Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

Из-за окружавшей домик густой растительности, в ком­натках всегда царил сумрак, и приходилось зажигать свечи дажеднем.

Экзотика этих мест, лесная непроницаемая тишина, про­сто очаровывали императорскую чету. Вокруг дома по этой зелени протекал небольшой ручеек, он ласково журчал, словно ворковала голубка. От домика в разные стороны раз­бегались тропинки; все они вели к опушке, которую мест­ные крестьяне называли «кружок волшебниц». Там прямо посередине была поставлена скамья. Часто император, сидя на ней, мечтал о чем-то своем.

Во время своих очень кратких отпусков, император стра­стно предавался охоте, которой посвящал все свое время. Охота обычно начиналась с раннего утра и длилась целый день. Приглашенные им благородные польские дворяне принимали участие вместе с ним в охоте на оленя. Вечером после обеда окровавленных убитых оленей раскладывали перед домом на траве. Егеря стояли неподалеку, держа в ру­ках зажженные факелы, а царь со своими гостями подходи- ли и осматривали свои трофеи. Охотничьи собаки громко лаяли, и их перекличка нарушала первозданную тишину этих мест, как будто они звали другого хозяина, который укрылся в лесной чащобе.

Первые дни наступившего октября были на удивление теплыми. Николай забывал о всех своих заботах, преследуя верхом на коне дичь; он делал остановки, стоял в засадах, скакал на полном галопе, — в общем испытывал все те ра­дости, которые приносит охота, причем охота совместная с польскими аристократами, которые вели себя достойно и не кривлялись перед ним, как это часто бывало во время офи­циальных встреч.

Алексей на самом деле стал выздоравливать после паде­ния в лодке. Александра попросила молодого учителя Пье­ра Жильяра начать заниматься с сыном французским язы­ком. Это была первая встреча швейцарца с цесаревичем. Он еще ничего не знал о природе заболевания мальчика, толь­ко отмечал у него очень сильную бледность. «Я был поражен тем, что на его лице не играл румянец, и тем, что его поче­му-то носят на руках, как будто сам он не мог ходить».

Александра, как и всякая мать, беспокоилась о сыне, ко­торый был вынужден сидеть в темном доме, без солнечного света и свежего воздуха. Однажды она решила взять его с собой на прогулку и посадила мальчика в экипаж между со­бой и Вырубовой. Вначале все шло отлично. Алексис удив­лялся, что белочки в лесу позволяли ему приближаться к ним. Сколько он читал о них в сказках! Он с удовольствием наблюдал, как они перескакивали с ветки на ветку, словно виртуозы-циркачи на трапециях!

Экипаж то и дело подбрасывало на кочках на песчаной дорожке. Каждый толчок отзывался у него болью. Вдруг це­саревич побледнел как полотно. Из-за частых судорог он не мог пошевельнуться.

— Мамочка, мне очень больно, — пожаловался он. Алек­сандра, не спускавшая глаз с сына, велела остановиться.

Цесаревич жаловался на сильные боли в ногах и в паху. Он не плакал, но его исказившееся от боли лицо красноречиво говорило о том, как плохо ему было. Напуганная государы­ня распорядилась повернуть домой. Никто и не предпола­гал, что они уже отъехали так далеко, — до дома теперь ос­тавалось километров десять. И на всем пути обратно Алек­сей чувствовал себя все хуже. «Когда мы подъехали ко дворцу, — вспоминала Вырубова, — его уже вынесли из ка­реты почти без чувств...»

Доктор Боткин, который никуда из дома не отлучался, осмотрел мальчика и обнаружил обильное кровоизлияние в бедре и паху. Этой ночью в Спале никто не сомкнул глаз. Хлынул поток телеграмм. Из Санкт-Петербурга один за дру­гим стали прибывать знаменитые специалисты. Следом за докторами Федоровым и Деревенько приехали педиатр Ос­трогорский и хирург Раухфус, доктор Рауст.

Они окружили кроватку цесаревича, но ни их знания, ни их опыт помочь в этом случае им не смогли, — ребенку луч­ше не становилось, теперь приходилось ожидать только худшего.

«Бедный ребенок сильно страдал, — писал Николай ма­тери, — боль приходила приступами и возобновлялась каж­дые четверть часа. Из-за высокой температуры у него начи­нался бред, который продолжался и днем, и ночью. Каждое его движение вызывало у него дикую боль...»

«День и ночь Алексей Николаевич кричал от боли; окру­жающим было так тяжело слышать в коридорах его посто­янные крики, стоны, — они были слышны и за стенами дома», — вспоминала впоследствии Вырубова.

Одиннадцать суток государыня не раздевалась, не ложи­лась в постель и почти не отдыхала, — часами она просижи­вала у изголовья своего маленького больного сына. Иногда на несколько мгновений погружалась в дрему, но вопли больного ее тут же пробуждали, что доставляло ей еще боль­ше страданий.

— Господи, Господи, смилуйся же Ты над моим малень­ким. Пусть буду страдать только я, страдать столько, сколь­ко Тебе захочется. Я — ведь сильная женщина, могу его за­менить, но только оставь ребенка мне, не отбирай его у меня...

Иногда Алексей широко открывал свои большие глаза, в которых сквозил страх, подолгу, жалобно смотрел на мать, и мольбы срывались с его горячих губ.

Эти мучения продолжались более десяти дней. Иногда Николай менял у изголовья больного Алике, но он держал­ся гораздо хуже, чем Александра. Анна Вырубова сообщает, что «однажды, войдя в комнату сына, услышав его отчаян­ные стоны, государь выбежал, и, запершись в своем кабине­те, расплакался».

Врачи не оставляли никакой надежды несчастным роди­телям. Они теперь были уверены, что мальчик умирает. Алексей и сам так думал и ожидал только одного, — что смерть избавит его от страданий. Однажды он спросил у матери:

— Мамочка, когда я умру, мне уже не будет так больно, правда? Помоги мне умереть, мамочка... мне так больно...

В другой раз, когда боль немного отступила, он тихо ска­зал:

— Маленькую могилку мне выройте на полянке в лесу... чтобы я мог видеть, как вокруг резвятся белочки.

...Несмотря на страшную драму, которая разыгрывалась в спальне мальчика, в охотничьем домике жизнь шла своим чередом. Государи, и прежде всего Александра, делали все возможное, чтобы скрыть состояние предсмертной агонии, в котором находился цесаревич, наследник престола. Всем четырем его сестрам было строго наказано развлекать гос­тей, приглашенных, чтобы те не разъехались по домам.

Несмотря на все предосторожности, тяжелая болезнь наследника не могла долго оставаться абсолютной тайной. И в польских селах, и в Санкт-Петербурге, и даже за грани­цей уже ходили тревожные слухи, один фантастичнее дру­гого. Журналисты гадали, что же произошло с наследником. В лондонской «Дейли мейл» в пространной статье бесстыд­но утверждалось, что мальчик подвергся нападению анар­хиста и был тяжело ранен при взрыве бомбы. Цесаревич яко­бы находился уже при смерти. Все понимали, что фатального исхода можно было ожидать в любой момент, и тогда мини­стру двора, барону Фредериксу было разрешено выпускать ежедневный медицинский бюллетень о истинном состоя­нии здоровья цесаревича.