Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман

понять, как это у Жени получилось. Очень похоже было уже описанное изумление другой учительницы, когда Женя в ее присутствии извлек квадратный корень.

Мистер Р. не позвонил. Всю эту эпопею поведал нам сам Женя, который знал о сверхдобром отношении к нему их учителя, но все-таки бурно жаловался на несправедливость и честил его почем зря. В этой сфере его словарный запас был ослепителен. Кстати, тот лимонный Стэнфордский тест показал очень хорошие результаты, но опять математика опередила языковые науки. Отсюда я заключил, что на Женю надеяться невозможно, а тесту не следует верить. Почему, допытывался я, он не узнает английских слов, которые почти побуквенно совпадают с французскими? Оставалось утешаться каламбурами (часто двуязычными) и остротами.

Наша великая, незаменимая французская семья разъехалась, но родители остались на неопределенное время в городе, и мать семейства согласилась заниматься с Женей. В том году Женя, почти доживший до двенадцати лет, впервые принял участие во французском конкурсе для школьников. Программа сообщалась заранее, так что подготовился он хорошо. К моему удивлению, он не верил в успех и боялся грамматики.

В положенный день их учительница вручила Жене конкурсные вопросы, и, по Жениным словам, он сделал одну ошибку в грамматике (сделал-таки!). Лента с записью ответов пошла дальше. Впереди маячили общерайонные и штатные туры, а победителя ждала поездка в Монреаль. Несмотря на наш бешеный протест, Женю записали в категорию детей, говорящих по-французски дома. Наконец пришел ответ: Женя занял седьмое место по стране. В любом другом соревновании (например, по математике) итоговое седьмое место было бы невероятным успехом, но во французском ничего было не понять: почему именно седьмое, кто в этой великолепной семерке предыдущие шесть, как считали и за что начисляли очки. Все кончилось завтраком в местном французском отеле и свидетельством.

Обильный досуг в школе пробудил в Жене инстинкт организатора. По его инициативе весь класс пошел в пиццерию, а потом до поздней ночи смотрел по телевизору хоккейный матч между командами старшеклассников. Целыми днями он звонил и спрашивал: «Сколько стоит ваша самая дешевая большая пицца?» Наконец хозяйка не выдержала и поинтересовалась: «Не вы ли звонили вчера почти десять раз?» Эту вылазку удалось повторить: снова пиццерия и матч. Женя разослал всем приглашения за подписью: «Координатор».

Конец года был ознаменован пьесой о том, как двое детей улаживают разногласия между американским и советским президентами во имя мира во всем мире. Роль советского президента поручили Жене, и он участвовал в трех сценах. Его облачили в костюм и нацепили дедушкины медали. Перед публикой возник генсек-херувимчик, социализм с человеческим лицом. Он играл очень мило и убедительно, но, конечно, это был просто Женя, а не подобие Хрущева-Брежнева-Андропова; как раз тогда Черненко переживал свой медовый месяц.

Постановщики даже не попытались объяснить актерам, что такое образ, перевоплощение и прочее. Ника начала было что-то рассказывать Жене об этих вещах, но сразу стало ясно, что дело безнадежное. Женино обаяние зиждилось исключительно на естественности и искренности интонации. Огромную роль американского президента играл лучший Женин приятель, немыслимо подвижный, остроумный, маленького роста паренек, впоследствии ставший известным музыкантом-ударником. Он тоже играл самого себя, но забывал текст и пропускал целые страницы. Во время подготовки Женя все допытывался, почему бы двум президентам и в самом деле не встретиться и не решить мировые проблемы с удочками в руках.

Мне казалось, что для двенадцати лет Женя поразительно инфантилен: глупые интересы; язык (английский), нашпигованный формулами из самых идиотских телевизионных передач (их все еще приходилось смотреть в гостях); инстинктивное тяготение к стаду и отталкивание от мировой культуры. «Я совсем не такой, какой тебе нужен», – говорил он мне не раз. Я заверял его, что он нужен мне в своем нынешнем виде, но только не глупеющим, а тянущимся к свету. Впрочем, и Женя считал меня инфантильным. Как-то мы были в гостях в одной эмигрантской семье. Их девочка не говорила по-русски. Она привела подругу, и все трое (с Женей) пили чай с тортом. Я подошел на минуту и улыбнулся девочкам. Воцарилось неловкое молчание. «Он такой странный», – сказал Женя извиняющимся голосом.

Все так (и многое, очень многое) осталось в дневнике, что невероятно интересно перечитывать мне, но не прибавляет к нему ничего существенного. Главное же было то, что Женю приняли во все «престижные» школы. Это событие не только определило его жизнь, но сильнейшим образом повлияло на его психику. Он был признан и награжден и мог держать голову высоко. Таким он и ушел из своей старой школы.

Вот мельница. Она не развалиласьИ машет деловито, как и прежде…Развалина, скорее, – Дон Кихот,Забредший в край, в котором был он счастлив.Кудрявый мальчик с карими глазами(Нездешний мальчик и с нездешним взглядом)Сидит один на берегу каналаИ ждет отца, чему-то улыбаясь.Такая тишь! Текут вода и время,Не размывая вековых устоев;Гортанный говор, древний, как природа,В музеях расписные саркофаги…Зачем вернулся постаревший странникВ игрушечный, невозмутимый город?Успел забыть привычки мирных мельниц?Искал ребенка, ставшего мужчиной?Он здесь чужак; никто его не знает,Но так глубок покой, что и прохожийНе нарушает прелести пейзажа.Пора домой печальному идальго;Путь крылья мельниц ждут порыва ветра —Все перемелется…

Глава шестнадцатая. Альбион без туманов, но с кошками

1. Интермедия: Париж

Лев с коронкой. Голова Саула. Бравый мальчик

Мне полагался так называемый творческий отпуск (один семестр), но провести его надо было в Англии: там хранились материалы, связанные с книгой, которую я тогда писал. Выбор пал на Кембридж. Разумеется, заказом билетов занялся Женя. Он звонил, вел нескончаемые разговоры с британской компанией, выяснял, подтверждал и беспрерывно бегал к почтовому ящику (1984 год, еще не изобретена электронная связь) посмотреть, нет ли конверта с гербом – лев с коронкой. Я предположил, что лев с коронкой будет идеальным символом для королевской зубной клиники, но очень скоро у Катаева (мы тогда читали «Белеет парус одинокий» и оба по заслугам оценили его – у меня в дневнике есть даже разбор книги) встретилось слово «коронка» именно в значении «маленькая корона», что вроде так же странно, как в наше время называть маленькую спицу спичкой. Первый и последний раз в жизни Женя заказал билеты неудачно: имелся, как потом выяснилось, более дешевый вариант, да и вставать пришлось в пять утра.

Но до Кембриджа был Париж. Этим незабываемым каникулам мы были обязаны Жене. Старые знакомые «наших» французов согласились принять нас в своем доме в пригороде, а на вторую неделю нам уступила свою квартиру их дочь, в Париже тогда не жившая. Все они, кроме сына, мальчика на три года старше Жени, в разной степени говорили по-английски. Женя окунулся в новую обстановку, будто другой никогда и не