Свет в окне - Елена Катишонок

Когда поезд подходил к Берлину, начался дождь. Перрон вспух зонтиками – черными, цветными, клетчатыми. Ансельм появился один, без Лизы.

Тетка встретила ее вопросом: «Когда же ты сына привезешь?». Ансельм уверял, что такого рислинга она не пробовала, Настя распаковывала чемодан и тоже говорила, отвечала на вопросы, сама слыша свой заржавевший от неупотребления немецкий.

Радостная суета продолжилась за ужином с «таким рислингом», после чего племянница и тетка вдвоем отправились на прогулку – «посплетничать», как выразилась Лиза, и перешла на русский.

Жили они в тихом пригороде, до Берлина час езды. Ровное, как пробор в волосах, шоссе, ровно рассаженные и ровно подстриженные кусты, аккуратные, как на макете, коттеджи. Картинка напоминает взморье, только без моря и без пляжа. В одном из таких коттеджей жили Лиза и Ансельм Келер. Три комнаты, небольшая терраса, зато целых две ванные, одна из которых принадлежит Насте на все время ее гостевания.

Лиза не умолкает, ей редко случается говорить по-русски. Настя кивает, улыбается, отвечая на Лизины вопросы, но главное – дает ей выговориться. Сама она с наслаждением разминается после сидения в поезде и за столом. Дождя нет. Весенний воздух свеж и прохладен, как рислинг дяди Ансельма. Какая Лиза счастливая, что вот так просто, в любой момент может зайти в магазин и купить не то, что дают, а что хочется, и безо всякой очереди. А хочется всего сразу, хоть Настя только что поужинала: например, вон тех сухариков в зеленых пачках или сыр, расфасованный в небольшие прозрачные упаковки, не больше чем туалетное мыло, зато на каждой яркая цветная наклейка; прямо так и лежат в витрине.

В магазине Лиза смеется: «Это специальное печенье для диабетиков, кому сахар нельзя; мы другое возьмем». Они берут другое и третье, кассирша улыбается Лизе, а потом выходят на улицу, и Лиза продолжает начатый разговор:

– Мы три раза посылали приглашение Вере с Сергеем, я ведь сестру не видела лет десять, нет: больше! Вот с тех пор, как я к вам приезжала. Это выходит… пятнадцать лет. Как время летит! Вы тогда с Карлом только поженились. А Сережу… Забыла, как он выглядит, я в сорок первом только с ним виделась, когда их отправляли на фронт. Может, они на секретной работе, там строго, у нас ведь тоже так…

Настя чуть не расхохоталась. Куда уж секретней – завод шарикоподшипников, к тому же мать два года как на пенсии. Самое время за границу отправляться… Лиза, Лиза, бедная Лиза! Никак не объяснить (а когда объясняешь, никак не понимает), что не приедут мать с отцом – не пустят их, они знают и не рыпаются. И пусть спасибо скажет, что так: только папаши здесь не хватало, в вашем стерильном городке. Мать, может, и собралась бы, да пьянь эта болотная, как Настя про себя называла отца, не пустит: «К фашистам, к предательнице этой?!».

Ансельму сказала, что отца «мучат тяжелые воспоминания». Тот задумчиво кивнул: «Я понимаю. Мой друг Ульрих никогда не говорит о войне, ни с кем». И прибавил странную фразу, если Настя правильно поняла: «Нами воевали». Настя представила себе шахматную доску, по которой двигались крохотные фигурки: одни со звездочками, другие со свастиками. То там, то здесь черно-белые клетки вспучивались у них под ногами, как взламываемый паркет, от неслышных взрывов; игроков видно не было. Она твердо помнила со школьных лет, что войны бывают справедливые и несправедливые, но если немецкий дядюшка прав («нами воевали»), то получается, что и он, и ее папаша, пьянь болотная, в одинаковом положении.

Однако что-то здесь было неправильно.

Они на нас напали, и это несправедливо. Мы их разбили, прогнали, победили, и это справедливо. Почему же они, побежденные, живут намного лучше победителей?..

Когда Настя попала в ГДР в первый раз, она не думала об этой несправедливости, да и вообще ни о чем не успевала думать, очумев от впечатлений. Не сразу, а много позже вспомнила, как, приехав поступать в университет, она была очарована незнакомым городом, который теперь стал привычным; однако Германия поразила иначе и сильней, потому что здесь все выглядело иначе и казалось несравненно лучше всего виденного прежде, так что не было случая гордо сказать: «А вот у нас…». Позднее удалось, благодаря экскурсионному бюро, побывать в Чехословакии – до шестьдесят восьмого, слава богу, и незадолго до Ростика. Потом, когда ему исполнилось пять лет, опять поехала в ГДР, они с теткой бродили по магазину детских вещей, где Лиза не могла остановиться: «вот этот комбинезон подойдет, смотри…», а Настя… Именно здесь на нее навалилась злая тоска, потому что перед глазами стоял «Детский мир» в центре города, очередь, огибающая прилавок, надменная кассирша в будке, духота и чужое напряженное дыхание в затылок.

Вечером Ансельм повел их в пивной погребок. Настя увидела мужчин и женщин, нарядно, на ее взгляд, одетых, которые весело переговаривались и выбирали пиво из множества имевшихся сортов. От вспыхнувшей ярости стало горько во рту. Туда бы их, к пивному киоску с окошком, через которое тетка (всегда толстая) ловко и презрительно сует кружку очередному счастливцу. Туда – в грязь, вонь, лужи; где над окошком торчит объявление: «ТРЕБУЙ ДОЛИВА ПОСЛЕ ОТСТОЯ». Там, в пивной очереди, пусть бы они увидели женщин – бывших женщин: страшных, с опухшими сизыми лицами, одетых в какую-то рвань.

Почему, за что?! Ведь многие из тех, в очереди, тоже воевали – а значит, победили, – почему они заискивают перед пивной теткой и никакого долива не требуют, почему не они, а побежденные – бывшие фашисты, да – сидят в уютном погребке и пьют любое пиво по их выбору из нарядных кружек?

– Ты что задумалась, дружок? – ласково спросила тетка.

Настя перевела дыхание.

– Как сказать: «ТРЕБУЙ ДОЛИВА ПОСЛЕ ОТСТОЯ»? Хочу рассказать Ансельму, как у нас пиво продают…

Лиза повернулась к мужу и перешла на немецкий. Оба так чистосердечно смеялись, что Настя тоже улыбнулась.

Как еще себя вести, если победители проиграли?

А ведь мы победили.

Всякий раз Келеры возили Настю куда-нибудь. Теперь предстоял Лейпциг, так расхваленный новым знакомым. Настя не уставала радоваться все новым и новым диковинкам, которыми изумляла ее эта страна; на их фоне Степан Васильевич – «СВ» – уже превратился в листок с номером телефона, который можно будет выбросить, когда она вернется домой.

Ярмарка потрясла Настино воображение. Здесь неуместно было бы даже заикнуться: «А вот у нас…», это не Дрезденская галерея, которую она великодушно сравнила с Эрмитажем. Келеры, не видевшие Эрмитажа, уважительно промолчали. Нет, Лейпцигскую ярмарку сравнивать было не с чем. ВДНХ?.. ВДНХ – каменный век. От самого выдыхающегося названия накатила тоскливая горечь, и не с кем было ею поделиться. Мучила та же мысль: мы победили, почему же мы живем так убого, почему наши вещи такие топорные, бездарные?

Почему мы так не любим себя – мы, победители?..

На ярмарке главное было – не потеряться, но Лиза с Ансельмом во что бы то ни стало хотели подойти к советскому стенду. Настя неохотно присоединилась. Лаковые палехские шкатулки с хвостатыми жар-птицами, матрешки, разноцветные шали с кистями, щедро усеянные гигантскими малиновыми розами – в общем, филиал магазина «Березка». Армянские коньяки, нарядные бутылки с надписью «VODKA» славянской вязью, рядом икра – черная, красная; разнокалиберные банки с золотыми буквами: «СЕВРЮГА»… У Льва Толстого кто-то заказывал севрюгу: «Да только смотри, чтобы свежая!». Или там осетрина была?

Настя увидела книжный стенд и обернулась, отыскивая глазами тетку.

– Друзья встречаются вновь.

Вздрогнула от неожиданности и обернулась, уже догадываясь, кого увидит.

– Я рад, что вы приехали, – улыбнулся Баев. – С экскурсией?

Подошли Келеры. Лиза с любопытством наблюдала за Степаном Васильевичем. Он заговорил по-немецки привычно и уверенно; сказал что-то забавное – Настя не уловила, – отчего Ансельм и Лиза весело заулыбались. Через несколько минут взглянул на часы, с сожалением развел руками: работа, прошу прощения, – и отошел.

– Какой любезный, – сказала тетка. – Ты давно с ним знакома?

Настя стояла у прилавка с книжными «деликатесами», эквивалентными икре, севрюге и опьяняющими не хуже армянского коньяка. Выпуски последних лет и совсем свежие издания; синяя «Библиотека поэта» и миниатюрные, в половину ладони величиной, книжечки с золотым обрезом. Она взяла в руки квадратный черный томик, раскрыла, и у нее перехватило дыхание:

Настоящую нежность не спутаешьНи с чем, и она тиха.Ты напрасно бережно кутаешьМне плечи и грудь в меха.

Лиза обняла ее за плечи:

– Пойдем, дружок, Ансельм умирает от голода. Потом выберешь что захочешь.

Настя знала, что так все и произойдет. Тетка не позволяла ей тратить деньги. Кроме того, впереди маячили вожделенный вельветовый пиджак и сумка; Лиза твердо вознамерилась купить ей туфли. «Кого нам баловать, кроме тебя?»