В гору - Анна Оттовна Саксе

— Вот это уже нечто реальное, — оживился Бауска. — Ты, Петер, смотри, как бы тебя девушки не опередили, — подзадорил он Ванага.

— Что ж, сделают свою работу, придут мне на помощь, — улыбнулся Петер.

— Ишь, хитрый какой! — пошутила Зента. — Думаешь увильнуть от нашего субботника? И ты будешь таскать камни для народного дома.

— При таком грозном начальстве — придется, — вздохнул Петер, улыбаясь. — У нас с ней такие странные отношения: с одной стороны, Зента мое начальство, с другой, — я ее прямой начальник. Как же разобраться, кому кого слушать?

— Надо слушать того, кто предлагает что-нибудь деловое, — решил Бауска.

Он посмотрел на часы и встал.

— Дорогие детки, с вами очень хорошо, приятно быть среди молодежи, но время неумолимо. Пора на собрание. Прямо жаль с вами расставаться. Надо будет попроситься в вашу волость на какое-нибудь местечко. Скажем, к тебе в помощники. Да, кто твой заместитель?

— Лауск, — ответил Петер.

— Тот, что сидел рядом со мной? Кажется, хороший человек. И этого паренька — как его звать? — которому вручали акт, тоже не следует упускать из виду. Я смотрю — люди у вас здесь хорошие. Надо их только привлечь, активизировать. Мне приходилось бывать и в таких волостях, где иногда отталкивают полезных людей. Обругают честных середняков кулаками. И как раз наиболее трудолюбивых.

Петер густо покраснел. Мирдза переглянулась с Зентой, но так как Ванаг об этой ошибке промолчал, то и они ничего не сказали, не желая омрачать минуту отъезда Бауски.

Вилис снял с крючка свою шинель и стал медленно одеваться, левая, неподвижная рука болела, ему трудно было засунуть ее в рукав. Наконец Ванаг спохватился и помог ему. Потом он сам надел пальто и повесил на шею автомат.

— Поедем все вместе, — сказал он. — А то, что скажет уезд, если наши бандиты ухлопают их работника?

— Вот уж действительно зараза, — сердился Бауска. — Завелись, как клопы… Надо будет сделать основательную чистку. Прямо беда — здесь такие большие леса, ты ведь знаешь, как трудно в чаще поймать человека. Вот проклятые шершни! Все так опустошено, надо изо всех сил налечь на работу, а они забрались в щели, да еще мешают другим работать.

— Мы их выкурим, — сказал Ванаг с решимостью. — Только бы проследить, где у них гнездо.

— Несомненно выкурим, — сказал Бауска. — И именно потому, что народ на нашей стороне. Эти убийцы и грабители для людей прямо проклятье. Ну, пора ехать, чтобы не опоздать.

Общее собрание созвали в имении, здесь были самые просторные помещения. Свою речь перед крестьянами Бауска начал с того же, о чем уже говорил при вручении земельных актов, потом он перешел к задачам, которые нужно выполнить, чтобы скорее залечить раны, нанесенные Советской Латвии.

Вилис чувствовал, что его одолевает усталость, мешающая сконцентрировать мысли, чтобы выразить их с бесспорной убедительностью. Он напряг все силы, чтобы справиться с болью, которая время от времени схватывала раненую руку.

«Нашла время, когда болеть», — с досадой подумал он и тут же продолжал, чтобы не потерять нить мысли.

— Товарищи! — сказал он в заключение крестьянам. — Вы знаете поговорку: «Вера горами движет». Раньше вы этого в жизни нигде не видели. Но есть страна, где люди так верят в свои силы, так верят организатору своих сил — большевистской партии, что не только горы передвинули, а соединили моря, заставили реки течь не там, где они проложили себе русло, но там, где это нужно человеку. С такой верой мы выйдем на наши опустошенные поля, и вы увидите, какие тяжелые колосья уже этой осенью будут вам кланяться, чествуя тружеников и их любовь к своей земле.

Заключительные слова всколыхнули слушателей. Встал какой-то старик и начал говорить о мельнице. Такая хорошая мельница не работает. Молоть негде. Вор унес ремень. Но разве нельзя попытаться сделать, как когда-то делали, — соткать привод самим из пеньковых ниток. Так долго, как покупной, не выдержит, но некоторое время все же послужит.

Другой напомнил о восстановлении маслодельного завода. У крестьян почти не осталось сепараторов. Немцы заставили свезти головки сепараторов на маслодельный завод, чтобы крестьяне не могли дома масло сбивать, там они и сгорели. У некоторых маслобойки были спрятаны в мочилах для льна, но, когда людей угнали, этим добром поживились воры. Теперь к тем, у кого уцелел сепаратор, едут из пяти и шести дворов молоко перегонять. А один человек (он не назвал Думиня по имени) даже деньги берет за пользование сепаратором. Правительство и не знает, какое масло сдают иные хозяева. Агент по заготовкам — тот все принимает. Люди, которым совесть не позволяет подсовывать городскому рабочему вместо масла вареную брюкву и творог, только удивляются, как мошенники на базаре деньги загребают.

Третий жаловался, что нигде нельзя купить календарь.

Выступил и Салениек. Ему, как учителю, больно, что новое поколение не получает советских книг.

Отвечая, Бауска рассказал о трудностях восстановления, когда война еще продолжается: ведь заводы работают для военных нужд, железные дороги, автотранспорт заняты перевозкой военных материалов.

Собрание уже шло к концу, когда еще какой-то человек попросил слова. То был старый Пакалн, который задал вопрос — кто является кулаком?

— Как же это так? — допытывался Пакалн. — Если у меня всего двадцать восемь гектаров, а пашни всего-то гектаров десять, батраков не было и теперь нет, а кое-какими машинами я обзавелся, являюсь ли я кулаком?

— Нет, товарищ Пакалн, если вы только своим трудом, не используя чужую рабочую силу, добились известного достатка, то кулаком вас нельзя назвать и никто не назовет.

— Да уже назвали! — обиженно отозвался Пакалн и сел.

— А если назвали, то это большая ошибка, — пояснил Бауска, вопросительно посмотрев на Ванага, который сидел, опустив голову. — Я уже не раз предупреждал своих работников, чтобы не смешивали середняков с кулаками.

Зента наклонилась к Петеру и шепнула:

— Тебе надо извиниться!

Петер упрямо молчал. Но когда на него посмотрел Бауска, очевидно угадавший виновника конфликта, Петер почувствовал, что этот глубокий, пристальный взгляд требует от него объяснения. Да, надо сказать несколько слов, признать свою ошибку, иначе в глазах Бауски появится осуждение.

— Я погорячился, — признался он, не