Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

Практически все сняли лыжи, так как на них было просто трудно удержаться, я же пока их не снимал — на них мне было легче держать направление. Лыжи как бы обозначали собой линию нашего движения, и именно их надо было держать на курсе.

Измеренная во время обеденного перерыва температура меня слегка озадачила, и я несколько раз повторил измерения. Сомнений быть не могло — минус 36 градусов, то есть ниже, чем утром! Это открытие заставило нас завершить обед пораньше. Но если бы могли предположить, куда мы стремимся! Подъем стал круче, а заструги чаще и неожиданнее. Трижды упав в течение одной минуты, я понял, что с лыжами следует на время расстаться. Оставив их Джефу, я пошел вперед, помогая себе только палками. Но в этом способе передвижения тоже были свои недостатки. Если лыжи с их двухметровой длиной хоть немного интегрировали рельеф, то ноги, обутые в маклаки, старательно повторяли все его неровности. Причем эта старательность иногда очень чувствительно отдавалась куда-то в область позвоночника, когда нога, не находя опоры, внезапно проваливалась в яму и тяжело приземлялась на ее дне. Резкое и болезненное ощущение удара отдавалось в пояснице, резво взбегало по позвоночнику и уже на излете глухо стреляло в затылок. В конце концов я снова встал на лыжи. Подъем все продолжался.

Часа за полтора до остановки мы, наконец, достигли его вершины. Сразу же изменился и характер поверхности: высокие частые заструги уступили место мелким крутым гребешкам, скольжение по которым не составляло особенных трудов. За день мы прошли 18 миль, что считали весьма и весьма удачным для таких сложных условий. И опять, будто в награду, к концу дня погода улучшилась, ветер стих и даже открылся горизонт.

Вечером после остановки мы обнаружили, что Спиннер, тот самый Спиннер, который одним из первых испытал на своей шкуре падение в трещину, во время позавчерашней пурги и сильного мороза отморозил самое незащищенное у всех кобелей место, и теперь мы опасались возможной гангрены. Тим продолжал чахнуть прямо на глазах и уже давно не тянул постромки, а бежал рядом с нартами, так что теперь еще и Спиннер. Этих собак надо было вывозить как можно скорее. На радиосвязи договорились, что если завтра «Твин оттер» полетит на холмы Патриот, то он подсядет к нам и заберет собак, если позволит погода, конечно. В противном случае надо было везти собак на нартах до Патриота или до ближайшей оказии с самолетом.

Вечером в палатке я все думал о Тиме и Спиннере. Наверное, неспроста именно эти две собаки пострадали больше остальных. Они похожи как две капли воды: обе среднего роста, короткошерстные, абсолютно черного цвета, а черный цвет не самый лучший для таких контрастных изменений температур и постоянных снегопадов и метелей. Снег, набившись в черную шерсть, днем быстро тает, а ночью превращается в лед, и собака выгрызает этот лед вместе с шерстью.

После чая, когда мы, вытянувшись на спальных мешках, отдыхали, Жан-Луи, улыбаясь, сказал мне: «Сегодня, когда мы ковырялись в этих чертовых застругах, я порой даже мечтал провалиться в какую-нибудь не очень глубокую яму, но не разбиться совсем, а просто сломать ногу… Чтобы меня отвезли затем в какой-нибудь тихий парижский госпиталь, приставили симпатичную сиделку и дали бы отдохнуть хотя бы недельку». Он мечтательно закрыл глаза, очевидно, ясно представляя себе прежде всего сиделку, а затем уж сломанную ногу.

Обычно перед отходом ко сну Жан-Луи извлекал из ящика портативный маячок «Аргоса» и набирал на маленьком, похожем на микрокалькулятор пульте очередное послание на Большую землю, которое могло содержать не более 32 букв. Сегодня он послал в эфир короткое, но весьма красноречивое сообщение: «Замерзли кости!» Крамольные мысли Этьенна о сиделке я перевел на русский язык:

Всем нам дома не сиделось,Не мечталось и не пелось.Нас бродяжничать тянулоНа заснеженный простор!Но сейчас мы молим Бога:«Отпустите нанемного,На недельку бы к сиделке,Можно даже в коридор!»Эх!..

Лагерь в координатах: 75,8° ю. ш., 79,4° з. д.

Координаты, полученные вчера по радио, вновь вызвали недовольство нашего штурмана, однако отсутствие ветра и намечающаяся вполне приличная погода смягчили его гнев, а поскольку и погоду, и координаты принес ему я, то после некоторых колебаний Джеф все-таки наградил меня бисквитом. Справедливое решение: как-никак координаты — это день вчерашний, а погода — сегодняшний, живем же мы днем сегодняшним, а кое-кто — и завтрашним.

Вышли. Минус 32 градуса, легкий южный ветер, прекрасная видимость, и его сиятельство Солнце на голубом небе. В такую погоду и заструги — а они попадались — не помеха. Я шел очень легко и быстро. Капюшон после модернизации сидел как влитой и усугублял хорошее настроение. В 12 часов у нас была назначена радиосвязь — мы все-таки надеялись перехватить «Твин оттер» и посадить его у нас, чтобы эвакуировать Тима и Спиннера. Радиостанция была на нартах Уилла, шедших последними, поэтому, пока он подъехал, я успел основательно подмерзнуть. По обыкновению антенну разворачивали мы с Кейзо. Провод на морозе гнулся с трудом, и приходилось действовать осторожно, чтобы не сломать его. Но как мы ни старались, избежать поломки не удалось. Отломалась клемма в месте присоединения антенны к фидеру. Пришлось мне выступить в роли держателя контакта, пока Жан-Луи, как заклинание, выкрикивал в эфир «Пунта-Аренас, Крике, здесь Папи, Трансантарктика!» Не знаем, слышал ли нас Крике, но мы поняли, что самолет сегодня не вылетит. Сворачивали антенну уже побыстрее, в основном стараясь согреться. До обеда оставалось около часа, и это время, конечно же, надо было использовать. На предложенный мною согревающий аллюр собаки ответили размашистой рысью. Да! Это был запоминающийся обед, точнее обеденный перерыв. Впервые в октябре во время обеда нас не обсыпал снегом холодный пронизывающий ветер, светило солнце, и мы могли есть хоть и в капюшонах, но без рукавиц! Это был, кажется, всего лишь второй такой комфортабельный обеденный отдых за весь октябрь!

После обеда наша процессия еще больше растянулась. Упряжка Кёйзо, ведомая теперь Рексом, шла достаточно быстро и держалась поблизости от меня. Джеф и Уилл были далеко позади. Мы шли по бескрайней белой пустыне, покрытой гигантскими округлыми барханами ледяных куполов. Ослепительно белый в лучах заходящего солнца снег, причудливо изрезанные голубые тени застругов подчеркивали первозданную красоту окружающего нас пейзажа. Очень контрастно подсвеченные солнцем, бесшумно бегущие вдалеке собаки, окруженные невесомым, стелющимся над поверхностью облачком пара, маленькие разноцветные фигурки погонщиков казались неотъемлемой частью Белого Безмолвия…