Русский флаг - Александр Борщаговский

Выстрелы "Облигадо" не заставили Изыльметьева уйти с палубы. Глубокая морщина прорезала лоб, и усы казались сегодня взъерошенными, злыми. На палубе, надраенной утренней вахтой, лежали концы перебитых грот-вант и грот-штага. В грот-мачте зияла сквозная пробоина. Правая скула фрегата повреждена ядром. Слишком большого вреда выстрелы "Облигадо" сделать не могли: корпус фрегата был закрыт перешейком, и бриг, стреляющий исключительно ядрами, не мог взорвать "Аврору". Повреждение рангоута в этом положении не играло большой роли.

Другие мысли тревожили капитана "Авроры".

Если судьба Петропавловска решится на извилистых тропинках Никольской горы, в штыковом бою, не следует ли ему оставить фрегат и вместе с матросами отправиться навстречу англичанам? Правильно ли он поступает, оставаясь на "Авроре"? Последний эпизод сражения - сопротивление и взрыв "Авроры" - может быть весьма героическим и памятным для врага, но судьбы порта он не изменит. Героическая смерть не заглушит тяжести поражения.

Несколько минут назад посланный от губернатора покинул палубу фрегата. Завойко сообщал, что у него только сто двадцать человек против многочисленного неприятеля, остальные на батареях. По количеству десантных судов Изыльметьев и сам рассчитал, что в высадке участвует не меньше восьмисот человек. Трудно устоять против такой массы неприятельских штыков. Завойко приказал бросить в бой все резервы.

Только что Евграф Анкудинов и Пастухов с двумя партиями отправились с "Авроры" на Никольскую гору. В резерве оставался еще один отряд аврорцев, во главе с мичманом Михайловым. Молодежь, горячие офицеры, на них можно вполне положиться. Сколь ни заманчиво самому броситься в бой, чувствовать, как твоя пуля настигает врага, у командира есть более сложные обязанности. Пусть идут вперед эти юноши с открытыми, честными лицами - сегодня большой день в их жизни. Он останется здесь, - еще неизвестно, какие трудные решения придется принимать на "Авроре".

По приказу Изыльметьева отряд матросов переправился на перешеек, уже под ружейным огнем англичан. Перед тем как они погрузились в шлюпки, Изыльметьев сказал несколько слов, запросто, словно давая практический совет в далекую, спокойную дорогу: "Помните, что русские умело ходят в штыки".

Напряженно смотрел Завойко на гребень горы, занятый неприятелем. Он не знал, достиг ли посланный "Авроры". Успеют ли фрегатские подойти до того, как англичане и французы захватят внутреннюю отлогость горы?

Арбузов уловил минутную растерянность Завойко.

- Дайте мне ваш резерв, - предложил он азартно, - и я сброшу врага с горы.

Ружейный огонь начинал серьезно беспокоить людей.

- Резерв? - переспросил Завойко. - Рано.

"Боится, - решил Арбузов. - Канцелярский генерал. Предпочитает держать резерв для охраны собственной персоны".

Вскрикнул Мровинский, который стоял между Завойко и Арбузовым. Внезапно сел на землю и застонал, обхватив худыми пальцами ногу. Голень левой ноги была раздроблена.

Завойко приказал командирам стрелковых партий, находившихся у северной оконечности Николки, идти на гору для встречи с неприятелем. Англичане и французы замешкались, поджидая своих стрелков и отыскивая наиболее удобные пути для проникновения в город.

Барабаны затрещали по всему гребню. Неприятель двинулся вниз под воинственные крики и беспорядочную ружейную пальбу. Главные силы англичан под командой Паркера наступали у северной оконечности Никольской горы. Раздвигая кустарник, спешили рыжебровые солдаты морской пехоты. Прыгали с бугра на бугор, откидываясь назад, чтобы не бежать слишком быстро. Шли вразвалку матросы в красных рубахах, втянув голову в плечи, оскверняя воздух замысловатой руганью.

Шли под дробный стук барабанов, слыша за своей спиной дыхание солдат, ругань матросов с "Пика" и "Президента", выкрики офицеров, гулкие раскаты корабельных орудий. После скалистого берега и отвесных круч долина казалась безлюдной, покорно дремлющей за стеной огня и смерти, воздвигнутой в эти дни русскими артиллеристами.

Волна за волной спускались по склону англичане. Выстрелы русских ружей и мушкетонов не очень тревожили их. Пули на излете достигали первых рядов и почти не причиняли вреда.

- Вперед! - ободрял морских солдат капитан Паркер. - Вперед, сыны Англии!

Знамя Гибралтарского полка трепетало от быстрого шага. Золотой леопард протянул лапу к городу. У поясов унтер-офицеров позванивали стальные наручники.

Вперед!

Сидя в овраге, Никифор Сунцов смотрел на англичан из-под круто нависавшего над серыми глазами лба.

В плотных зарослях ольхи, в сухих травянистых оврагах, между складками горы, в старых рвах и ямах, оставшихся после строительства казарм и офицерских флигелей, скрывались стрелки и матросы. Колокольцев, поддержанный двумя другими партиями, предпринял попытку вернуться на гребень горы, но сильный огонь неприятеля заставил его отступить и залечь.

Никифор Сунцов - коренной забайкалец. Грамоте он научился от отца, в свою очередь просвещенного политическим ссыльным екатерининских времен. В его серых глазах, зорких и пронзительных, жило умное, пристальное любопытство.

Он давно решил, что постарается найти среди массы неприятельских солдат офицера и самую верную пулю отдать ему. К этому вели и выгода и тайные мысли Никифора Сунцова о несправедливом устройстве мира. Капитан Арбузов еще на Амуре объявил стрелкам, что за поражение неприятельского офицера полагается Георгиевский крест.

У самых глаз Сунцова по краю рва рос папоротник, скрывая солдата узорчатой листвой. Дуло семилинейного ударного ружья высунулось вперед, раздвинув прямые стебли папоротника. В двух шагах от Сунцова находился Никита Кочнев, а чуть поодаль - седобородый Иван Екимов, тот, что первым записался в ополчение. Вынужденные залечь под огнем англичан, партии смешались, в ряды сибирских стрелков затесались местные жители и матросы с "Авроры".

Никифор настороженно следил за англичанами. Он выжидал, хотя вокруг уже слышалась пальба.

Никита Кочнев стрелял не целясь, не замечая того, что дуло его ружья смотрит вверх, на вершину горы, где теперь появлялись одинокие фигуры французских матросов. Иван Екимов, которого раздражала бессмысленная стрельба Кочнева, спросил:

- Никак испугался, парень?

- Не-е! - ответил Никита задиристо. - Гостя пугаю.

- Ты его не пугай, - заметил старик наставительно. - Ты его убей. Приладься и убей.

Теперь, когда англичане подошли ближе, видно, как их много. Сунцову представились маленькие кучки вооруженных людей, зябко жавшихся друг к другу на рассвете этого дня у Николки. Сколько их? Верно, человек сто сто пятьдесят, не больше. Как же они могут сдержать красно-синюю лавину, устремившуюся вниз, с горы? Здесь сотни человек, горластых, идущих вперед под прикрытием судовой артиллерии, обстреливающей город.

Офицера среди них нет, он, вероятно, где-нибудь сбоку. Никифор видит разгоряченные лица. Лучи солнца, падающие отвесно, освещают безусые лица неприятельских солдат. Сунцова поражает одинаковость их выражения. Есть в них что-то барское, усиливаемое тяжелым шагом вразвалку, трубками, сигарами, затейливыми бакенбардами, обрубленными или смыкающимися на подбородке.

- Гляди, отец! - крикнул он Екимову так, что его могла услышать первая шеренга англичан. - И впрямь брит пожаловал. Дома побрились, а к нам, однако, постричься прибыли!

Ответа Екимова Сунцов не услыхал. В нескольких шагах от них послышалось громкое "ура" и понеслось, охватывая подножье Николки, навстречу такому же воинственному кличу, который возник над перешейком.

Не слыша команды, повинуясь общему порыву, Сунцов поднялся. Бросил свое литое тело вперед и, топча высокий папоротник, устремился навстречу англичанам, угрожая штыком.

Громкое "ура-а-а" покатилось по ложбине, метнулось к гребню горы.

Эхо повторило голос сибирских стрелков, ринувшихся на гору. Воинственное "ура-а-а" летело на гору от седловины, от портовых магазинов, из рощ, разбросанных по склону. Оно вырывалось из крепких глоток аврорцев, неслось впереди артиллеристов Гаврилова и Дмитрия Максутова, грохотало вокруг матросов, ломившихся сквозь кустарник навстречу врагу. Оно гремело, как свирепые волны северных морей, как могучий порыв ветра, срывающий с якорей суда.

Дробь барабанов потонула в протяжном крике. Он разрывал зеленые заслоны, звенел о каменные выступы, сливался в один непрерывный гул, заполнив собой весь склон Николки. И когда на всем протяжении горы сверкнули русские штыки, а снизу, предводительствуемые Завойко, побежали стрелки и матросы, не сводя с неприятеля пристальных, бесстрашных глаз, англичане дрогнули.

Было что-то устрашающее, леденящее кровь во внезапном броске русских, в суровой решимости, написанной на их лицах, в их слитности, которая, казалось, во сто крат умножала силы защитников порта.