Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич

Когда подали мороженое с клубникой, оказалось, что Страхову и старшему мальчику положили по четыре ягоды, а матери и младшему только по три. Ягоды были большие, красные, с ярко-зелеными хвостиками. От этой пестроты — белые, розовые, желтые шарики мороженого, а сверху клубника — глаз было не отвести.

И младший не вытерпел.

— Мама, у Сашки четыре… — шепнул он ей на ухо.

— Да? — удивилась она, переводя взгляд с одного сына на другого. И остановила на младшем.

Тот опустил глаза.

— Это маме! — может быть, слишком уж поспешно отозвался старший и подвинул ей свою порцию.

Лицо младшего прояснилось. И мать не отказалась, не стала возражать. Поблагодарила Сашу.

— Может, мы с Колей поменяемся? — понимая всю силу искушения, повернулся к ней Страхов.

— Нет, нет! Взрослым по четыре, а детям по три. Пока не взрослые.

Чувствовалось, что таков неписаный закон семьи. И нарушать его никто не имел права. Страхов даже растерялся. В его семье царили совсем иные порядки: взрослые все уступали младшим только потому, что они младшие…

Из кафе вышли все вместе. По дороге в цветочном павильоне она купила белые нарциссы, Страхов распрощался с ними у автобуса: они ехали на кладбище. Он не осмелился тогда спросить, кто похоронен там у них и кому эти цветы. И они тоже ничего не сказали.

Автобус тронулся, и мальчики замахали ему из окна руками. Она тоже еле заметно кивнула головой.

Страхов постоял, поглядел вслед автобусу и медленно пошел в гостиницу.

А на другой день встретил эту женщину в кабинете главного инженера завода, на который приехал в командировку…

«Вчера мне до того захотелось видеть тебя. Помнишь, мы когда-то условились встречаться ежевечерне… у телевизора. Когда передают „Время“. („Вы смо́трите информационную программу „Время““.)

Я никогда раньше не говорила тебе и не писала, что к этому свиданию готовлюсь каждый раз как к свиданию настоящему: бросаю все дела, какие бы неотложные ни были. Переодеваюсь, смотрюсь в зеркало и делаю все, что должна делать женщина, которая спешит на встречу с любимым и хочет быть красивой.

Вчера „Время“ я смотрела в старом халате, на голове нераскрученные бигуди. И квартира не прибрана. Вчера „Время“, как и я сама, показалось скучным, неинтересным. И, не дождавшись конца, выключила телевизор».

Он давно уже забыл про ту их давнишнюю — сто лет назад — договоренность. Вернее, не то чтобы забыл или никогда не вспоминал. Нет! Не раз думал и даже про себя усмехался: вот и она, Рита, в эту самую минуту — «Московское время двадцать один час» — сидит в кресле у телевизора. Думал. Вспоминал. Но не видел в этом ничего исключительного, не священнодействовал. Вспомнил, что это сравнительно недавнее письмо и рассмешило его, и вызвало невольное раздражение: женские причуды… Не хватало, чтобы и он каждый вечер переодевался перед программой «Время». На глазах у жены…

Теперь же суть этого письма прочитывалась по-иному. Значит, это уже тогда началось. Или это уже было тогда, когда она попробовала еще раз встретиться с ним. Попробовала, хотя встреча эта, как призналась сама в письме, не вдохновила ее. Он попытался представить ее себе в бигуди, в халате из фланели, хотя точно знал, что не любила халатов и носила дома простенькие платья. Не мог представить ее в неубранной квартире… Нет, на свидание с ним такою и так она прийти не могла. А если пришла, значит… значит, это уже было тогда…

Ему захотелось отыскать самые первые ее письма, прочитать, что писала она когда-то. Нервничая, торопясь, он открывал один конверт, другой, третий… И никак не мог найти в этой груде того, первого ее письма, тех писем. Взгляд его приковал синий листок бумаги. «„Только любовь дает в этом мире утешение и силу жить дальше, а без нее эту силу взять неоткуда…“ Это не мои слова, они принадлежат писателю, которого я очень люблю. Мне кажется, что они сказаны обо мне».

— «Они сказаны обо мне», — вслух повторил эти слова Страхов. — Про нее? А про меня разве нет?

И совсем уже вне всякой связи возбужденная память словно высветлила из той дальней дали самые первые шаги их сближения, те первые минуты, когда они понимали друг друга с полувзгляда, полуслова, словно были совсем еще юными, без опыта лет и жизни.

…Он дождался конца рабочего дня и пришел, чтобы встретить ее у проходной. Боялся не узнать, потерять в толпе. Боялся, что могут возникнуть у нее дела, которые задержат, или, наоборот, окажется, что ушла раньше.

Она была в белом полотняном платье. Стоя в стороне, у проходной, он с надеждой высматривал светлые женские костюмы. Лицо в этой шумной, движущейся толпе разглядеть было трудно. Да и не было в ее лице ничего особенного, бросающегося в глаза. И пока этот людской поток, шумя, протекал мимо, он невольно спрашивал себя: а что скажет он ей?

Она вышла, когда поток уже схлынул. И почему-то показалась ему не похожей ни на себя вчерашнюю, ни на ту, встреченную в кабинете главного инженера. Может быть, оттого, что на ней была летняя шляпа с опущенными вниз полями. Она изменила что-то в ее облике, прибавила какую-то загадочную притягательность.

Вместе с ней были мужчина средних лет и молодая стройная женщина.

На Страхова никто из них не обратил внимания, и он пошел за ними немного отстав. На первом же перекрестке они распрощались, и каждый пошел своей дорогой. Страхов догнал ее.

Она оглянулась, сначала даже испугалась, а потом лицо ее вспыхнуло, засветилось улыбкой. И в этой улыбке — Страхов успел заметить — была радость.

— Простите, но… я должен был вас увидеть, — не узнавая своего голоса, только и сказал он.

Улыбка сошла с ее лица так же мгновенно, как и краска, внезапно залившая лицо.

— Я сегодня уезжаю… Только два часа осталось. Я вас больше… — Страхов не договорил. — Я должен был вас увидеть, — поправился он. — Я иначе не мог.

— Но почему? — удивленно спросила она, не замедляя шаг.

— Сам не знаю.

Она засмеялась.

— Вы же рисковали опоздать на самолет или на поезд. Я могла задержаться, могла уйти раньше.

— Я тоже думал об этом.

— А все-таки ждали? — Ей было приятно это.

— Ждал. Мы не должны были разминуться.

Она молча качнула головой. В его голосе звучало нечто не позволившее свести этот странный разговор просто к шутке, да и не хотелось, чтобы это была шутка.

— Я хочу спросить вас только об одном: я имею