Светила - Элеанор Каттон

Голос Левенталя прозвучал несколько громче, чем входило в его планы, и издатель на миг забеспокоился, а не переусердствовал ли он. То, что он сказал, вполне соответствовало истине, более того – было известно всем и каждому: ходатайству миссис Уэллс об аннулировании сделки по продаже Уэллсова имущества мировой суд еще не внял, поскольку не сохранилось никаких документов, подтверждающих личность покойного. Лидия Уэллс прибыла в Хокитику несколькими днями спустя после того, как останки ее покойного мужа предали земле, и потому тела не опознавала; похоже, за исключением эксгумации трупа (здесь мировой судья просил вдову покорно извинить его), не было способа доказать, что отшельник, умерший в долине Арахуры, и мистер Кросби Уэллс, чья подпись стояла на брачном свидетельстве миссис Уэллс, – это один и тот же человек. Учитывая значительные размеры наследства, мировой судья счел разумным отложить судебное разбирательство до тех пор, пока не удастся прийти к более определенному заключению, – за это решение миссис Уэллс прелюбезно его поблагодарила. И заверила, что женское терпение ее воистину несокрушимо и что она готова ждать столько, сколько нужно, пока невыплаченную задолженность перед нею (так она воспринимала наследство) наконец-то погасят.

Но Карвер не поддался на подначку; он лишь смерил издателя взглядом, а затем угрюмо-безразличным голосом заявил:

– Я хочу дать объявление в «Таймс».

– Да, разумеется, – отозвался Левенталь. Сердце его учащенно забилось. Пододвинув к посетителю лист бумаги, он осведомился: – Чего бы вы желали продать?

Карвер объяснил, что корпус «Доброго пути» в самое ближайшее время будет демонтирован, и в преддверии этого события он хотел бы продать отдельные детали на аукционе в пятницу через компанию по утилизации металлического лома «Глассон энд Роули». Карвер коротко изложил свои указания. Никакие части до аукциона проданы не будут. Никаких преимуществ и льгот не предоставляется; в переписку владелец не вступает. Все запросы направлять по почте мистеру Фрэнсису Карверу в гостиницу «Резиденция».

– Как видите, я все тщательно записываю, – промолвил Левенталь. – Уж на сей раз я прежней ошибки не совершу и ни одно из ваших имен не пропущу, не беспокойтесь! Послушайте, а вы с Кросби, часом, не в родстве?

Губы Карвера снова дернулись.

– Нет.

– По правде сказать, имя Фрэнсис и впрямь довольно распространенное, – кивнул Левенталь.

Записывая название Карверовой гостиницы, он какое-то время не поднимал глаз; когда же он наконец оторвался от записей, обнаружилось, что Карвер заметно помрачнел.

– А тебя как звать? – осведомился Карвер, подчеркивая тот факт, что до сих пор не соизволил обратиться к хозяину по имени.

Левенталь ответил; Карвер медленно покивал, словно заучивая услышанное наизусть. А затем заявил:

– Пасть свою гребаную закрой.

Левенталь был глубоко шокирован. Он принял плату за объявление, молча выписал Карверу квитанцию – слова он выводил неспешно и тщательно, недрогнувшей рукой. Впервые в жизни его оскорбили в собственной конторе, и потрясенный издатель не сразу нашелся с ответом. Внутри его нарастало пьянящее возбуждение; набирал силу торжествующий рев; его словно распирало. Левенталь был из тех людей, что, подвергшись унижению, уподобляются гладиаторам на арене. В груди его вскипел боевой дух – победный и даже ликующий, как если бы где-то рядом прозвучал долгожданный призыв «К оружию!», но только он один расслышал его тайный отзвук, что эхом бился о ребра и пульсировал в крови.

Карвер уже забрал квитанцию. Он развернулся и направился к выходу, даже не поблагодарив издателя и не попрощавшись с ним, – от такого хамства в глазах у Левенталя потемнело от ярости, и он, не сдержавшись, выкрикнул:

– Тебе тут за многое отвечать придется, раз уж ты сюда опять посмел сунуться!

Карвер, который уже взялся было за дверную ручку, застыл как вкопанный.

– После всего, что ты сделал с Анной! – бушевал Левенталь. – Это ведь я ее тогда нашел. Всю в крови. Нельзя так с женщиной обращаться! И мне все равно, кто она такая. Так с женщиной не обращаются – тем паче с беременной, тем паче на сносях!

Карвер не ответил ни словом.

– Ты хоть понимаешь, что ты на волосок отстоял от двойного убийства?

Гнев Левенталя нарастал до настоящего бешенства.

– А ты знаешь, как она выглядела? Ты ее видел, когда синяки сходить начали? Ты знаешь, что она две недели с тростью ковыляла? А без трости и двух шагов сделать не могла? Ты об этом знал?

– У нее у самой рыльце в пушку, – наконец выговорил Карвер.

Левенталь едва не расхохотался:

– Что? Это, значит, она тебя бросила лежать в луже крови? Это она тебя избила до бесчувствия? Как там записано – око за око?

– Я этого не говорил.

– Она убила твоего ребенка? Убила твоего ребенка – и ты в отместку убил ее дитя? – Левенталь почти кричал. – Ну же, так и скажи, я слушаю!

Но Карвер и бровью не повел.

– Я имею в виду, она вовсе не цветочек стыдливый.

– Ах, не цветочек стыдливый! Так ты теперь небось скажешь, что она сама на себя навлекла неприятности, что она сама во всем виновата!

– А как же, – кивнул Фрэнсис Карвер. – Она получила по заслугам.

– У вас, мистер Карвер, в Хокитике друзей – раз-два и обчелся, – проговорил Левенталь, наставив на гостя перемазанный в чернилах палец. – Анна Уэдерелл, может быть, всего-навсего шлюха, но ее высоко ценят столь многие мужчины этого города, что вам от них от всех не отбиться – что с оружием, что без; так и зарубите себе на носу! Если с Анной хоть что-то случится… я вас предупреждаю – если с ней случится хоть что-нибудь…

– Только не от моей руки, – проговорил Карвер. – Мне она на дух не сдалась. Все мои счеты сведены.

– «Счеты сведены!» – Левенталь сплюнул на пол. – Это вы про младенца? Ваш собственный ребенок – умер, не начав еще дышать! Это вы называете сведением счетов?

Как ни странно, эти слова Карвера явно позабавили.

– Мой собственный ребенок? – переспросил он.

– А я вам скажу, хоть вы и не спрашивали, – бушевал Левенталь. – Ваше дитя мертво. Вы меня слышите? Ваш собственный ребенок – умер, не начав дышать! И от вашей руки!

Карвер расхохотался – хрипло, словно пытаясь отхаркнуть какую-то гадость.

– Эта шлюха не моего ребенка носила, – промолвил он. – Кто вам такое сказал?

– Сама же Анна, – отозвался Левенталь, впервые ощутив смутную тревогу. – Вы будете отрицать?

Карвер снова рассмеялся.

– Я б к этой девке и багром не притронулся, – заявил он и, не успел Левенталь что-либо ответить, вышел за дверь.

Солнце в Водолее

Глава, в которой Су Юншэн наносит еще один нежданный визит; у Лидии Уэллс приключается приступ ясновидения, а Анна остается одна.

Со времен достопамятного 14 января Анна Уэдерелл не бывала больше в каньерской опиумной курильне. Пол-унции свежей смолы, подаренной Су Юншэном в тот день, при Анниной обычной норме хватило бы на две недели от силы. Но теперь прошло уже более месяца, а она так ни разу и не наведалась в Каньер раскурить трубку со своим старым приятелем либо пополнить свои запасы – и А-Су не находил тому убедительного объяснения.

«Шляпник» очень скучал по шлюхе. Каждый день он напрасно ждал, что она вот-вот появится на границе расчищенного участка за территорией каньерского Чайнатауна, с капором за спиною, – и каждый день его постигало разочарование. Китаец догадывался, что девушка, верно, вообще отказалась от опиума, – либо так, либо решила покупать смолу напрямую у аптекаря. Вторая альтернатива должна была бы задеть А-Су гораздо больнее: он по сей день подозревал, что Джозеф Притчард как-то подстроил тот несчастный случай в ночь 14 января, когда Анна приняла смертельную дозу наркотика; он по-прежнему полагал, невзирая на бессчетные заверения в обратном, что Притчард в силу неведомой причины пытался убить Анну. Но на самом деле для А-Су куда труднее оказалось смириться с первым вариантом. Он просто-напросто отказывался верить – не желал верить! – что Анне удалось раз и навсегда избавиться от своего пагубного пристрастия.

А-Су был очень привязан к Анне и полагал, что девушка тоже питает к нему теплые чувства. Однако ж знал он и то, что их близость – это не столько единение, сколько совместное одиночество, ведь нет связи теснее и интимнее, нежели между наркоманом и его дурманом, и оба ощущали свое одиночество до боли остро. А-Су ненавидел свою кабальную зависимость от опиума, и чем больше ненавидел, тем больше алкал; и страсть эта обретала самые гнусные очертания в его разуме и сердце. И Анна тоже ненавидела в себе эту привычку. И возненавидела еще сильнее, когда забеременела, и фигура ее начала округляться, и «работа» ее в Хокитике пошла на спад; целыми днями и неделями она грезила в сумеречном дыму, и делянка времени вокруг нее как бы размягчалась и размывалась по краям; но вот дитя погибло, и Аннина зависимость обернулась отчаянной безысходностью, которую даже А-Су не пытался понять. Он не знал, что случилось с ребенком, и спрашивать – не спрашивал.