Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Анри Феваль

И тут произошло нечто странное: все находившиеся в вигваме, люди почтенные и благородные, стали окидывать друг друга недоверчивыми взглядами.

— Вот почему, судари мои, — фривольно и резко добавил горбун, — регент Франции нынче вечером озабочен, вот почему дворцовая стража усилена.

Он поклонился и направился к выходу.

— Имя! — вскричал Шаверни.

— Назовите это общеизвестное имя! — поддержал Ориоль.

«Разве вы не видите, — так и подмывало сказать Пероля, — что этот наглый шут насмехается над вами?»

Горбун остановился на пороге вигвама, поднес лорнет к глазам и осмотрел свою аудиторию. Затем вернулся назад и, сухо хохотнув своим смешком, напоминавшим звук трещотки, сказал:

— Ну и ну! Вы уже боитесь приблизиться друг к другу, каждый из вас полагает, что убийца — его сосед. Какое трогательное взаимное уважение! Господа, времена меняются, а вместе с ними и мода. В наши дни никто не пользуется для убийства жестоким оружием прошлого — пистолетом или шпагой. Наше оружие лежит у нас в бумажнике: чтобы убить человека, достаточно опустошить его карманы. Ну, при дворе регента убийцы, слава богу, встречаются нечасто. Не нужно так отшатываться друг от друга — среди вас злодея нет. Ого! — вскричал вдруг горбун, повернувшись спиной к престарелым вельможам и обращаясь к шайке Гонзаго. — Ну и постные же у вас физиономии! Никак вас мучит совесть? Хотите, я вас чуть-чуть позабавлю? Стойте-ка, господин де Пероль хочет улизнуть. Он много потеряет. Знаете, куда он направляется?

Почтенный фактотум уже скрылся за цветочными клумбами, где-то в стороне дворца.

Шаверни тронул горбуна за руку.

— А регенту это имя известно? — спросил он.

— Ах, господин маркиз, — отозвался человечек в черном, — не будем об этом, лучше посмеемся. Мой призрак весьма добродушен: он понял, что трагедии нынче не в чести, и перешел на комедию. А поскольку этому проклятому призраку известно как настоящее, так и прошлое, он явился на праздник, сюда, понимаете ли, и дожидается его королевского высочества, чтобы указать ему пальцем… — При этих словах палец горбуна пронзил пустоту. — Пальцем, да-да, пальцем! Указать на окровавленные руки, ставшие нынче весьма проворными. За пьесой всегда следует небольшая интермедия; нужно повеселиться и отдохнуть от яда и кинжала. Пальцем, господа, пальцем, проворные мои судари, выигрывающие в карты за этим столом, где держать банк имеет честь сам господин Лоу!

Произнеся имя господина Лоу, горбун благоговейно обнажил голову, после чего продолжал:

— Да, пальцем, господа шулеры, кавалеры ажио[118], мошенники с улицы Кенкампуа, пальцем! Господин регент — добрый принц, и предрассудки его не обременяют. Но он не знает всего, а если б знал, ему было бы очень стыдно.

Игроки задвигались.

Господин де Роган произнес:

— Это правда.

— Браво! — одобрили барон де ла Юноде и барон де Барбаншуа.

— Не так ли, господа? — снова вмешался горбун. — Ведь правду всегда высказывают со смехом. У этих молодых людей руки чешутся выкинуть меня отсюда, но они сдерживаются из уважения к вашим летам. Я имею в виду господ де Шаверни, Ориоля, Таранна и прочих: чудная молодая компания, в которой слегка облезлые дворяне смешаны с неумытой чернью, как разноцветные нитки в вязанье, — всего понемногу. Ради бога, мои любезнейшие, не сердитесь, ведь мы с вами на бале-маскараде, и я всего лишь несчастный горбун. Завтра вы бросите мне экю за то, что я подставлю вам свою спину в качестве пюпитра. Вы пожимаете плечами? На здоровье! Стало быть, я заслуживаю лишь вашего презрения.

Шаверни взял Навайля за руку.

— Ну что ты будешь делать с этим болваном? — процедил он. — Пошли отсюда.

Престарелые сеньоры смеялись от всей души. Один за другим молодые игроки вышли из вигвама.

— А указав пальцем, — продолжал горбун, повернувшись к Роган-Шабо и его почтенным сотоварищам, — указав пальцем на сочинителей сплетен, барышников, ажиотеров, на всю эту банду паяцев, расположившуюся в особняке Гонзаго, я укажу господину регенту — пальцем, господа, пальцем — и на обманутое честолюбие, и на затаенную злобу. Я укажу на тех, кто из себялюбия или гордыни не может терпеть молча, на неуемных интриганов, на поседевших сумасбродов, которые хотели бы возродить Фронду, на приспешников герцогини Мэнской, на завсегдатаев особняка Челламаре! На нелепых и гнусных заговорщиков, которые хотят втянуть Францию в какую-нибудь дурацкую войну, чтобы возвратить себе потерянные должности и почести, на тех, кто поет дифирамбы былому, клевещет на настоящее, льстит будущему, на обессилевших шутов гороховых, на изнуренных Скапенов, именующих себя обломками золотого века, на Геронтов и Жокриссов…[119]

Тут горбун увидел, что ораторствует перед пустотой. Два его последних слушателя, Барбаншуа и Юноде, ковыляли к выходу: барон де ла Юноде страдал подагрой на правую ногу, барон де Барбаншуа — на левую. Маленький человечек в черном беззвучно рассмеялся.

— Пальцем! Пальцем! — тихонько пробормотал он.

Затем, достав из кармана грамоту, он сел за опустевший карточный стол и принялся читать. Начиналась она словами: «Я, Людовик, милостию Божией король Франции, Наварры и проч.». Внизу стояли подписи Людовика и регента, герцога Орлеанского, заверенные статс-секретарем Лебланом и начальником полиции де Машо.

— Вот это славно! — пробежав текст, проговорил человечек. — Впервые за двадцать лет можно поднять голову, посмотреть людям в глаза и бросить свое имя в лицо гонителям. Клянусь, оно нам еще послужит!

V

Розовые домино

Кроме заголовка и подписей, в грамоте с гербом Франции содержался написанный по всем правилам охранный лист, выданный правительством шевалье Анри де Лагардеру, бывшему легкому кавалеристу покойного короля. Этот документ, составленный по форме, которая была недавно принята для дипломатов, не аккредитованных официально, давал шевалье де Лагардеру право посещать любой уголок королевства, а также в любое время и при любых обстоятельствах покидать территорию страны.

— При любых обстоятельствах, — несколько раз повторил горбун. — У господина регента могут быть причуды, но человек он честный и слово свое держит. При любых обстоятельствах! Теперь Лагардеру открыты все пути. Въезд ему мы обеспечим, и да надоумит его Господь действовать должным образом.

Горбун взглянул на часы и встал.

Индейский вигвам имел два входа. В нескольких шагах от второго из них проходила тропинка, ведшая через заросли в домик мэтра Лебреана, привратника и садовника. Как и все остальное здесь, домик этот служил своего рода декорацией. На его разукрашенный фасад падал свет от фонаря, который был спрятан в листве большой липы; в этой стороне сада пейзаж на сем и заканчивался. Вечером это было, как правило, темное и