Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

Джеф всегда начинает установку лагеря с того, что распрягает и кормит собак, а затем уже ставит палатку, то есть действует в полном соответствии с Кодексом погонщика собак, так хорошо описанным Джеком Лондоном. Остальные каюры — Кейзо и Уилл — Джека Лондона не читали, и поэтому сначала занимаются палатками, а затем уж собаками.

Вскоре все собрались вместе и стали разбивать лагерь. Все, кроме Этьенна. Если Джеф, смирившись с поражением столь уважаемой им традиционной навигации, базирующейся на трех китах — карте, компасе и мерном колесе, — потерял всякий интерес к надежно хранящей свои тайны окружающей нас белой пустыне, то Этьенн, ярый сторонник внедрения в навигацию современных методов и средств, главным образом спутников, все еще надеялся на торжество своих принципов и убеждений. Как истому французу, ему мало было видеть поражение «противника» — ему необходимо было видеть собственную победу. Он деликатно, стараясь не сыпать соль на свежую рану Джефа, попросил у него бинокль. Занятый собаками Джеф кивнул головой в сторону своих нарт с видом, обозначавшим: «Смотри, если хочешь, там все равно ничего нет!» Этьенн взял бинокль, забрался на еще не разобранные, а потому высокие нарты Джефа и принялся изучать правую по нашему движению сторону горизонта. Да, да, именно правую. Он не стал, подобно Джефу, рассматривать все четыре стороны, а выбрал вполне определенную, очевидно, имея свои соображения на этот счет. Как-никак, а именно Этьенн был автором фундаментального исследования «О влиянии государственного флага на верность выбранному курсу». Пока Этьенн занимался исследованиями горизонта, я приволок нашу палатку и стал ее раскладывать. Сегодняшняя ходьба по застругам утомила меня немного, и палатка никак не поддавалась. Это начинало меня злить — тоже верный признак усталости, и я уж было собирался крикнуть Этьенну: «Слезай, Жан-Луи, и бинокль бросай, мы завтра отыщем таинственный Сайпл!» Но вдруг весь лагерь потряс ликующий крик Этьенна: «Б-а-з-а! Я вижу б-а-з-у!» Если бы этот крик прозвучал часом ранее, он, несомненно, вызвал бы у меня прилив энтузиазма, как, впрочем, я уверен, и у всех остальных, но не сейчас, когда мы уже начали ставить лагерь, Джеф распряг собак, я разобрал нарты, и только Уилл выжидал, как будто предчувствуя открытие Этьенна! «Б-а-з-а!» — летело тем временем над лагерем. Я поднял глаза от палатки, по-прежнему безжизненно распростертой на снегу, и посмотрел на смутьяна. Маленький оранжевый человек подпрыгивал на нартах и показывал рукою куда-то на север в совершенно невообразимом направлении, но — и это было совершенно бесспорно — то, куда он показывал и что являлось, по его словам, базой, находилось справа от нашего курса и, должно быть, достаточно далеко.

Я посмотрел в направлении руки Этьенна и, приглядевшись, отчетливо увидел невооруженным глазом черные вертикальные штрихи антенн и группу каких-то прямоугольных точек темного цвета. Это, без сомнения, была станция Сайпл (другого «населенного» пункта просто-напросто не могло быть здесь и вообще в радиусе более 1000 километров). Близорукий Уилл, который не видел станции, первым нарушил тишину, внезапно воцарившуюся после криков Этьенна: «Надо идти — сегодня и сейчас!» Ему-то хорошо — он и не начинал разбирать свои нарты, — но все мы прекрасно понимали, что Антарктике нельзя, может быть, в большей степени, чем где-либо в другом месте, откладывать на завтра то, что можно и необходимо делать сегодня! Джеф стал вновь запрягать ничего не понимающих собак, а я с помощью героя сегодняшнего вечера стал упаковывать нарты. Перекусив на ходу холодным ломким шоколадом и взяв пеленг на станцию, я ушел вперед.

Пеленг оказался 347 градусов, то есть практически на север. Мы таки проскочили ее! Ай да пойнтмен, ай да уклонист, всего за двое суток без коррекции уйти настолько влево! Чудовищно и непостижимо, я уже внутренне готовился к завтрашнему товарищескому суду и отстранению меня от исполнения обязанностей впередиидущего, а по совместительству — и в бок уводящего. Но постепенно дорога вытеснила из моей головы мрачные мысли, и я уже старался хотя бы сейчас не сбиться с курса, потому что, как только мы тронулись, станция исчезла из виду, скрытая пересеченным рельефом.

Исправление навигационной ошибки продолжалось три часа! Да, да, мы шли до половины десятого и прошли 8 миль! Прежде чем попасть на территорию станции, мы пересекли взлетно-посадочную полосу, отмеченную большими черными фанерными щитами. Было видно, что ее давно никто не укатывал. Мы знали, что станция в настоящее время используется только для сезонных работ, и мы были первыми ее посетителями после долгой зимы. Все основные строения были под снегом, на поверхности торчали только надстроенные тамбуры и входные люки. Пять высоких — метров по 20 — ажурных металлических мачт поддерживали огромное антенное поле.

Я слышал раньше, что американцы занимаются на этой станции вопросами распространения сверхнизкочастотных электромагнитных колебаний, и сейчас обратил внимание на длинные, метров по триста-четыреста, растянутые на небольшой высоте над поверхностью льда антенны. У Жана-Луи был план с изображением станции, на котором, как на старой пиратской карте капитана Флинта, крестиком было помечено место расположения склада с продовольствием.

Нам не составило особого труда отыскать и сам склад — вернее, то, что от него осталось за зиму. А остался от него только метровый кусочек алюминиевой трубы, увенчанный потрепанным, выгоревшим синим флажком. Ничего более не говорило о том, что здесь находится склад. Поверхность снега под трубой была тверда как камень — нам предстояли трудные раскопки, но это завтра, а пока… Пока участники международной экспедиции «Трансантарктика» разбрелись по станции с экскурсией — все, кроме Джефа. Джеф остался распрягать собак. Я вместе с Этьенном и Уиллом забрался в ближайший дом через люк, сделанный на крыше. Спустившись по вертикальному деревянному трапу, мы попали в просторное помещение, служившее, по всей видимости, кухней. Чиркая спичками и осторожно пробираясь в кромешной тьме, мы набрели на огромную плиту, на которой стояла сковородка с замерзшим бифштексом. На многочисленных навесных полках, мимолетно освещаемых неверным огоньком спички, стояло множество всяких больших и малых баночек и банок. Мы заметили несколько красивых пакетов с тостами и банку с орехами и захватили их с собой в качестве вполне съедобного сувенира.

Станция выглядела только что покинутой. На полу валялся раскрытый номер «Пентхауза» с очень миловидной блондинкой на обложке. В полумраке небольших боковых помещений мы смогли различить сверкающие, девственно белые унитазы, тут же по стенам висело такое количество туалетной бумаги, что ею свободно можно было бы обмотать земной шар. Захватив рулончик в подарок профессору, который острее других чувствовал необходимость в этом предмете, мы выбрались наружу. Пора было подумать и о ночлеге: время было уже позднее, около 23 часов, хотя было еще достаточно светло.