Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

А в уме Бальзака уже созревали замыслы других романов: "Сельский священник", "Кто с землей, тот с войной", "Дочь Евы", "Беатриса". Каждая из этих книг должна была стать (и остается до сих пор) предметом восхищения и восторженного удивления. Этот человек знал все. Ему ведомо было соперничество, разгоравшееся вокруг богатой невесты в Алансоне, подоплека жизни в Лиможе, среда куртизанок, журналистов и книгоиздателей, любовные увлечения женщин и укоры их совести. Он встречал в жизни светских львов Парижа и почти не отличал их от персонажей своих романов. Кто это, Делакруа или Бридо? Дюпюитрен или Деплен? Жорж Санд или Камилл Мопен? Гюстав Планш или Клод Виньон? Пуповина, соединявшая мир живых людей с творчеством писателя, не была перерезана. Он был полновластный господин существ, которые жили в нем, и ему оставалось только выбирать среди них персонажей для нового произведения. Их прошлое порождало их будущее. В выборе им руководило не только личное желание, но и требования газет или необходимость дополнить том, и он находил это вполне естественным. Он возмущался тем, что казалось ему лицемерием Тартюфа, когда такой писатель, как Астольф де Кюстин, который получил большое наследство, позволявшее ему пренебрегать состоянием, какое он мог бы составить себе пером, когда этот богатый человек восхвалял бедность и гордость Руссо и осуждал "людей, жадных до денег, торгующих своим талантом"! Подождите-ка, отвечал Бальзак, но ведь Руссо в своей "Исповеди" весьма подробно рассказывает о переговорах, которые обеспечили ему шестьсот франков пожизненной ренты, а Расин и Мольер так же, как и Буало, принимали денежные милости короля.

В 1837 году любой писатель вынужден был под страхом нищеты считаться с капризными законами вкуса читателей и с требованиями книгопродавцев. Такая-то газета, такой-то журнал требуют, чтобы авторский текст был не слишком длинен и не слишком короток... Автор роется на своем складе и говорит: у меня есть "Банкирский дом Нусингена"! Но вот досада "Банкирский дом Нусингена", хоть он и подходит по размерам в длину и в ширину, подходит и по цене, но говорит о вещах слишком щекотливых, совсем не соответствующих политической линии газеты. Автор опять заглядывает на склад и предлагает роман "Выдающаяся женщина" и повесть "Торпиль". "Ну что? Вы смеетесь над таким положением вещей? Вам кажется, что оно наносит ущерб искусству? Но искусство может приноровиться ко всему, может ютиться повсюду, оно забивается в уголки пекарной печи, в изгибы каменных сводов; оно может блистать во всем, какую бы форму ему ни придали..." Случай превосходный мастер. Леонардо да Винчи и Микеланджело сто раз это доказали. Голая стена послужила поводом для создания "Тайной вечери"; из бесформенной глыбы мрамора изваян был "Скованный раб".

Учитывая положение, существовавшее тогда в издательском деле, автор должен был начинать несколько вещей сразу из опасения, что иначе не пристроит ни одну. В голове у него была настоящая мастерская художника. Посмотрите: в углу - группа "Утраченные иллюзии"... Не удивляйтесь, что ее участники стоят, выдвинув одну ногу вперед, как контрфорсы в каменных стенах парижских домов: дело в том, что издатель пожелал взять только один том, а не два. Второй выпустят в свое время. Если "Торпиль" что-то долго не появляется, то в задержке виноваты газеты: они боятся романов о любви проститутки. Вот почему в мастерской некоторые картины повернуты лицом к стене. Раз художнику не отпускают средств из государственного бюджета, раз ему не дают пособий из собственной "шкатулки короля" и нет у него наследственного поместья (стрела в адрес Кюстина), он вынужден кормиться своим творчеством. Что поделаешь, если те статуи, какие он принялся лепить, несколько меняются в его руках. В "Выдающейся женщине", над которой он стал работать по возвращении из Италии, много чиновников и мало выдающихся женщин. Дело в том, что фигуры чиновников уже были готовы, закончены, отделаны, а выдающуюся женщину еще нужно было вылепить. Между тем газета "Ла Пресс" ждет этот роман; "Фигаро" заранее заплатил двадцать тысяч франков за "Цезаря Бирото", да еще нужно написать несколько рассказов и новелл, чтобы дополнить "Философские этюды". Все эти работы приходится вести одновременно, и художник бегает от мольберта к мольберту. Что бы ни говорил Бальзак, а все же искусство порой страдает от рабского подчинения фельетону. Подписчики ежедневных газет берут на себя роль цензуры над произведением писателя на том основании, что газета "валяется повсюду и может попасть в руки женщин и детей". Читатели "Ла Пресс" жалуются, что роман "Выдающаяся женщина" ("Чиновники") слишком серьезное произведение. А подписчики газеты "Сьекль" хотели бы выхолостить содержание "Беатрисы". Эти свободомыслящие пуритане боятся слова "грудь" и слова "сладострастие". "Экое шутовство и глупость", - пишет Бальзак госпоже Ганской.

Однако он не меняет своих приемов работы. В уме у него всегда много сюжетов, сформулированных в нескольких словах: "Любовь человеческая, которая приводит к любви божественной" (сюжет так и не написанного романа "Сестра Мария от ангелов"). "Славный старик, всего себя лишивший ради дочерей, умирает как собака" (сюжет "Отца Горио"). "Для "Сцен политической жизни": министр ради политической комбинации приносит в жертву свою дочь, зятя и своих друзей" (роман остался ненаписанным). Иногда Бальзак пишет два произведения на один и тот же сюжет, но с разными концовками. В "Беатрисе" выведена графиня д'Агу, бросившая мужа и маленькую дочку, пожертвовавшая своим блестящим положением в свете ради великого музыканта Франца Листа; в "Дочери Евы" Мари де Ванденес подвергается такому же соблазну, но дипломатическая ловкость мужа вовремя спасает ее от грехопадения.

Сюжеты романов живут в его мыслях, как форели в садке, и по мере надобности он вылавливает их. Иной раз это не сразу удается. "Цезарь Бирото", например, долго не поддавался. Если книга "шла плохо", Бальзак отбрасывал ее в садок и переходил к другой вещи. Зачем упорствовать? Его мир богат. Иногда он по-новому перерабатывает сюжет. Рассмотрим роман "Беатриса". Зерно замысла заронила Жорж Санд, описывая Бальзаку чету Лист - Мари д'Агу. Тотчас же он задумал написать роман "Каторжники любви" (или "Любовь поневоле"). Но нужно было транспонировать тему, чтобы обеспечить себе творческую свободу. Роли уже определены: чета любовников и образ Жорж Санд, гениальной женщины, которая наблюдала это любовное приключение и рассказывает о нем. Кому же дать эти роли? И где развернуть действие?

Бальзак сделал два наброска. В первом он местом действия выбрал Париж и начинал роман картиной легитимистских кругов после революции 1830 года. Баронесса Эмма де Резо, молодая дама из хорошего дворянского рода, "тоненькая и стройная женщина с овальным личиком и острым подбородком... со светло-голубыми глазами, которые нередко бывают окружены темной тенью, с изящным носиком, украшенным горбинкой, с запавшими ноздрями; она хранила вид гордой принцессы, что очень ей шло" (это портрет Мари д'Агу); она любит писателя Натана (одну из привычных марионеток Бальзака, приятеля Растиньяка, Блонде и Максима де Трай) и намеревается убежать с ним. Здесь фрагмент обрывается (замысел был использован в "Дочери Евы"). Бальзак нашел более интересный зачин: ему представит чету любовников некая писательница, подобие Жорж Санд, и, будучи гениальной женщиной, она лучше всех расскажет начало этой знаменитой связи.

Но Бальзак не может описывать Ноан или Берри. Это значило бы снять маску с Жорж Санд, а ведь сама она не захотела написать роман, чтобы не ссориться с Листом. Тогда Бальзак вспомнил о своем путешествии в Геранду, которое он совершил в 1830 году в обществе Лоры де Берни. Почему бы не подарить воображаемой Жорж Санд какую-нибудь усадьбу на побережье Бретани? Так создан был бретонский Ноан, старинный замок господ де Туш. Жорж Санд будет называться Камилл Мопен; в этом кроется ирония - ведь Теофиль Готье наделил героиню своего романа "Мадемуазель де Мопен" некоторыми чувственными наклонностями, приписываемыми Жорж Санд, а имя Камилл - одно из трех имен этого литературного гермафродита. Наконец, Мопен походит на Дюпен, девичью фамилию Авроры Дюдеван. Камилл Мопен одевается в мужское платье, любит долгие верховые прогулки, обожает музыку. В юности она росла дичком, на полной свободе, так же как Жорж Санд; так же как и Жорж Санд, она маленького роста, у нее смуглый цвет лица, черные волосы, иной раз глуповатый вид, а в минуты страстного волнения - дивный взор. В общем, внешность Камилл Мопен так пленительна, что Жорж Санд не могла обидеться. Возле нее нарисован ее возлюбленный, знаменитый критик Клод Виньон. Прототипом его является Гюстав Планш, но Клод Виньон значительно его превосходит. Какой чудесной силой обладает писатель! Зачем чрезмерно тревожиться из-за того, что творится в обыденной жизни, когда можно так легко все поставить на свое место в мире романических вымыслов?