Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Бальзак - Ганской:

"Я добрался до замка Ноан в субботу на масленице, в полвосьмого вечера; Жорж Санд я нашел в огромной одинокой спальне, она была в домашнем костюме, курила после обеда сигару у камелька. На ней были красивые домашние туфли из желтой кожи, отделанные бахромой, ажурные чулки и красные шаровары. Нравственный ее облик все тот же. Зато отрастила двойной подбородок, словно каноник. На голове ни одного седого волоска, несмотря на ужасные ее несчастья; все такое же смуглое лицо, все так же блестят прекрасные глаза; по-прежнему у нее глупый вид, когда она задумывается; изучив ее хорошенько, я ей говорил когда-то, что у нее весь ум сосредоточен в глазах. Она живет в Ноане уже год, живет печально, очень много работает. Ведет приблизительно такой же образ жизни, как и я. Ложится спать в шесть утра, встает в полдень, а я ложусь в шесть часов вечера и встаю в полночь. Но я, разумеется, приноровился к ее привычкам, и мы с ней в течение трех суток разговаривали; начинали после обеда, с пяти часов вечера, и кончали в пять утра, и за эти три дня наших бесед я лучше узнал ее (да и она меня), чем за четыре года, когда она приходила ко мне ради Жюля Сандо, которого тогда любила, и потом, когда была близка с Мюссе. Мы встречались и в ее доме, так как я изредка бывал у нее.

Для нас полезно было увидеться, так как мы откровенно поговорили о Жюле Сандо. Я меньше всех осуждал ее за то, что она покинула Жюля. Могу лишь глубоко сочувствовать ей, так же как и вы посочувствуете мне, узнав, с каким человеком нам пришлось иметь дело - ей в любви, а мне в дружбе...

Все глупости, которые она натворила, могут только послужить к ее славе в глазах людей прекрасной и высокой души. Она была обманута Мари Дорваль, Бокажем, Ламенне и т.д. Из-за той же доверчивости она обманулась в Листе и госпоже д'Агу, но только теперь она поняла свое заблуждение как в отношении этой четы, так и в отношении Дорваль - ведь Жорж Санд блещет умом только у себя в рабочем кабинете, а в реальной действительности ее легко надуть..."

Два великих человека, столь опытные в женской психологии, проговорили всю ночь о браке, о любви, об условиях существования женщины. Бальзак полагал, что он обратил Жорж Санд в свою веру и убедил ее в социальной необходимости брака. Из Ноана он привез сюжет для романа "Каторжники любви" (история Франца Листа и Мари д'Агу, которую Жорж Санд рассказала Бальзаку и отдала ему этот сюжет, так как сама воспользоваться им не могла). Кроме того, она заразила его модным пороком. "Она научила меня курить кальян и латакию, - писал Бальзак госпоже Ганской. - Это сразу стало моей потребностью. Новое увлечение позволило мне отказаться от кофе, разнообразить возбуждающие средства, необходимые мне для работы..." Когда Бальзак курил, мысли его текли легко, он не чувствовал усталости.

"Прекраснейшие надежды рождаются в душе, и уж не как иллюзии - они воплощаются в живые образы, порхают, как Тальони, и не уступают ей в грации! Вам ведь это знакомо, курильщики! Глаза ваши видят в природе дивные красоты, трудности бытия исчезают, жизнь становится легкой, голова ясной, серая атмосфера умственного напряжения делается голубой. Но вот странное явление: занавес этой чудесной оперы сразу опускается, как только угаснет кальян, сигара или трубка..."

[Balzac. Pathologie de la vie sociale. Traite des excitants modernes (Бальзак. Патология социальной жизни. Трактат о современных возбуждающих средствах)]

По правде говоря, ему не нужен был кальян, для того чтобы надежды его становились уверенностью. История с серебряными рудниками в Сардинии лишний раз показывает, каков был Бальзак в столкновении с действительностью. Странное явление! Человек такого большого ума, так прекрасно разбиравшийся во всяких хитростях делового мира, умевший угадать с точностью прокурора все уловки какого-нибудь Нусингена, не способен был, едва он сам делал какие-нибудь шаги в практической жизни, принять простейшие меры предосторожности. Он обладал самым проницательным умом своего времени и проявлял столько здравого смысла в отношении создаваемых им персонажей и их действий, но не в отношении самого себя и своих дел, "подобно тем великим адвокатам, которые плохо ведут в суде свои собственные дела"! А ведь сколько было оснований проявить недоверчивость и осторожность в задуманной авантюре!

Встреченный в Генуе итальянский негоциант Джузеппе Пецци заронил искру в легко воспламеняющееся воображение Бальзака, Пецци обещал прислать образцы горной породы. Он их не прислал. А где же, собственно, находятся горы отходов, о которых шла речь? Бальзак этого не знает. Да как же ему, профану, определить ценность руды и ценность обвалившихся копей? У него нет никаких специальных инструментов, он не ведает, к кому обратиться за получением разрешения на разработку; он очень плохо знает итальянский язык и не может поэтому собрать сведения на месте.

Он просто воплощает в жизнь романтическую историю, которую уже написал в 1836 году для "Кроник де Пари", дав ей название "Фачино Кане". В этой новелле рассказчик встречает старика музыканта, играющего на кларнете; музыкант называет себя последним потомком старинного венецианского рода, давшего Республике многих сенаторов, и говорит, что он якобы знает, где спрятаны сокровища прокураторов, где хранятся миллионы, принадлежащие Светлейшей Республике. Но Фачино Кане слеп и не может отправиться один на поиски клада. Ошеломленный такой тайной, рассказчик взволнованно смотрит на седовласого старика музыканта, считая несчастного сумасшедшим, и ничего не отвечает ему. Схватив свой кларнет, Фачино Кане "заиграл печальную венецианскую песенку - баркаролу, для которой вновь обрел талант своей молодости, талант влюбленного патриция. Мне пришло на память "На реках Вавилонских"...

- Мы поедем в Венецию! - воскликнул я, когда он встал.

- Наконец-то я встретил настоящего мужчину! - вскричал он, весь вспыхнув".

Но Фачино Кане умер, проболев два месяца, и рассказчик забывает о венецианском кладе. Бальзак-романист считает Фачино Кане помешанным, Бальзак-человек поддается, как Фачино Кане, безумной мечте о реках серебра. "Он теперь только и грезит что о потоках золота, о горах алмазов", - говорит Теофиль Готье. Он просит своих "ясновидящих" искать зарытые сокровища: он уверяет, что ему известно, где Туссен-Лувертюр после восстания на Сан-Доминго зарыл свою добычу. Он так хорошо описал все обстоятельства дела и место действия, что просто заворожил Теофиля Готье и Жюля Сандо. Было условлено, что они купят кирки, зафрахтуют бриг и втайне отплывут на нем. Словом, целый роман. "Надо ли говорить, - замечает Готье, - что нам не удалось откопать клад Туссен-Лувертюра... У нас едва хватило денег на покупку кирок..."

Рассказчик в "Фачино Кане" не едет в Венецию. Бальзак же отправляется в Сардинию с такими ничтожными средствами, что должен спешить. Из Марселя он пишет 20 марта Зюльме Карро: "Наконец-то я в двух шагах от цели и могу вам сказать, вы плохо знаете меня, полагая, что мне необходима роскошь. Пять ночей и четыре дня я ехал на империале, выпивал молока на десять су в день; сейчас пишу вам из марсельской гостиницы, где номер стоит пятнадцать су, а обед - тридцать су! Но вот увидите, при случае я буду ненасытным..." В Марселе он узнает, что оттуда в Сардинию суда не отплывают, надо плыть через Корсику. "Через несколько дней у меня, к сожалению, одной иллюзией станет меньше - ведь всегда, когда дело подходит к развязке, вдруг перестаешь верить. Завтра еду в Тулон, а в пятницу буду в Аяччо. Из Аяччо постараюсь пробраться в Сардинию". Матери он пишет: "Я остановился в отвратительной гостинице - просто дрожь берет; но с помощью бань выкручиваемся..."

На Корсике ему пришлось пробыть пять дней в карантине из-за холеры, вспыхнувшей в Марселе. В утешение себе он осматривает дом Наполеона "жалкую лачугу" - да читает в библиотеке Аяччо английские романы "Грандисон" и "Памела", "ужасно скучные и глупые". Но Корсика великолепная страна - ему понравилась, так же как и первобытные нравы ее обитателей: "Здесь нет ни гулящих девок, ни театров, ни читальных залов, ни общества, ни газет, зато нет и никаких мерзостей, свидетельствующих о цивилизации. Женщины не влюбляются в иностранцев; мужчины целый день прогуливаются и покуривают. Леность невероятная! В городе восемь тысяч душ, кругом нищета, крайнее невежество в вопросах самых злободневных. Я пользуюсь здесь полнейшим инкогнито..." - сообщает он в письме к Ганской. Но один офицер и один студент узнали его: "Увы! Какая досада! Теперь уж людям невозможно вести себя плохо или хорошо так, чтобы это не стало достоянием гласности!" Наконец ловцы кораллов переправили его на Сардинию, причем все питались только рыбой, пойманной в пути.

Добраться до копей оказалось тяжким делом. В Сардинии тогда не было ни дорог, ни экипажей, ни постоялых дворов. Бальзаку пришлось ехать верхом, а он не садился в седло уже четыре года. Девственные леса, гигантские вечнозеленые дубы; никакой еды. А прибыв в Арджентьеру, он узнал, что некая марсельская фирма, вошедшая в компанию с генуэзцем Пецци, уже произвела анализ отходов, нашла там подтверждение надежд Бальзака и выхлопотала через местных властей королевский декрет, разрешающий возобновить разработку копей. Как и во всех своих деловых предприятиях, Бальзак проявлял зоркость взгляда, но терпел поражение, едва только приступал к осуществлению своих замыслов. Компания Арджентьерских серебряных копей в скором времени принесла ее основателям прибыль в миллион двести тысяч франков, которой так жаждал Бальзак. Но и Бальзак получил возмещение за свои труды и убытки. Пока негоциант Пецци осаждал префектуры, романист Бальзак писал "Цезаря Бирото". Два творения были несовместимы: второе, более высокое, приводило к неудачам в житейских делах. Госпоже Ганской он сообщал: "Не очень браните меня, когда будете отвечать на это мое послание, написанное в дороге, помните, надо утешать побежденных. Я очень часто думал о вас во время своего путешествия, полного приключений, и воображал, что вы всего только один раз скажете: "Кой черт понес его на эту галеру!".