на дорогу. Только прошу прислать ко мне моего камердинера, и я сам сделаю распоряжение насчет ужина.

— Вы у меня в гостях, князь… А в гости, как известно, со своей едой не ходят…

Проговорив эти слова, Пустошкин вышел.

Спустя немного явились ливрейные лак, еи в белых перчатках и в напудренных париках; они быстро стали накрывать стол. Прошло немного времени, и стол украсился изысканными блюдами с кушаньями и дорогим вином; сервировка стола не могла не удивить князя Полянского и княжен: серебро, бронза, хрусталь, цветы.

Князю и княжнам прислуживал за столом старик Григорий Наумович и двое других княжеских лакеев.

Пустошкина за ужином не было; он ужинал у себя наверху.

— Немало я дивуюсь, куда и к кому мы попали, — проговорил князь Платон Алексеевич, окончив ужин и обращаясь к дочери и к сестре.

— Я и сама удивлена, брат, не меньше твоего. Прежде я думала, мы попали к разбойникам, но…

— Но у разбойников, сестра, таким ужином не кормят, не так ли?.. Просто-напросто этот помещик Пустошкин — большой самодур… и, как видно, он очень богат, поэтому самодурство сходит ему с рук… Ну, а ты, Наташа, что скажешь про нашего «радушного» хозяина? — спросил князь у дочери.

— Прежде, папа, я тоже думала, что мы попали в руки разбойников, и этот Пустошкин показался мне каким-то страшным, — ответила отцу княжна Наташа.

Проговорив еще несколько, князь и княжны расположились спать; они нуждались в отдыхе. Княжны со своими горничными легли все в одной комнате; для княжен приготовлены были мягкие постели с чистым бельем; из предосторожности они заперли дверь своей спальни изнутри, а по распоряжению князя у двери снаружи легли двое его дворовых; они должны были чередоваться, то есть один спать, а другой быть настороже известное время.

Князь Платон Алексеевич лег в комнате, которая находилась рядом с комнатой, где спали княжны.

Княжеский камердинер Григорий Наумович и двое-трое дворовых решились не спать и быть наготове.

Как князем Платоном Алексеевичем и княжнами, так же и их слугами были приняты все предосторожности от неожиданного нападения или другого какого самодурства со стороны Пустошкина.

— Послушай, старик, ты бы ложился, ведь ты тоже устал и нуждаешься в отдыхе, — проговорил князь Полянский своему неотлучному и преданному камердинеру.

— Помилуйте, ваше сиятельство, как можно спать. Вы извольте почивать… а я буду всю ночь стеречь.

— Кого и от кого стеречь?

— Сами изволите знать, ваше сиятельство, находимся мы в незнакомом дому… Здешний хозяин помещик какой-то головорез… От него всего надо ожидать. Нет-с, спать я не стану… обо мне не извольте, ваше сиятельство, беспокоиться. Я засну и днем, а ночью буду на страже, — решительным голосом проговорил своему господину верный слуга.

Князь не стал больше ему возражать. И скоро настала гробовая тишина во всей усадьбе, нарушаемая только сторожем, который мерно выколачивал часы в чугунную доску.

Все заснули — и княжны, и старый князь.

Стали дремать и дворовые, которые взялись не спать ночью.

Только бодрствовал один старый камердинер и разгонял свою дремоту как мог, хоть дремота и его одолевала.

Ночь была, как сказали, лунная, светлая и теплая.

Подошел Григорий Наумович к окну и залюбовался блеском и светом луны-красавицы и небесных звезд, взглянул и на обширный двор и видит он, как двое мужиков, очевидно сторожа, сошлись вместе, сели на приступок крыльца, а окно, из которого смотрел старик камердинер, находилось как раз над крыльцом.

Григорий Наумович был подозрителен; он приотворил немного окно и стал прислушиваться, что говорили между собой мужики-сторожа.

И вот что услыхал старик камердинер.

X

— Так неужели нашего Захарыча, утопленника, похоронили со всеми почестями, как офицеров хоронят? — тихо спросил один мужик-сторож у другого.

— Как следует, с музыкой, в белом парчовом гробу и народу у Захарыча на похоронах набралось множество… В церкви его отпевали три попа. Вишь, сама царица приказала отпеть с почестями.

— Да за что же Захарычу по смерти такая честь выпала?

— За что… Ведь говорю, солдата Захарыча за другого приняли.

— За кого же?

— Вишь, какой-то гвардейский офицер утонул в реке Неве; офицера-то не вытащили, а Захарыча вытащили и приняли за офицера. Теперь понял?

— Понять-то понял, только как же это, разве наш Захарыч был похож на офицера?

— Видно похож, коли приняли.

— Чудно, право, чудно!

— Я и сам тому немало дивуюсь, братик.

— А ты расскажи-ка мне, Илья, как это наш Захарыч-то утонул… Ведь ты с ним был в Питере-то.

— Да, хмельной был Захарыч…

— Ну?

— Шли мы с ним по берегу реки, вот и вздумай он купаться… И жары-то не было, потому осенью какая жара!.. А так уж, видно, греху быть. Захарыч сейчас одежину с себя долой и полез в воду. А Нева-река и глубокая, и широкая. Говорю я: «брось, Захарыч, утопнешь», а он и знать ничего не хочет, болтыхается в воде-то, все ему нипочем.

— Знаю, хмельному море по колено.

— Болтыхался в воде, болтыхался, да и пошел ко дну.

— Ну, а ты что?

— Знамо что, бежать…

— Человек утоп, а ты бежать?

— А что же мне делать, самому что ли в реку лезть?

— Кричал бы о помощи.

— Кому кричать, в ту пору на берегу никого не было. Да еще побоялся я.

— Чего?

— Суда…

— Что ж бояться, ведь не ты Захарыча толкнул в реку…

— Не я, а все же по судам таскать меня стали бы.

— Так и утоп бедняга?

— Так и утоп… И скука, братик, нашла на меня, такая скука, что места себе нигде не найду… Пробовал пьяным напиться, так и вино-то мне не помогает: все, как живой, перед моими глазами торчит Захарыч… Спать лягу — и ночью-то покоя он мне не дает… Вот стоит и смотрит мне в глаза с таким укором или как будто обругать меня хочет, почему-де, такой-сякой, ты из реки меня не вытащил.

— Это душа Захарыча приходила к тебе.

— Может быть… Вот и нанял я попа за утопленника панихиду отслужить, ну и спокойнее стало у меня на сердце и реже стал Захарыч торчать перед моими глазами… а как вытащили его из воды-то, то отпели, и совсем пропал, — говорил Илья, крепостной дворовый Пустошкина, недавцо вернувшийся из Петербурга.

— Это, братик, грешное тело Захарыча отпевания себе просило.

— Все может быть.

— А как ты проведал, что Захарыча из реки вытащили? Ну-ка, Илья, скажи.

— Ведь при мне вытащили.

— Неужели при тебе!

— При мне…

— Ведь ишь ты как чудно: утоп Захарыч при тебе и вытащили его тело при тебе.

— Ведь совесть-то меня мучила… я и дневал и ночевал на берегу реки…

— А сколько в воде-то пробыло тело?

— Три дня; и вытащили его далеко от того места, где утонул; рыбаки вытащили неводом… Посинел, распух Захарыч-то, и не признать его. В то время откуда ни возьмись самый что ни на есть главный сыщик. Посмотрел это он так пристально на нашего утопленника, взвалил его на извозчика и повез…

— Куда?

— Знамо куда, на съезжий… Я-то, как будто не мое дело, стороной иду; лошаденка у извозчика плохенькая, едва ноги волочит, я еще перегнал лошаденку-то… Ну, на съезжем сыщик запер Захарыча в сарай, а на другой день я прихожу на съезжую, его уж обрядили в ахвицерскую амуницию и в парчовый гроб положили… И сошел солдат наш Захарыч за гвардейского офицера… Слышь, господа знатные приезжали взглянуть на него, проститься… Один князь важнеющий с главным полицейским начальником приезжал, долго смотрел на утопленника и, скажу я тебе, братик, князь-то вот как две капли воды схож со стариком боярином, которого наш господин привез к себе в гости.