Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

мяч и один из игроков поймал его шлемом. Как все это выразить одной фразой?

– Понятия не имею.

– Дело в шляпе!

К сожалению, нет смысла приводить здесь его двуязычные каламбуры: русско-английские и русско-французские. Их надо переводить и растолковывать, а ничего нет на свете скучнее объясненной шутки.

Были случаи, из которых следовало, что не совсем Эдичка у нас растет. Как-то летом Женя (в его одиннадцать лет) повредил себе палец на правой руке (стукнул мячом) и почти не мог заниматься музыкой. Я сказал, что придется подобрать какую-нибудь вещь, где вся тема в левой. «Этюд или прелюдию Скрябина для левой руки?» – поинтересовался он – значит, запомнил мой рассказ о том, как, разучивая «Исламей» Балакирева, Скрябин переиграл правую руку (отчего и появились его сочинения для левой руки). Я заверил Женю, что нет, Скрябин для него еще труден, а заодно вспомнил, что Равель написал фортепианный концерт для левой руки, чтобы дать выступить пианисту, потерявшему руку на войне. У нас все шло в дело. Оставалось мало, но не все проваливалось в черную дыру. Через много лет, вспоминая в разговорах его детство, я часто удивлялся тому, что он не забыл некоторых даже несущественных мелочей: какую-то реплику, какой-то эпизод.

Иногда Женя замечал механизм развития сюжета. В конце «Оливера Твиста» он спросил: «Почему, когда Оливер ранен, действие вдруг переходит на мистера Бамбла?» (К этому времени давний тиран Оливера из работного дома уже не играет почти никакой роли в романе и его, как положено диккенсовскому злодею, ждет скорое наказание.) Я объяснил, что Диккенс сознательно обрывает повествование на самом интересном месте, чтобы хотелось читать дальше, но оценил серьезность вопроса.

Время от времени возобновлялся разговор с лейтмотивом: «Зачем мне русский?» Но эта дискуссия ничуть не занимала меня, и отвечал я всегда одно и то же. Говорил Женя по-русски в те поры очень хорошо, хотя и не всегда надежно, и бывало, что придумывал удачные глаголы.

– Ты же уже обедал!

– Я могу переобедать.

Распался союз мужа и жены, которых мы знали давно и любили. Женя был более или менее в курсе дела и горевал, так как очень привязался к женщине, которая теперь уходила к другому. (Правда, запомнился первый его вопрос: «А что будет с кошками?» Таковых имелось две, и их дальнейшая судьба мне неизвестна.) Все же не только ради кошек он надеялся, что брак сохранится. Как и у многих детей (наверно, у всех), развод с его необратимостью не умещался у него в голове. Узнав, что наши друзья идут к пастору, который венчал их, Женя спросил: «И он их развенчает?» Переобедать осталось в нашем семейном лексиконе; развенчать (в смысле «развести») – естественно, нет, хотя именно таково исходное значение этого глагола. Мне еще очень понравилось: «Он ругается, как громовой извозчик». Жаль, что пришлось исправлять. Англицизмы уходили неохотно. Женя рос, но я должен был оставаться вечно молодым. Средство от старения у него было: мне надо краситься. Десятки раз он говорил мне:

– У тебя серые волосы.

– Не серые, а седые.

– Нет, именно серые.

– Ну, значит, седеющие.

Одно утешение: отец его лучшего школьного приятеля, второго поклонника морской свинки, был на десять лет старше меня. Я все повторял, что лучше быть седым, чем лысым. На Женю мой аргумент не действовал.

Прошло много лет. Из «серого» я стал белым, но не облысел, так что все кончилось лучше, чем могло. Таков же лейтмотив и всей этой книги.

Господин капитан Ганс Бетке,Вы сгинули в сорок первом году под Смоленском,Не вернувшись из той разведки.Но так случилось в круговороте вселенском,Что рядом – цвета почти что воска —Стонал человек, не заглушая обстрела,Младший лейтенант противоположного войска,Превращавшийся из живого человека в тело.Я не военный: не обучен, потому что не годен,И, должно быть, не все рассказал, как надо;Например, забыл, что в сраженьях за славу родинГром орудий называется канонадой.Но суть событий изложена верно(Не учтены лишь звезда и крестик из жести):Два совсем еще молодых офицераПогибли одновременно, но как бы не вместе.А отец Ваш дождался победыВ сгоревшем тысячелетнем рейхе,И с ними Нибелунги, Вёльсунги и обе «Эдды»Дошли до мая без единой прорехи.Помните: германские древности былиОтцу-профессору любовью и болью —Такие же кровожадные, как и ныне, были,Но тронутые респектабельной молью.Он посвятил Вам свою книгу, где Тор и БальдрТоже погибли. Писал ее, плача.Хороший был отец Бетке Вальтер!Мне бы такого. Да вот неудача:Помните младшего лейтенанта рядом?Мой отец. Говорят, отличался живостью слога.Где вы сейчас? Каким парадомПроходите мимо престола Господа Бога?Познакомились? Сдружились? Там ведьНе то, что на горке, на пункте энском.Мы-то здесь дружим, и только памятьВ годовщины гвоздит иногда Смоленском.

Глава пятнадцатая. Путь наверх и через океан

1. На мировой арене

Пленарный поцелуй. Близнецы за границей. Что хотим, то и слышим

Подобно тому, как в недавнем прошлом мои занятия привели меня (нас) в Данию и Исландию, так летом 1983 года они направили наше трио в Голландию, в Лейден. Оттуда я уехал с убеждением, что план мой, казавшийся столь привлекательным дома, не сулил ничего хорошего. Казалось: Европа, маленькие прелестные города, кривые улочки, музеи, церкви, тенистые парки. Но Женя не любил (и никогда не полюбил) картинных галерей, бесцельное (как ему казалось) хождение по улицам (не таким уж и кривым, а довольно прямым, пыльным и жарким) утомляло и раздражало его, а уж архитектура и убранство соборов и вовсе наводили тоску.

Мне же необходимо было, пока не закрывалась библиотека, то есть до пяти часов, читать книги и журналы, которых я не мог достать в Америке. После Лейдена я уже не пытался организовывать научных каникул, а туда я попал по счастливому стечению обстоятельств. Датский коллега пригласил меня на международный конгресс с пленарным докладом. Это означало, что организаторы оплатили мой перелет в обе стороны и даже суточные; на два остальных билета мы наскребли деньги сами.

Ехать именно в Лейден не было никакой необходимости: меня устраивал любой университетский город с хорошим собранием книг по моей теме. По-голландски я не говорил, но читал свободно. Самый доступный по цене и прекрасный по условиям Дом для приезжающих ученых оказался в Лейдене, а не в Амстердаме. Туда мы и поехали. Я полетел в Данию, а Ника с Женей – сразу в Голландию; я присоединился к ним на неделю позже.

Летом 1982 года Голландия манила меня еще и тем, что в Утрехте проходил очередной фонетический конгресс: не только я, но и Женя, прекрасно помнивший Копенгаген, рвался туда. В высшей степени неравнодушный к моему (а следовательно, и к нашему) статусу, Женя возмущался, что в Утрехте пленарные доклады обошлись без меня. От тех честолюбивых помыслов осталась на некоторое время просьба