Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

— Ты меня должен понять, ведь под угрозой престиж рус­ской короны. Наше поражение в Японии — следствие тру­сости, и русский народ до сих пор из-за этого сильно пере­живает. Впервые народ ощутил все могущество нашего дома, наши армии непобедимы... Ты, наверное, уже забыл о том, как тысячами привозили раненых, как был всем недоволен народ, все эти мятежи, бунты...

— Именно потому, что я ничего не забыл, я и не собира­юсь поддерживать твоих безумных планов...

Великий князь, «военная косточка», как говорят поэты, был безутешен. Он пользовался громадной популярностью в армии. Он отлично знал, что все генералы, все офицеры горели желанием реванша, чтобы отомстить за жестокое поражение от Японии и вернуть себе прежнюю славу, вы­звав небольшую, не столь кровопролитную войну на Балка­нах.

Великие князья в силу семейного задиристого духа, как и сам царь, стремились как можно больше усиливать могу­щество империи Романовых, утверждать господство русских в Восточной Европе, и посему с каждым днем предприни­мали все новые, более вызывающие демарши, взывали ко всем министрам Николая и открыто требовали войны с Тур­цией.

Всю зиму 1912— 1913 гг. Александра каждый вечер ветре - чалась с мужем, разговаривала с ним и терялась в этой пу­чине вопросов.

Нужно ли было отдавать приказ, чтобы отправить моло­дых здоровых людей на страшную бойню, нужно ли разде­лять их с семьями, множить семейные драмы, вызванные смертью и ненавистью?

Александра, возвысившаяся над своим положением в силу печальной материнской любви, думала только о своем сыне. Нужно было во что бы то ни стало сохранить для него эту вековую русскую корону, увенчать во всем величии его голову ею, стяжать тем самым для него еще большую славу. Разве он не заслужил ее, как и любой другой великий князь, хотя бы за те ужасные страдания, которые он испытывал из- за того, что она, того сама не ведая, передала ему худую кровь всех Гессен-Дармштадтских?

Но грохот пушек, отчаяние семей, у которых отнимали здоровых мужей, сыновей, отцов, разве все это не постраш­нее?

Царь, на которого со всех сторон оказывали такое силь­ное давление, предчувствовал, что скоро наступит момент, когда к его личному мнению уже не станут прислушиваться. Ведь не только его дядья, — все профессионалы-военные, — подталкивали его со все возрастающим азартом к объявле­нию войны, но и многие политики, большая часть которых преследовала при этом личные интересы, возможности бы­строго обогащения— особенно в области производства во­оружений или военных поставок в другие страны. Там они все надеялись получить важные, хлебные посты, как толь­ко эти страны будут завоеваны, — чему будет во многом способствовать твердый русский контроль над Дарданел­лами. Все они ежечасно донимали этим теряющего терпе­ние царя. В Санкт-Петербурге по улицам маршировали взволнованные полки солдат с духовым оркестром во главе, и все они с радостью, весело, выражали свое желание немед­ленно идти на фронт.

Однажды вечером, около шести часов, к императрице пришел Распутин.

После ссылки, куда его отправил Столыпин, фамильяр­ности у него по сравнению с первыми годами пребывания в столице поубавилось. Несмотря на чудо, сотворенное в Спа- ле, старец понимал, что уже не может, как прежде, бесцере­монно посещать в любое время Александровский дворец.

Тем не менее его сразу приняли, не заставив ждать. У ца­рицы ужасно болели ноги. Она сидела в кресле, укрыв их одеялом, свисавшим до пола.

— Матушка, так хотел увидеть тебя, совсем исстрадался.,.

Императрица нахмурилась. На ее печальном лице появи­лось вопросительное выражение.

— Что с тобой, Григорий? У тебя произошло какое-то несчастье?

— У всех у нас произошло несчастье, у всех русских...

— Что ты имеешь в виду?

— Царь собирается втянуть нашу несчастную страну в вой­ну. Так я тебя предостерегаю, — это будет концом России.

Императрица с трудом встала с кресла. Испуганно пере­крестилась:

— Господь с тобой, Григорий! Не говори так и не думай об этом. Мы с Николаем озабочены только одним, — как сделать нашу страну счастливой, процветающей...

Но «старец», видимо, закипая от гнева, продолжал:

— Я против любой войны, матушка. Люди доброй воли всегда могут договориться, все уладить... Батюшка не дол­жен совершать такой тяжелой ошибки, она будет смертель­ной для его царствования. Нельзя допустить кровопроли­тия...

Александра искала нужные, подходящие слова, чтобы за­щитить царя, объяснить этому мужику возникшую ситуацию.

— Ты слишком чист душой, Григорий, ты человек про­стой. Но ведь наша страна подписала кое-какие документы, взяла на себя определенные обязательства... Он дал торже­ственное обещание Балканским странам оказать им помощь в случае нападения на них. Мы должны им помочь...

Но Распутин, все больше распалялся, его лицо побагро­вело. И он, назидательно покачивая указательным пальцем, продолжал:

— Матушка, Господь дал мне святую возможность ис­целить твоего сына — нашего горячо любимого цесареви­ча. Я сумел остановить кровотечение, когда этот хрупкий мальчик обескровливал. Ноя не смогу остановить кровь, ко­торая по приказу Николая, прольется завтра, когда русские храбрецы пойдут драться не за свои, не за наши интересы, а будут отстаивать чьи-то привилегии, доставлять добычу, которой жаждет эта продажная, бесчестная свора политиков, окружающая вас, угнетающая наш народ... Матушка, в ноги тебе брошусь, умоляю тебя, помоги мне вас спасти, спасти Россию. Сделайте все, что можете, прогоните меня от себя, продолжайте выбрасывать деньги на ветер, принимайте с почестями всех этих лицемеров, которые врут вам в лицо, жалуйте им титулы, увенчивайте гербами, дарите им двор­цы, осыпайте своими милостями, только не начинайте вой­ну. Сейчас тебе говорю не я, моим голосом говорит святая Русь...

Александра слушала его, и сердце у нее сжималось от боли. Она чувствовала, что этот монах-бродяга прав, Ей тоже была ненавистна сама мысль о войне. Она его подняла и ска­зала:

— Хорошо, Григорий. Приходи завтра утром. Сам ска­жешь обо всем царю...

* * *

На улицах Санкт-Петербурга было полно военных, — проходили парады, и тяжелый топот солдатских сапог был похож на ритмические удары молота по булыжной мостовой.

Распутин торопливо шел по площадям, запруженным народом, вдоль набережной, где тоже собирались толпы, чтобы поглазеть на марширующих солдат. Все, казалось, были ужасно веселы. Никого, видимо, не страшили нарас­тающие признаки близкой войны, которые были заметны в предместьях, особенно, на уличных перекрестках. Бодрые здоровяки со знающим видом обращались с речами к про­хожим.