Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Анри Феваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мгновенно десять клинков вылетели из ножен. Снова переложив шпагу в левую руку, человек в домино двумя молниеносными ударами обезоружил стоявших спереди Жиронна и Носе. Видя это, Ориоль долго раздумывать не стал. Оправдывая возложенные на него надежды, новоиспеченный дворянин тут же пустился наутек с криком: «На помощь!» Монтобер и Шуази ринулись было в атаку, но первый мигом упал на колени, получив скользящий удар по уху, второму же не повезло больше: незнакомец раскроил ему лицо.
Тем временем на шум прибежали гвардейцы. Посрамленные искатели приключений успели разлететься в стороны, словно скворцы. Подле беседки гвардейцы не обнаружили ни души: человек в черном домино и девушка исчезли как по волшебству, лишь в домике мэтра Лебреана стукнула дверь.
— Дьявольщина! — воскликнул Шаверни, отыскав в толпе Навайля. — Вот это потасовка! Нужно бы отыскать этого рубаку и поздравить его со столь твердой рукой!
Повесив головы, подошли Жиронн и Носе. Шуази стоял в сторонке, прижимая к щеке окровавленный платок. Монтобер изо всех сил старался спрятать покалеченное ухо. Остальным тоже досталось, хотя они и пытались это скрыть. Не пострадал только пузан Ориоль.
Вид у всех был весьма сконфуженный. Предприятие их окончилось крахом; каждый ломал голову над тем, кто таков этот лихой боец. Молодые люди прекрасно знали все парижские фехтовальные залы, которые уже не пользовались тем успехом, что в конце прошлого столетия: время было другое. Никто из известных им виртуозов клинка не был в состоянии обратить в бегство десяток противников, причем без особых усилий. Человек в черном домино даже не боялся запутаться в складках своей просторной одежды. Он сделал всего несколько удачных выпадов. Мастер есть мастер, что уж тут говорить!
Но это был человек, явно им незнакомый. Никто в фехтовальных залах, включая учителей и хозяев, не обладал столь блистательным искусством.
Недавно у них шел разговор об убитом в расцвете лет герцоге де Невере. Вот о ком до сих пор помнили во всех фехтовальных академиях: быстрый как мысль, стальные ноги, глаза рыси! Но он давно был мертв, а любой из собеседников мог поклясться, что черное домино вовсе не призрак.
Во времена де Невера был еще один человек, даже более искусный, чем сам герцог: офицер легкой кавалерии покойного короля по имени Анри де Лагардер. Но какая, в конце концов, разница, как зовут посрамившего их рубаку? Ясно одно: на сей раз нашим повесам не повезло. Горбун победил их языком, а человек в черном домино — шпагой. Теперь предстояло взять двойной реванш.
— Балет! Балет!
— Вон его королевское высочество, а вон — принцессы!
— А там — господин Лоу! Сам господин Лоу вместе с посланником королевы Анны Английской милордом Стерзом!
— Да не толкайтесь вы, прах вас побери! Всем хватит места!
— Пентюх! Наглец! Дубина!
И все прочее, истинная и неподдельная радость любых столпотворений: помятые бока, отдавленные ноги, полузадушенные женщины.
В глубине толпы послышались пронзительные крики. Давно известно, что низеньких женщин хлебом не корми, только дай затесаться в какую-нибудь давку. Им совершенно ничего не видно, они страдают невыразимо, но воздержаться от этой муки мученической не в силах.
— Господин Лоу! Смотрите, господин Лоу поднимается к регенту на помост!
— А вон та, в жемчужно-сером домино, — госпожа де Парабер.
— А та, в красновато-буром, — герцогиня де Фалари.
— Ну и разрумянился же господин Лоу! Должно быть, неплохо пообедал!
— А его высочество регент бледен: наверно, плохие новости из Испании!
— Тише! Успокойтесь! Балет! Балет!
В разместившемся вокруг фонтана оркестре грянул аккорд — знаменитый первый удар смычка, лет пятнадцать или двадцать тому назад еще занимавший умы провинции.
Места для зрителей находились перед самым дворцом, так что люди сидели к нему спиной. Это напоминало холм, пестревший женскими нарядами. И вот прямо напротив зрителей с помощью невидимого механизма медленно поплыл вверх занавес. Сцена очень натурально изображала луизианский пейзаж: девственные леса с гигантскими деревьями, вершины которых чуть ли не упирались в небо, обвитыми, словно змеями, лианами; прерии до самого горизонта, голубоватые горы и могучий золотой поток Миссисипи, отец вод.
Берега реки ласкали взор нежной зеленью, которую так любили выписывать художники XVIII века. Чудные рощицы, навевавшие мысль о земном рае, соседствовали с замшелыми гротами, каких не погнушалась бы даже Калипсо[123], ожидающая юного и холодного Телемаха. Но никаких мифологических персонажей там не было: их заменяло некое подобие местного колорита. Под тенистой листвой бродили индейские девушки в украшенных блестками набедренных повязках и коронах из ярких перьев. Юные матери грациозно покачивали колыбельки с новорожденными, висящие на колышущихся от ветерка ветвях сассафраса. Воины стреляли из луков и бросали томагавки, старики курили трубки, сидя у костров совета.
Вместе с занавесом, словно из-под земли, поднялись многочисленные декорации, или задники, как называют их в театре, и стоящая посреди пруда статуя Миссисипи оказалась окруженной великолепным пейзажем. На местах для зрителей и по всему саду раздались рукоплескания.
Ориоль вконец потерял голову. Он только что наблюдал выход мадемуазель Нивель, исполнявшей в балете главную роль дочери Миссисипи.
Волею случая молодой финансист оказался между бароном де Барбаншуа и бароном де ла Юноде.
— Ну? — воскликнул он, толкнув почтенных старичков локтями. — Как вы это находите?
Оба барона, возвышаясь на своих журавлиных ногах, презрительно посмотрели вниз на собеседника.
— Ну каков стиль? — продолжал коротышка-откупщик. — Каков костюм? А легкость, а блеск, а великолепие? Одна юбка обошлась мне в сто тридцать пистолей. Крылья стоили тридцать два луидора, пояс — сотню экю, а диадема — целое состояние. Браво, обожаемая! Браво!
Бароны переглянулись поверх его головы.
— Что за прелестное создание! — заметил барон де Барбаншуа.
— И вот как ей достаются наряды! — подхватил барон де ла Юноде.
И, печально переглянувшись над пудреной головою толстенького откупщика, старики в унисон заключили:
— Куда мы идем, господин барон? Куда?
За первым «браво», брошенным Ориолем, последовал гром оваций. Нивель и в самом деле была восхитительна, а соло, исполненное ею на фоне водяных лилий и овсюга, все признали бесподобным.
Ей-же-ей, этот господин Лоу — человек весьма почтенный, раз придумал страну, где так славно танцуют. Толпа, как один человек, повернулась в его сторону и заулыбалась: она любила его, она была вне себя от восторга.
Но по крайней мере двое не принимали участия во всеобщем веселье. В течение примерно десяти минут Плюмаж и Галунье почтительно следовали
