Дети выживших - Сергей Смирнов

— Шумаара больше нет, — ответил Шаган.

Казалось, они не спорили, они просто вели не слишком важный, но обязательный разговор.

— На север нам не пройти: справа и слева горы, а между ними — Красная пустыня.

— Но ведь мы уже прошли её однажды. Другого пути домой нет.

Они замолчали. Над войском реяли разноцветные флажки, и клинья тоже были разноцветными: светлее — легкая кавалерия, темнее — тяжелая. Два клина были почти черными из-за цвета доспехов и шлемов: эта была ударная конница. Обе эти тысячи подчинялись только Шагану. Тысячники — тоже в черном, — стояли рядом с ним, как бы оберегая и защищая его.

— Мои люди не хотят идти через пустыню, — наконец сказал Такур. — Они говорят, что там их ждет гибель. Но они не хотят идти и на юг.

— Разве простые воины ведут войска? — спросил Шаган.

Такур помолчал, обдумывая ответ.

— Нет. Воины идут туда, куда им прикажут. Но командир не должен приказывать им погибнуть.

Шаган оглядел других тысячников. Все они, встретившись с ним взглядом, опускали глаза.

— Ты прав, Такур, — улыбнулся Шаган. — Но разве, идя на юг, мы возвращаемся домой?

— На юге есть вода, много травы, много еды… — Такур поднял голову, его седые усы тронул ветерок.

— Да, так говорил Шумаар, хотя в Нарронии тоже есть вода, трава и пища, — сказал Шаган. Потом повысил голос:

— Шумаар был чужеземцем!

По передним рядам прошло волнение, Шаган окинул воинов зорким взглядом.

— А простые воины, как я слышал, говорят даже, что он был демоном.

Такур неохотно кивнул, снова опустив голову:

— И я это тоже слышал. Собаки и шакалы вечно следовали за ним. В пустыне они шли за войском и пожирали наших мертвых. Как падаль.

Тысячники встрепенулись, и кто-то подал голос:

— Это правда. Он сам был шакалом и вел нас шакальей тропой к гибели!

Такур оглянулся на них, ропот тотчас же прекратился.

— Вы хотите еще раз пройти той же тропой мимо обглоданных костей воинов и коней?..

Потом сказал Шагану:

— Нет, в Арару идти нельзя. Мы не пойдем в пустыню.

Шаган хмуро огляделся.

— Кто ещё хочет идти на юг?

Тысячники переминались с ноги на ногу, и никто не хотел первым сделать шаг вперёд. Шаган понял это. На его плоском лице промелькнула тень: он подавил гнев. Помолчал. Потом переглянулся со двумя тысячниками, стоявшими рядом с ним, вздохнул и сказал:

— Хорошо, Такур. Значит, ты пойдешь на юг, долиной Зуары. И поведешь за собой всех, кто хочет этого.

Он повысил голос, оглядывая войско:

— Но помните: вы никогда, никогда не сможете вернуться назад!

Ночью две тысячи Шагана вышли из лагеря, скатав шатры и погрузив их на повозки. Вместе с ними собрались и ушли еще несколько тысяч, хотя и неполных: многие решили идти за Такуром.

Никто им не мешал. Такур и другие тысячники, сидевшие у большого костра, проводили глазами всадников в черных воронёных доспехах, пока они не канули во тьму, двигаясь на север, в сторону Арары.

Тогда командиры разом взглянули на Такура.

— Ты ведешь нас, Такур. Ты знаешь, куда?

Такур промолчал. Блики огня играли на его темном лице, и белые усы казались красными.

Он глядел в огонь и думал, наконец сказал:

— Они не должны уйти далеко. Когда в Арманатте узнают, что мы отпустили предателей…

Он замолчал.

У костра повисло настороженное молчание.

— Я выслал полутысячу сразу после заката, — проговорил Такур, искоса взглянув на лица тысячников. — Она заняла позицию над ущельем, по которому пройдёт Шаган. Уцелеют немногие. А тех, что уцелеют, ждёт гибель в пустыне.

Отъехав от лагеря на расстояние нескольких полётов стрел, Шаган велел остановиться.

Он подозвал обоих тысячников.

— Такур — предатель, — сказал он. — Если он уведёт войско и оно погибнет — вина ляжет на нас.

Он помолчал.

— Сейчас дует благоприятный ветер. Мы вернёмся двумя колоннами, слева и справа, охватим лагерь. Подожжём траву и перебьем предателей. Те, кто останется в живых, будут вынуждены бежать от огня, и погибнут в южных ущельях, потеряют коней на речных перекатах… Упадут в Ров.

— Упадут в Ров, — эхом отозвались тысячники.

Наррония

Молочно-белый туман висел над великим озером.

Всадник, ехавший по дороге вдоль берега, не слышал шелеста волн, и даже перестук копыт доносился до него как будто издалека.

Старая столица осталась далеко позади. Теперь он был на полпути между двумя великими городами Нарронии. Но величие их осталось в прошлом.

Туман всё не рассеивался. Поэтому всадник не сразу заметил тёмные очертания строений на берегу. Он спешился, повел коня в поводу.

Долго бродил среди каменных сарайчиков и невысоких изгородей, пока наконец не обнаружил вход в покосившийся от времени дом, сложенный из дикого камня с проконопаченными мхом стенами. Мох висел лохмами, открывая зазоры между камнями.

Всадник стукнул в расшатанную дверь — деревянная рама, обшитая драной, в несколько слоев, кожей. Потом еще и еще.

Что-то громадное, темное, расплывчатое выкатилось из-за угла хибары. Конь внезапно заржал, всадник выпустил поводья и в страхе обернулся.

Силуэт приблизился, разогнулся, в тумане казалось, что это настоящий гигант, к тому же в руке у гиганта было что-то вроде дубины…

Всадник присел, закрыв голову обеими руками и закричал:

— Стой! Именем магистра всемогущего — остановись!

Силуэт замер, заколебавшись. Потом из тумана появилось человеческое лицо — заросшее нечёсаной бородой чуть не до самых глаз, — но все же лицо.

— Кто… ты?..

Бородач с трудом выговаривал слова, словно начал забывать человеческую речь. В руке он всё еще сжимал что-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось обломком большого трезубца.

— Я — триумвир Армизий… Один из правителей Нарронии.

Бородач помолчал, обдумывая услышанное. Опустил трезубец.

— Ты знал магистра? — спросил он.

— Конечно, — с некоторым облегчением ответил Армизий. Он был рад услышать человеческий голос после двух месяцев непрерывного рычания и укханья в пещере племени Селло.

— И что же ты хочешь? — спросил бородач.

— Мне… — Армизий замялся, косясь на ржавый трезубец, — Мне нужна лодка… И немного еды.

Раздался стук: это бородач выронил свое оружие. От неожиданности Армизий едва не пустил в штаны струю. И тут же покраснел от стыда, благодаря богов, за что незнакомец, кажется, ничего не заметил. Но он всё же что-то заметил, потому, что указал на трезубец и сказал: