В гору - Анна Оттовна Саксе

Эльза умолкла, может быть, она мысленно перенеслась в далекий Горький, к Софье Андреевне.

— А кто второй? — поинтересовался Озол.

— Второй? — переспросила Эльза. — Второй — это Рендниек. Я вижу, ты удивляешься. Мне рассказал Упмалис, а не он сам, какой ужасный удар ожидал Рендниека при возвращении сюда. Он ведь женился лишь в сороковом году. В момент эвакуации его жена находилась в Цесисе, в больнице, и должна была родить. Осенью ее замучили немцы. Жив ли ребенок, так и не удалось выяснить.

— Фашисты всем нам причинили горя гораздо больше, чем мы можем себе представить! — воскликнул Озол, поражаясь выдержанности Рендниека на работе и в частных беседах.

— Стараюсь быть достойной памяти Вилиса, — сказала Эльза просто.

Вечером Озол долго думал, отчего зависит поворот в жизни человека — от случая ли? Та же Эльза, если бы она не жила в военные годы в Советской стране, между советскими людьми, возможно, осталась бы женой обывателя Янсона. События могли унести ее в противоположный лагерь, в лучшем случае — в «нейтральную зону»; она спокойно прожила бы при немцах и так же спокойно продолжала бы жить и теперь. Но ей довелось уехать, и за эти годы она стала настоящим советским человеком. Но все же — случай ли это? Конечно, бывало и так, что иной оказывался в эвакуации из-за случая и оставался таким же, каким был, не заметив тех огромных преобразований, которые за двадцать пять лет произошли в великой стране. Его самой большой заботой были оставшиеся дома вещи. В памяти всплыла какая-то женщина, которая в первые дни эвакуации на станции Бологое, где эшелон стоял несколько дней, только тем и занималась, что собирала вокруг себя приезжающих на базар колхозниц и показывала им захваченные с собой тряпки — шелковые рубашки, платья и даже лифчики; она хвасталась на ломаном русском языке: «Чего только у меня в Рига не быль, лифчики из шельк и это… (она провела рукой вокруг пояса) из шельк. Ну, эс юмс[9] скажу — чистый парадиз[10]». Другая хвасталась своей кладовой, в которой остались и консервы, и варенье, и ветчина, и сахар. Муж первой женщины оказался вместе с Озолом на фронте и каждый раз, получив письмо от жены, ходил несколько дней угрюмым.

Эльза если не вполне сознавала, то по крайней мере чувствовала, что настало время, когда надо быстро и твердо решить, на чьей стороне хочешь быть. Значит, это не случай, не совпадение — у Эльзы и раньше, хотя и в зародыше, были качества, которые развились в военное время и помогают теперь стойко переносить тяжелое горе.

Счастлив тот муж, у кого жена не похожа на куклу, которую носят на руках, у кого она друг и боевой товарищ. Таким другом Эльза была для Бауски. «А Оля у меня такая?» — подумал он и тут же вспомнил свое возвращение и пережитые тогда сомнения. Оля не была такой, как Эльза, личное горе надломило ее, как ветер надламывает хрупкий цветок. «Я начинаю их обоих сравнивать и это уже нехорошо», — вдруг прозвучали у него в ушах слова Эльзы, сказанные ею осенью, когда она только что вернулась в родные места и обратилась к нему за советом, как «к сильному человеку». Почему он сравнивает свою жену с Эльзой? Может быть, потому, что образ Эльзы стоит перед его глазами — больной, трогательный, хрупкий ребенок, которого хочется утешить, приласкать, быть к нему добрым, вызвать улыбку на бледном лице с темными полукружьями под глазами? Но Эльза не нуждается в таких утешениях, ее душевная сила вызывает уважение, пробуждает желание иметь такого стойкого и нежного друга. Озол покачал головой. Теперь он возвращается домой и ежедневно будет уделять хотя бы немного времени Оле. Надо помочь ей подняться, увлечь ее за собой. Они с Мирдзой как бы выбрали себе в жизни лучшее — целеустремленную общественную работу. Оле они оставили лишь заботы о доме, о них, о пище и одежде. И даже кажется естественным, что она вяжет чулки и перчатки, зашивает или штопает белье и никто ей не рассказывает, что пишут в газетах, не читает ей новых книг, которые отвлекли бы ее мысли от иголки, открыли бы широкие горизонты.

С такими намерениями он через несколько дней возвращался в родной дом.

Новому назначению Озола больше всех радовалась Мирдза. Ей казалось, что с приездом отца работа в волости примет тот размах, который она наблюдала в городе. Волость больше не будет казаться маленьким провинциальным захолустьем с резко очерченными границами, но сольется с уездом, с республикой, со всем обширным Союзом.

Ольга, правда, улыбалась, помогая мужу раскладывать привезенные связки книг, но в то же время на ее лице отражалось опасение и даже страх, который она вначале пыталась скрыть, но потом все-таки, не стерпев, высказала:

— Откровенно говоря, мне, Юрис, не очень нравится, что ты перебрался к нам.

— Что же это ты — на старости лет разводиться, что ли, со мной хочешь? — шутил Озол. — Ну, конечно, что тебе за интерес с таким полуинвалидом.

— Да нет! — воскликнула Ольга, опустив голову. — Скорее уж тебе может не понравиться такая седая жена.

— Я всегда очень уважал седые головы, — продолжал Озол шутить, погладив волосы жены. — А вот тебе почему-то не нравится, что я перебрался в семейное гнездо.

— Ты не хочешь меня понять, — Ольга стала серьезной. — Пока ты жил там, в городе, я была за тебя спокойна. Но здесь, да еще на такой должности! Сам знаешь, что бандиты норовят убить тех, кто от новой власти. Вон что случилось с Бауской. Пусть и говорят, что муж Эльзы отомстил, но тут и другое было. А Салениека так избили, что и сейчас порой теряет сознание.

— Ну и что ж! — заметил Озол. — Ведь кто-нибудь да должен здесь работать.

— Но почему именно ты… — пробормотала Ольга.

— А почему именно другой? — горячился Озол. — Если бы солдаты спрашивали — почему мне надо идти на передовую, а не другому?

— Но здесь ведь не война, — неуверенно пыталась возражать Ольга.

— И здесь война, и, может, она будет более продолжительной, чем на фронте, — резко ответил Озол. — А мое место на передовой линии,