Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

этого не слышал, как кукарекает петух), бесхвостый павлин и целый табун пятнистых оленят (совершенные Бемби) во главе с рогатым подростком. Мы кормили их хлебом, сельдереем и морковкой.

Вот в парке, хотя он боялся неведомых дорожек и уединенных мест, Женя расцветал, а в городах тосковал, возмущался, что мы всюду ходим пешком, а не ездим на трамвае, жаловался, что хочет пить, и искал магазины игрушек, самолетные агентства и рестораны. Мысль о том, что можно взять бутерброды и воду из дому и устроиться на скамейке, возмущала его до глубины души, оскорбляла его аристократическое достоинство, и не одну бурю выдержали мы с Никой по этому поводу. А ведь не было у нас барских замашек, и школа его была не Итон.

Как раз тогда гастролировал в Голландии Московский цирк. Мы с Женей пошли. Женя не только петуха в своей жизни не слышал, пока не попал в Голландию; он и в цирке ни разу не бывал. Вначале он всем восторгался, но потом устал. Может быть, нигде загнивание советского искусства не проявилось так ярко, как в цирке. Цирк – традиционное искусство, и все же я диву давался: программа ничем, абсолютно ничем не отличалась от программ моего самого раннего детства. Время остановилось. Если не ошибаюсь, Женя с тех пор никогда больше в цирке не бывал. Я люблю цирк, но многие его презирают – по-моему, из снобизма.

4. Пора домой

Плакаты. Вагнер

Я пропущу каталог книг, прочитанных Женей и ему, пока мы жили в том, что я называл Лейденской банкой. Почти ни с кем мы не познакомились, и не подвернулись никакие дети. Соседи по дому попались неинтересные. Женя подружился с «комендантом» дома, студентом по имени Ганс, и они часто играли в пинг-понг. Ганс даже позвонил куда-то, чтобы прислали плакаты самолетов. Бандероль прислали, но один плакат Ганс оставил себе. Из «КЛМ» ответа не последовало, и Женя решил, что, хотя почта была, Ганс не отдал ее. Этот ни на чем не основанный поклеп на славного парня я назвал хулиганством. Иногда Женя слушал музыку внизу по телевизору. Как-то раз Ника послала его посмотреть знаменитый старый мюзикл. Через минут сорок он вернулся: «Мюзикл – барахло, а у Ганса я слушал оперу Вагнера. Замечательно!» У него даже глаза сверкали. Никогда я не видел его под таким впечатлением от музыки. Каков!.. В более поздние годы, как я уже писал, опера прочно вошла в Женину жизнь, и он знает это искусство, почти как профессионал. Он, кстати, всегда хотел петь; мы определили его в хор, но развития это дело не по нашей вине не получило.

5. Извилистый путь к вершине

Пифагоровы штаны. Растет, и видно. Не выигрыш, а игра. Груша в лазури. Умные японцы. Нетщеславная ярмарка. Фокус-покус. Семеро одного не ждут. Мир, мир всегда; ссора-ссора никогда

Старая учительница, к которой мы с трудом пробились после кошмара недавнего прошлого, та, которая когда-то занималась с детьми грамматикой, впоследствии невзлюбила Женю и отдала его новому человеку, мистеру Р. Нет худа без добра: именно с этим человеком у Жени сложились прекрасные отношения, и мы всегда вспоминаем о нем с добрым чувством. Но от учителя ожидается больше, чем от кастрированного сиамского кота Чарли. Видимо, в «Монтессори» невозможно заниматься науками; после восьмилетнего возраста оттуда надо уходить.

Первые шаги мистера Р. наполнили меня радостью: появились домашние задания, обсуждались какие-то задачи на смекалку. Но время шло, и сквозь новый портрет проступили черты знакомого до боли профиля. За четыре месяца по математике была одна контрольная работа (да и та в сентябре), ибо, как выяснилось, мистер Р. – принципиальный противник контрольных. Насколько он сам знал математику, неизвестно (в «Монтессори» ведь нет предметников); думаю, что знал на самом элементарном уровне.

В Америке все школьные учителя получают диплом «Образование с определенным уклоном» (исключение – те, которые преподают музыку, иностранные языки и тому подобные специальные вещи), и никакие они не математики, не физики, не биологи. По истории и литературе можно набраться ума-разума самостоятельно, но в точных науках обязательные курсы усовершенствования не помогают. Отмена контрольных означала, что теперь мы уже совсем ничего не понимали в том, что происходило на уроках.

Почти сразу пропали интересные задачи. Впрочем, и когда они были, обсуждение сразу выродилось в халтуру: кто сделал, тот сделал; результаты не закреплялись. Я все же поинтересовался, что стряслось со столь ценным начинанием. Выяснилось, что мистер Р. сдал книгу в библиотеку, из чего я заключил, что книги больше не продлеваются, копировальные аппараты уничтожены или тот экземпляр существовал в единственном числе, как чудом сохранившаяся средневековая рукопись.

Из Жениных скупых, клещами выжатых рассказов я узнал, что в ход пошла геометрия, но что она ему «не дается». Опять же геометрия не домашний кот. Знакомый по прошлому принцип не вызывал сомнения: не дается – не бери. Что они проходили, понять мы не смогли. Если не считать испугавшего меня слова «конгруэнтный». «Я ненавижу геометрию», – сказал Женя, верный главному правилу американской школьной жизни спрягать глагол ненавидеть с максимальным количеством прямых дополнений. В октябре состоялась наша пятнадцатиминутная встреча с учителем.

Меня интересовала только геометрия. Подобно своему предшественнику, мистер Р. развернул передо мной все ту же блестящую панораму будущих Жениных занятий: квадратный корень извлекут до десятого знака, пройдут кубический корень, все узнав о десятичной системе исчисления; изучат системы с другой основой и, наконец, глубже проникнут в теорему Пифагора. Вот тут, несмотря на малость времени, я и спросил, почему такой акцент на теорему Пифагора, при том, что дети не знают самых элементарных вещей. Ответ ошеломил меня: именно в той беседе я впервые услышал фразу, которую цитировал в прошлых главах: Мария Монтессори придавала этой теореме огромное значение.

Спасибо, подумал я, что она не возлюбила бином Ньютона. Теорема Пифагора, продолжал мистер Р., имеет множество доказательств (я устыдился, что знаю только два доказательства: простенькое алгебраическое и то, которое нашел сам Пифагор); математики постоянно доказывают ее заново. Был в США даже президент из математиков, и его доказательство особенно заслуживает внимания. Знаю ли я об этом? Имеется в виду президент Гарфильд. Как же, как же… «Гарфильд худеет», «Гарфильд ест себя поедом», «Гарфильд съел собаку», «Гарфильд баллотируется в президенты», «Гарфильд чешет за ухом Пифагора»[1]. Женя, который с величайшим трудом понял теорему о вертикальных углах и который, несмотря на все мои усилия, не мог уяснить себе идеи доказательства, как раз нуждался в тонкостях гарфильдовского подхода к теореме Пифагора! Будь они все неладны! Из школы мы унесли план на год, и я понял, что