Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Львы даже не шелохнулись. Как притворились, что дремлют, так и продолжали дремать. И глыба музея не раскололась. И деревья по-прежнему изнемогали от духмяной тяжести липового цвета.
Где-то у парка, на повороте, прозвенел запоздалый трамвай. Внизу, под окном, дробно процокали каблучки и послышался сдержанный мужской смех.
Оказывается, ни каменным львам, никому на этом закаменевшем свете не было никакого дела до Страхова.
Он не находил себе места: то ходил по комнате, то присаживался к письменному столу и машинально выводил на его зеркальной полированной глади: «Говорили тринадцать минут… тринадцать минут… Говорили…»
Так и не заметил, как выкурил пачку сигарет. Вышел в коридор, постоял у телефона, даже снял трубку. В какую-то минуту, утратив всякую власть над собой, одержимый только одним желанием снова услышать голос, решил еще раз набрать междугородную, позвонить, разбудить, сказать… Поломать все, что она придумала там без него, против него — словно и нет его на свете… Но тут же, остыв, понимая всю бессмысленность, безнадежность этого звонка, измученный, опускал трубку. Кому он позвонит? Кому нужен его звонок? Теперь?..
Последний раз он говорил с ней… полгода назад.
Страхов снова прошел на кухню, открыл кран с холодной водой и подождал, пока не сойдет теплая. Жадно глотал почти ледяную воду, но и вода не способна была залить сжигавшее его пламя.
«Я уважаю его… И верю ему»… «Его». «Ему». Эти слова словно оплеуха его мужскому самолюбию. «Отлично, Маргарита Владимировна! Отлично! Уважайте. Верьте. Правда, мы это слышали тоже. И не только это. Слышали и читали. В устной и письменной форме. Могу повторить и вам, и тому, кого сейчас вы так уважаете и кому верите. В наше время расстояние не мешает до конца выяснить отношения. Стоит только заказать, как, скажем, сегодня, телефон: „Добрый вечер… С кем имею честь?! Ах, это вы теперь в чине мужа Маргариты Владимировны? Разрешите представиться: в некотором роде ваш предшественник…“»
Постой, погоди! Ты с ума сошел! Шантажировать женщину! Вести себя как последняя скотина… Да еще в твои-то годы…
Холодный пот выступил на лице и руках. Он взял в ванной полотенце и стал вытирать лицо, шею, руки.
«Что же это со мной такое?»
Мстить — и подобным образом? Мстить за то, что она должна была сделать давно и не делала только потому, что любила тебя? Ты же прекрасно знаешь: ее вины нет, а если и есть чья-либо вина, то прежде всего твоя.
Последний раз он звонил ей полгода назад. Что и говорить, в его возрасте эти разделяющие их шестьсот километров, необходимость писать, звонить, ездить в командировки… С годами потребность во всем этом постепенно ослабевала и, наоборот, крепла уверенность: что может измениться в жизни женщины, если на руках у нее двое детей — мальчиков-подростков, а сейчас уже юношей.
И вот, оказывается, может измениться, изменилось.
Но как же так? Не написала, не позвонила, не спросила. Ну и глупец же ты, брат! Хоть и голова седая… Кто это у кого и когда спрашивал, если такое налетит, случится. И он снова и снова распалял себя, обдумывал всевозможные способы покарать за предательство. Вернет бандеролью галстуки, которые дарила ему (дома сказал, что купил в командировке). Могут пригодиться тому…
«Снова ты за свое? Ну и паскудник же сидит в тебе…»
Сидит и не собирается подставлять правую щеку. Галстуки будут отосланы. И запонки из янтаря тоже. «Возвращаю с признательностью».
«Еще верну…
Что верну? Хватит! Выпей валерьянки, раскис, как истеричка.
Нет, не хватит! Есть еще… Есть письма. Полный портфель. „Стихи и проза, лед и пламень“ — почти за двенадцать лет. Теперь, когда история начнет раскручиваться в обратном направлении, каждую неделю… нет, каждый день — по одному — будут возвращаться крылатые посланцы в гнездо, из которого они вылетели!
Вам это придется по вкусу, Маргарита Владимировна? А ему, тому, кого вы сейчас так уважаете, кому верите? А он будет вас уважать, будет верить вам, встречая каждый день этих вернувшихся перелетных птичек?»
Старый, отслуживший свое и давно уже непригодный, облезлый портфель в самом нижнем ящике письменного стола. Им никто не интересуется. (Как давно уже никто не интересуется ни бумагами его, ни его душою, ни им самим.) И все же, если не лгать самому себе, если как на исповеди перед самим собой, вспомни: когда ты перечитывал, когда дотрагивался до этой трепещущей в руках, долетевшей до тебя белой стаи, затворенной, запертой на маленький ключик?
Так чего же ты хочешь?
Ничего он не хочет.
Хочет только выпустить эту стайку, пусть летит себе назад, туда, откуда прилетела.
И пока Страхов вытряхивал из портфеля на стол, пока вызволял из постыдного плена дни, месяцы и годы этого безоглядного угара, обманчивых надежд и невольной лжи, постоянного малодушного умолчания — все эти затаенные взлеты и падения собственной души, которая уже столько лет была исполнена ожиданием вот этих розовых, голубых, белых, а сейчас пожелтевших уже конвертов (до востребования) — все это время на лице его отражалось одно только чувство, одно желание — отмщения, мести.
Он поднял и еще раз тряхнул опустевший уже портфель, чтобы, не дай бог, не осталось, не укрылось в нем ни строчки, ни буквы даже.
Последним выпал засунутый на самое дно, в самый уголок, пластмассовый Памятник затопленным кораблям, купленный когда-то в Севастополе, куда они ездили с Маргаритой. У нее дома такой же, на ее письменном столе. У него же в квартире он сочтен был дешевкой. Антонина Ивановна даже замахнулась на то, чтобы вообще выкинуть. Квадрига чугунных коней — именной письменный прибор, белопенная Афродита — настольная лампа и эта копеечная пластмассовая безвкусица… Пожалев это милое его сердцу напоминание, Страхов запер и его вместе с Ритиными письмами на маленький ключик в облезлом портфеле.
Теперь он держал его в руках, и эта стандартная, дешевенькая безделушка обрела вдруг символический, пророческий смысл: памятник затопленным кораблям.
Все пошло ко дну в одно мгновение. Затонуло за тринадцать минут.
Ему вдруг отчетливо припомнился тот пестрый киоск в Севастополе, битком набитый разной мелочью, где они с Маргаритой и купили эти сувениры. Она впервые попала в Севастополь, и ей хотелось привезти оттуда что-нибудь на память друзьям. И ему купила
