Аплодисменты - Людмила Гурченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже крупному актеру, попробуй он в то время привести любимую женщину, посадить ее перед собой в зале в первом ряду, да еще демонстративно поклониться ей — шепот в зале обеспечен, а может еще и фельетончик. Тогда они уже входили в моду. Марку Бернесу так и не удалось в песне спеть: «Самая лучшая женщина, где ты?». Само слово «женщина» — «вело». А «нужно», чтобы как говорил герой нашей музыкальной комедии: «Нужно чтобы вело, но не уводило». И Бернес спел: «Самая лучшая девушка, где ты?» Вечер в ЦДРИ не мог пройти для меня просто, как встреча с популярными мировыми звездами. Так мне хотелось вечно жить, вечно петь, вечно любить, вечно быть красивой, обнять весь мир, любить людей, всем все простить, плакать от восторга и неосознанного счастья, делать ошибки и спотыкаться. Когда я выхожу после спектакля или фильма и чувствую, что на улице плохая погода, что уже поздно, а вставать рано, а я так и не сделала то, что планировала — значит я потратила время зря. Значит, это было не искусство. Раз ничто не возбудило к жизни, не заразило — значит, была очередная мертвечина. Но если и сейчас я хочу поскорей остаться на улице одна, и, петляя из стороны в сторону, пройтись по тротуару размашистым шагом, напевая очередной любимый мотив, если тут же, придя домой, я бросаюсь к зеркалу, смотрю на себя и взвешиваю: ну как? «еще» или «уже»? Если хочется запеть «сердце в груди бьется как птица, ты хочешь знать, что ждет впереди» — значит, это было событие, которое меня подтолкнуло жить на более высоком градусе, чем вчера. Это было искусство!
Среди имен известных артистов в афише Колонного зала была объявлена и моя фамилия. Сколько раз по радио в Харькове я слушала: «Говорит Москва. Передаем трансляцию концерта из Колонного зала Дома союзов». И вот теперь я сама выступаю в этом сказочном зале. Именно таким — огромным, светлым, легким, улетающим куда-то ввысь, в нереальность — показался мне тогда самый прекрасный зал столицы. За кулисами было известно, что в зале одна молодежь, и что все зрители ждут эту «молодую артисточку». Я сразу поняла, что «молодая артисточка» — это я. За кулисами коллеги улыбались мне кисло и вежливо. Никто не хочет на сцену идти после меня. Так вслух и говорят: «Пусть она идет после меня, я спешу. Молодая — пусть посидит, подождет. А у меня нет времени.» — «Вы подождете?» — спрашивали меня. «Конечно, конечно, пожалуйста». И сидела до самого конца. Сидишь, мучаешься за кулисами от неловкости, всем извинительно улыбаешься и чувствуешь себя без вины виноватой.
Выступали мы вдвоем с композитором Анатолием Лепиным, написавшим музыку к веселой комедии. Эти несколько концертов в Колонном зале остались одним из ярких моментов моей короткой «молодой, бурной популярности». Не успел конферансье Эмиль Радов произнести: «А сейчас на сцену выйдет наша самая молодая артистка кино…» — зал вздрогнул от аплодисментов. Концертных платьев у меня тогда и в помине не было. На сцену я вышла в своем повседневном черном бархатном платьице с беленьким воротничком в горошек. Подошла к микрофону — зал поплыл. Я абсолютно точно помню, что в тот момент мне — до крика! — больше всего на свете захотелось домой к папе и маме. Вот исполнилось то, о чем я мечтала. Но эта ноша мне не по силам, не по плечу. Для того, чтобы ее нести, соответствовать тому, что произошло со мной и чего от меня ждут, — для этого у меня нет никаких возможностей: ни моральных, ни материальных, ни физических. В самую радостную, казалось бы, минуту — апогей популярности — я почувствовала одиночество и испуг, желание спрятаться у родителей от всего, что на меня навалилось, измотало, унесло сон, покой и радость. Думаю, что это был первый звонок, интуитивно точно услышанные тревожные звуки. У меня ослабела сопротивляемость, стали путаться дни, события, числа, лица, имена, знакомства нужные, знакомства ненужные. Мне были приятны просто хорошие люди, а они оказывались «ненужными». А те люди, знакомство с которыми было для меня мучительным, как раз были «нужными». Но душевно они мне были неблизки, неприятны. И я отходила от многих знакомств, сулящих опору…
Когда живешь без компромиссов — такая радость встать утром, вздохнуть полной грудью и не почувствовать ни в одной клеточке отголоска нечистой совести! А за то, что случалось, сама тяжко расплачивалась. Значит, судьба моя такая — жить по линии наибольшего сопротивления. Нечего завидовать другим.
То были самые высокие пики популярности, всеобщего признания и восторга. Именно так приветствовал Колонный зал. Молодежь увидела в роли девушки из комедии желанный образ. Ждали, ждали чего-то нестандартного, неординарного, ждали, не отдавая себе отчета. Образ явился на экране, и люди восторженно влюбились. Порой мне было неловко. Ну что я в картине такого сделала? Да если бы вы знали, люди, дорогие, что я еще ничего, ничегошеньки не свершила, ни на чуть-чуть! Во мне столько неизведанных сил, что я иногда сама себя боюсь. Я же не отбила для вас чечетку, я еще для вас не сыграла на аккордеоне и гитаре… А в институте, вы же знаете, — в институте я уже пробую играть драматические роли. Люди! В то время такой нестандартный облик, появившийся на экране в таком подвижно-музыкальном, вдруг возрожденном жанре, был нужен. Он возбуждал к жизни, к любви. Так писали в письмах умные люди. Я этого не понимала. Понимаю это только сейчас. Как будто то была не я.
Сейчас, через время, я себя воспринимаю шахматной фигуркой, которую переставляют на доске, она или теряет достоинство, или вдруг резко приобретает его, в зависимости от точно сделанного хода. Тогда я занимала самое высокое место на своей жизненной шахматной доске. Больше так единодушно публика меня не принимала никогда. Сцена Колонного зала была в весенних цветах. Песни исполнялись несколько раз, из зала меня выводили тайком — через ту дверь, где актеров публика не ожидает. У центрального входа собралась огромная толпа людей. Когда же я благополучно вышла на Пушкинскую улицу, кто-то крикнул: «Да вон же она!» От моего бархатного платьица с беленьким воротничком в горошек, как говорится, остались клочья. И так, с неослабевающим накалом, — целых полтора года. Достаточный срок, чтобы привыкнуть, измениться, перестроиться. 1958 год — диплом и выпускные экзамены. На «Мосфильме» запускалась в производство новая музыкальная кинокомедия «Девушка с гитарой». И роль этой девушки была написана специально для меня, с учетом моих возможностей.
Так скажите мне, уважаемые зрители, как тут не закружиться голове? Как не расслабиться сдерживающим центрам двадцатилетнего человека пятидесятых годов? О, сегодняшние двадцать — это совсем не тот наш наивный двадцатник. Ну-ка, без разминки, без проб и ошибок, взять и вскочить в другое измерение, не задев планки! Конечно, она, головушка, закружилась. И, как выражались у нас во дворе, «очень даже не медленно, а скорее наоборот». В этом измерении неуютно, но зато это место для избранных. Именно от сознания того, что ты избранный — не такой, как все, и начинается история тяжелой и мучительной болезни, от которой нет лекарств. Назвали ее прекрасно — «звездная болезнь». Только на приеме у врача ты с готовностью назовешь другие свои болезни с глупыми названиями: свинка, ишиас, ячмень, радикулит. И умолчишь, и ни за что не признаешься, что ты болен или болел «звездной болезнью». Ей подвержены не только артисты и люди искусства. Ею частенько болеют все те, чья жизнь проходит «на виду». Сейчас я уже знаю все приметы этой болезни. Изучила ее симптомы, все ее этапы. У каждого она протекает по-своему, индивидуально — в зависимости от эмоционального склада и умственных способностей больного. Я очень жалею тех, кого она не пощадила. Восхищаюсь теми, у кого иммунитет победил эту болезнь. Сама я не прошла всех ее этапов, и не знаю, как бы распорядилась своей популярностью Но… Все по порядку.