Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

(и то, и другое уходило очень быстро). Как я и предположил, свинка, объект поклонения и тискания, и реальный зверек в Женином сознании были не вполне слиты. Да и что в нем, реальном, могло заинтересовать кого бы то ни было? Грязное, пугливое существо, никак не реагировавшее на смену обстановки и не привыкавшее к хозяину. Перед отъездом мы увезли клетку к той девочке, и тогда идеальный Снифферс снова расцвел пышным цветом.

5. Спорт

Удар, еще удар! Много пламенных страстей

Любое увлечение Жени превращалось в навязчивую идею: хоть морская свинка, хоть бейсбол с хоккеем. Не успев открыть глаза, босой (фраза: «Надень тапки» – звучала целый день), он бежал вниз за газетой. В ней его интересовал только бейсбол. Местная команда проигрывала – печально, но интересно; выигрывала – тоже интересно. Еще со времен коллекционирования карточек он знал всех игроков по именам и держал в голове все расписание игр. Он стал лучше кидать мяч, хотя редко попадал по мячу битой.

Однажды наш старый знакомый, опять тот же самый, которого Ника раньше учила русскому и который когда-то взял Женю на хоккейный матч, по какому поводу пришлось покупать пиджак и сооружать коротенький галстук, позвонил снова. Он собирался в СССР с молодежной хоккейной командой и пригласил Женю на матч. Как сказано, его клуб был столь чопорным, что даже детей не пускали без соответствующей экипировки. Галстуков у нас имелось множество, но пиджака на Женю не было, а времени оставался один день. Ника отправилась по дешевым магазинам и купила прекрасный пиджак с медными пуговицами. Одетый, как маленький лорд, Женя выглядел ослепительно.

Жениной мечтой было иметь хоккейные ворота-сетку (он и получил ее от нас на день рождения), а за неимением таковой приставлял к книжному шкафу каминную решетку и каждую свободную минуту ложился на ковер и загонял в нее теннисный мяч, комментируя событие с визгливой интонацией диктора: резкое портаменто и вопль «Гол!» – на самой высокой ноте. Дорвавшись у бабушки с дедушкой до телевизора, он впивался глазами в экран и превращался в искусственно взнузданного истеричного болельщика.

Спорт занял в его жизни место, которое первые семь-восемь лет занимала еда. Он и десятилетним был не дурак поесть, но, избаловавшись, стал слишком привередливым, чтобы хватать все подряд. Игры же поглощали его целиком. В школе он был вратарем и уничтожал по паре брюк в игру за матч. Необычайно скрытный в том, что касалось учения, он рассказывал с утомительными подробностями ход матчей с другими школами: кто забил, куда и при каких обстоятельствах.

Ему подарили «Энциклопедию бейсбола», книгу типа железнодорожного справочника (одни таблицы). Женя читал ее, как не читал ни один роман, но вот чудо! Когда я убрал ее с глаз, то он не заметил и ни разу не вспомнил о ней. Едва ли только инстинкт самосохранения и жажда стать как все гнали его в спорт. Скорее, это была иррациональная страсть, как и все предыдущие: машины, пластинки, цвет самолетных сидений, бейсбольные карточки. В его увлечениях не было ничего, что бы хоть как-то относилось к познанию мира; география и грамматика длились недолго. Я думал (и до сих пор так думаю), что его тяга к спорту не была противодействием домашней культуре. Книги он любил, а бейсбольные восторги проявились бы и без насильственно внедряемой музыки. Хотя полностью отрицать влияние среды и массовой культуры не приходится.

6. Культура и жизнь

Убить сына. Догадливый ребенок. Тяга к низкому обществу. Научил на свою голову. Добрый отец. Дело в шляпе. Громовой извозчик. Все хорошо, что хорошо кончается

Повторю сказанное в предыдущей главе: непредставимо, сколько мы прочли за это время! Я спешил. Женя приближался к своему одиннадцатилетию и в положенный срок перешагнул этот рубеж. Было ясно, что в какой-то момент чтение на двух языках перед сном прекратится: ну, еще от силы три года. Так, в общем, и получилось. Автобиографии прошлого века полны рассказов о том, как подросток, дорвавшись до «взрослого» книжного шкафа, вынимал одну книгу за другой, иногда к ужасу своих родителей, которые считали, что «ребенку знать такое слишком рано», а он уж давно все это знал (например, Мопассана).

Незапланированный набег на домашние книжные полки нам не грозил. При ярко выраженной индивидуальности Женя был существом стадным: в школе не играли в шахматы, и он отказался учиться этой игре; царил культ бейсбола и хоккея, и он туда же. Я думаю, это совершенно нормально; просто меня не устраивала норма. Вот я и спешил, читая Жене книги, с которыми при других обстоятельствах можно было бы и даже следовало повременить. Многое, видимо, тут же навсегда забывалось, но, думал я, лучше забыть, чем никогда не знать.

«Тарас Бульба», которого я читал с предсказуемыми пропусками (они были и во всех школьных изданиях моего детства: даже тогда ощущалась неловкость от такого веселого антисемитизма у классика), как и следовало ожидать, понравился Жене (лубок!), но связь отца с сыном была для него не абстракцией, и между нами состоялся такой диалог:

– Так Тарас убил Андрия?

– Убил.

– За что же?

– За измену, за предательство.

– Какое предательство?

– Как какое? Продал своих товарищей, перешел к врагу.

– Разве такое уж важное дело, если один человек перейдет к врагу?

– Есть на свете такие вещи, как честь, верность?

– Есть…

За сценой «Я тебя породил, я тебя и убью» он видел себя и меня. А у Гоголя детей не было. «Шинель» особого следа не оставила (слишком рано, и безнадежно чуждый быт). Женя спросил меня, счастливый ли в повести конец. Я уклонился от ответа, поскольку финалов там два, и Женя был не в претензии. Потом он выразил уверенность, что книги Гоголя – бестселлеры. Я согласился.

По-французски Женя читал десять страниц в день. Со временем его французский стал почти безупречным. Никто нигде не принимал его за иностранца, и уже тогда французы говорили мне, что он совершенно не делает ошибок (удивительно, а по-русски делал!). Впрочем, они заблуждались. Он прочел легкий пересказ первой части д'Артаньяна и захотел (сам захотел) взять «Трех мушкетеров». О подлиннике не могло быть и речи, и пришлось читать по-русски. В Торонто, где мы побывали предыдущим летом, на одном из гостевых обедов Ника сказала о плотном человеке, сидевшем за столом, что он похож на Портоса.

– Нет, больше на Атоса, – возразил Женя.

– Почему именно на Атоса? – спросил я его дома.

– Просто я хотел показать, что читал «Трех мушкетеров».

Несколько позже нам попалась рубашка на его возраст с надписью: «Кооперация» (по-французски) и изображением героев Дюма. Женя очень любил ее и носил, пока не вырос.

Иногда нам везло и мы выгребали тонны чтива. Так случилось в Торонто: Канада – двуязычная страна.