Аплодисменты - Людмила Гурченко

Но прежде вот о каком событии, тоже первом в жизни. Еду я в троллейбусе номер девять, который довозил до ВГИКа. Сидит рядом со мной мужчина и читает газету «Советская культура» Было это через несколько дней после выхода на экраны «Карнавальной ночи». И вдруг — в газете моя фотография с белой муфточкой! Я как икну — воздух попал не в то горло. Все: «Что с вами, девушка?» — «Да ничего, ничего», — говорю. И кашляю, не могу остановиться. А этот дяденька начинает вслух читать статью, очевидно, своим товарищам по работе. Статью, где рассказывается о фильме «Карнавальная ночь». Он произносит мою фамилию. А я на них смотрю во все глаза, давлюсь от кашля, и так хочется сказать им: «Товарищи! Так ведь это я сама!» Оказывается, один товарищ уже видел картину. Тут же включился в разговор и говорил про меня такое… Вот это была реклама! Я заглянула в газету и на всю жизнь запомнила фамилию автора статьи — Шалуновский. Ну, а теперь все по порядку…

Значит, это был именно тот период, когда у меня в Москве было в день по нескольку выступлений. В то время, когда в калейдоскопе навалившихся на меня событий я не успевала ничего сообразить. События действительные и события придуманные смешивались в непрерывном круговороте. И я порой уже не понимала, что же на самом деле произошло со мной, а что нет. Все перед глазами мелькало и пролетало. И я существовала с недоумением, да чего там с недоумением — с полнейшим отсутствием умения, этого бесценного дара, умения жить «на виду», когда необходимы дипломатический расчет, холодный ум и нечто особенное, совсем другое, несовместимое с моим внутренним устройством. При всей ограниченности и провинциальности я чувствовала, что моя натура делает частые перехлесты, неверные шаги, непоправимые ошибки… А как это рассчитать? Как избежать ошибок? К кому обратиться?

Самым сложным было то, что я не понимала: кто же я теперь? Как раньше — студентка? Не получалось. Новые обстоятельства не давали мне счастливой возможности оставаться по-прежнему той безмятежной и радостной. Своей популярностью я всех раздражала, всем мешала. Что же делать? Со стипендии снята. Да и с теперешней жизнью «на виду» не больно разгуляешься на студенческую стипендию. Мои родители, при всей любви ко мне, больше, чем на оплату комнаты, прислать не могли. Эстрадной концертной ставки у меня еще не было. Ведь я же была не актриса, а студентка. А за концерты в Колонном зале я с удивлением получила по нескольку рублей за выступление — это если в сегодняшних рублях, новых рублях. Арифметика простая. Такое бесставочное выступление ровно семь раз помещается в размере гонорара из голубого конверта. Если учесть, что такие бесставочники, как я, оплачиваются месяца через два после выступления, а голубой конверт вручается тут же, после концерта, то меня тогда эти два десятка голубых конвертов здорово поддержали. Эх, если б знать, где упадешь, — подстелил бы. Но жизнь распорядилась жестоко. И не подстелила.

Теперь я очень твердо и крепко знаю, какие концерты законные и какие концерты незаконные. Сейчас, если мне скажут: «Пожалуйста, выступите у нас. Мы вам в голубой конверт положим голубой карбункул». Э, нет… Это тогда, в те времена, девушка из Харькова, на которую свалилась оглушительная популярность, неприспособленная к столичным новшествам, обычаям, правилам и антиправилам, не сумела разобраться во всех запутанных тонкостях. Меня использовали ловкие люди, пугали статьями, приглашали и забывали где-то посередине, переставляя меня, как шахматную фигуру, делавшую погоду в данный момент на шахматной доске сборов и популярности. И по всем законам жизни это должно было рано или поздно кончиться.

Как-то раз, в один из дней съемок «Девушки с гитарой», вызвали меня в редакцию одной популярной газеты. Редактор, милый солидный дядечка, пожурил меня за эти концерты. Рассказал мне о ловких администраторах, которые на популярных именах делают деньги незаконным путем. Я ему дала честное слово, что больше это никогда не повторится. Но как же на душе было нестерпимо стыдно и тошно!

«Алло, алло, как ты себя чувствуешь, алло», — скрывая сильное волнение, задыхаясь, кричала из Харькова мама. Наверное, что-то произошло с папой. И она от меня это утаивает. Но папа рядом. Я же слышу, как они о чем-то перешептываются. Тогда почему мама не дает ему возможности говорить со мной? «Лель, дочурка не у курси… Ты скажи, як мать, пока люди не добралися». — «Мам, я же все слышу!» — «Дочурочка, моя дорогенькая, якой позор, на увесь Харькув! Тебя ув газете прописали. Мы с Лелюю не выживем…» Значит, тот дяденька не только пожурил…

Тот редактор, который беседовал со мной, написал фельетон об артистах эстрады, получающих голубые конверты. И главной фигурой выступала «самая молодая актриса, еще студентка, но уже…» Фельетон могут прочесть не все, но что-то компрометирующее тебя, конечно же, слышали все.

Прошлое, как талантливый актер-лицедей, обожает являться в самых разнообразных обличьях, чтобы напомнить о себе. Слегка прикоснувшись, оно тем самым мешает тебе еще раз потерять голову от нынешних твоих успехов. Хотя оно и знает, что ты теперь ученый. Но все же так, на всякий случай… Иногда оно приобретает обличье приятной женщины с двусмысленной улыбкой, которая думает, что за давностью лет ты все позабыл. А чаще всего прошлое предстает в виде короткого анонимного письмеца. Но есть любители сохранять неприятные истории. Это редкая разновидность антикваров. Не так давно, во время кинофестиваля в Москве, ко мне подошел мужчина. Что-то говорил о моих последних ролях. Но где-то очень, очень далеко я почувствовала знакомые колкие нотки. Теперь у меня расслаблений не бывает…

И вот же судьба — фамилия журналиста, который написал ту добрую статью о веселой комедии, и фамилия автора этого фельетона абсолютно одинаковые. Если бы не одна-единственная буковка… Одна лишь буковка, а моя жизнь повернулась на 180 градусов. И опять, без разминки, выскочив из огня, я очутилась внутри холодного айсберга. Пошли пачками письма резкого негативного содержания. Не знаю, как у меня хватило сил — наверное, только по молодости — чтобы не упасть, не разрыдаться, не сказать: не надо так… Там, в глубине души, у меня все обрастало горькой, печальной болевой пленкой. И самое большое количество писем, и самые колкие из них шли из родного города: «Нам стыдно за вас. Вы опозорили наш город. Ваши фильмы смотреть не пойдем». Я заглядывала в лица людей, пытаясь поймать добрый взгляд. Но уж слишком раздражала всех эта моя бурная, неспокойная популярность. Я понимала, что уже никто не в силах помочь. Но как же мне нужно было тогда почувствовать рядом живое человеческое тепло!