Дети выживших - Сергей Смирнов

Поднимаясь из скользкой грязи, Аммар сказал дрожащим голосом:

— Я позову сотника…

Тьма ответила:

— Зови.

И тут же Аммар разглядел: сотник лежал неподалёку от входа, сложив руки на груди. Приглядевшись, Аммар похолодел: в груди его торчал арбалетный болт, вбитый по самое оперение нечеловеческой рукой.

— Вставай и иди, — приказал голос.

Аммар поднялся, поскальзываясь босыми ступнями на размытой глине, двинулся туда, куда его повела тьма.

Он шел довольно долго. Дождь снова начался, Аммар вымок до последней нитки, но если и дрожал, — то не от холода.

Ноги разъезжались, он несколько раз чуть не падал, но сильная рука каждый раз подхватывала его под локоть.

Наконец, задыхаясь, Аммар спросил непослушными губами:

— Куда мы идём?

Во тьме чавкнули шаги невидимого существа. Потом тьма ответила:

— Не спрашивай.

Аммар остановился.

— Но я хочу знать! И еще я хочу знать — кто ты?

— Тот, кого ты предал.

Аммар наконец-то ухватил логику происходящего и разогнул плечи.

— А-а… — протянул он почти радостно. — Так значит, ты — Берсей Безумный! Темник, приказавший тайно убить меня…

— Называй меня как хочешь. Думай, что хочешь. Иди.

— Я не пойду, пока не увижу тебя! — упрямо сказал Аммар.

— Хорошо. Я здесь. Смотри…

Пелена туч внезапно разорвалась, чтобы пропустить серебряный лунный луч. Аммар увидел Сейра и тотчас же понял, что он и есть Берсей.

— Берсей… Так я и думал. Но ведь ты умер, и прах твой был сожжен на костре в центре Нуанны…

— Нет, я не умер. Таосские лекари излечили меня. И я скрылся, чтобы не искушать больше убийц. А в Нуанне был сожжён прах одной из воительниц из агемы царицы.

Аммар молчал, соображая. Берсей шевельнулся.

— Иди.

— Куда?

— Туда, где нас ждут, — ответил Берсей.

И в тот момент, когда тучи стали стремительно смыкаться, и лунный луч растаял во мраке, Аммар быстро нагнулся, выхватил из-под полы халата нож и вонзил его снизу в незащищенный доспехами пах Берсея.

Берсей охнул, схватился руками за нож.

Аммар на четвереньках отполз от него, оглянулся. Но вокруг уже снова стало темно, и дождь хлестал так, что мало что можно было расслышать. Всё же Аммар расслышал — грузное тело Берсея повалилось на землю.

— Вот и всё, — прошептал Аммар, поднимаясь на ноги.

Еще несколько долгих мгновений он стоял, прислушиваясь. Но ничего не слышал, кроме шума дождя. Он даже не мог теперь с уверенностью сказать, в какой стороне от него Берсей.

Тогда он снова нагнулся и, помогая себе руками, начал искать его. Он не отдавал себе отчёта, зачем ему это было нужно, лишь смутно чувствовал, что происходит что-то непонятное.

Он облазил всё вокруг, ощупал каждый камень, каждую травинку. Он несколько раз поскальзывался и падал, основательно вывалявшись в грязи. Он сделал один круг и второй, а потом, обнаружив под руками сплошной ровный камень, внезапно осознал, что теперь уже точно не знает, в какой стороне остался лагерь.

Он присел на корточки, нагнул голову. Вода лилась за шиворот, стекала с ушей; он закрыл ладонями шею, но тогда вода побежала в рукава.

Ничего. Это ничего. Надо дождаться рассвета. На рассвете он найдет лагерь. Или солдаты отыщут его.

Лишь бы поскорее закончились эта ночь и этот неизвестно откуда взявшийся дождь.

Аммар лег прямо на камень, сунул руки за пазуху, подтянул ноги к животу.

Надо лишь пережить эту ночь, и тогда всё снова будет по-прежнему. Он снова будет молод, силён, красив. Он вернется в ставку Каран-Гу, волоча на аркане Хумбабу и её выродка. И Каран-Гу подарит ему рабыню Найхиз, самую красивую девушку из всех, каких он видел когда-либо. А видел он их немало… Немало…

Он закрыл глаза и задремал. И не удивился, обнаружив рядом Найхиз. Она прижалась к нему сзади, обняла его, прижавшись мягким животом к его ягодицам. Нежные пальцы проникли к нему под одежду, побежали по животу, и ниже, ниже… А губы её — мягкие, нежные, как набухающая нижняя плоть, — щекотали ему шею.

Аммар застонал. Пощупал руками вокруг себя — ледяная каменная поверхность, жалкие пучки жесткой травы… Он открыл глаза. Но лучше бы он этого не делал — тьма, окружившая его, была такой плотной и упругой, что казалась живой.

Аммар с трудом приподнял голову. Нет, никаких признаков рассвета. Тело затекло, онемело. Он чувствовал, что и сам превращается в камень. Холодный и твердый…

Аммар снова застонал — на этот раз от усилия; упёрся руками, разогнулся. Выпрямился и, вытянув руки перед собой, осторожно двинулся вперёд.

Теперь всё равно, куда. Рано или поздно он выйдет или к берегу Тобарры, которая здесь, в верховьях, прокладывая себе путь через плоскогорье, извивалась как змея, делая петли. Или отыщет дорогу. Или сориентируется как-то иначе — может быть, проглянут звезды, может быть, наступит рассвет…

Он брел как слепец. Часто спотыкался. Он и был слепцом.

Потому, что утро давно уже наступило, и Аммар брёл по бездорожью, между скал, залитый солнечным светом.

И не было никакого дождя. Перелетая со скалы на скалу, за ним следовал гигантский орел-могильник, птица-страж, охраняющая покой мертвецов.

Когда нога Аммара внезапно не ощутила земли и он вскрикнул, срываясь с кручи, голос Сейра сказал:

— Открой, наконец, глаза. Посмотри. Вот этого ты хотел? Сюда ты вёл своё войско?..

И Аммар, внезапно прозрев, увидел, что падает в бездонную пропасть, а ему навстречу летит, набирая силу, невыносимый жар. Пепел почти тут же забил ему глаза, лёгкие взорвались, вдохнув раскаленный смрад, и руки его, вытянутые вниз, задымились и обуглились до костей. Но перед тем, как исчезнуть из этого мира, Аммар всё же успел понять, что летит в бесконечный Ров, в Бездну, в которой сгорает вечность.

А над бездной, притворившись гигантскими скалами, сидели два исполина, поросшие мхом, иссеченные ветрами; их равнодушные мертвые глаза следили за тем, как сгорал ещё один из смертных, — малая песчинка, не стоящая ни вздоха, ни печали.

И Аммар, вырвавшийся из охваченного огнём тела, внезапно зашёлся в диком, неистовом вопле. Он понял: во Рву сгорает не только оболочка, — сгорает всё, даже бессмертная душа.

Ставка Шагана

Войско выстроилось по тысячам, клиньями сходившимися к центру. На острие тысячи стоял тысячник, и каждый из них смотрел на Шагана, оказавшегося в центре почти идеального круга, кольца, разорванного на север.

— Шумаар велел идти на юг, — сказал один из тысячников, старый Такур.