Свет в окне - Елена Катишонок

Дмитрия Ивановича давно веселила поразительная жизнестойкость этой части света: много лет Запад был «загнивающим», потом стал «гнилым» и, в соответствии с непреложными законами природы, вот-вот должен был бы распасться на атомы; однако поди ж ты… Речь по поводу вручения очередного ордена главе правительства… Статья «В ДОБРЫЙ ЧАС!» – о весеннем севе; как же без нее, хотя Присуха, как и все граждане («как один…»), хорошо знает, что с наступлением осени начнутся «неблагоприятные погодные условия» и разверзнутся библейские хляби, которые, конечно же, подкосят снятые урожаи на стыдливо умалчиваемых площадях. И никакой ремонт здесь не поможет, даже и капитальный. Зато ремонт поможет квартирам, которые хозяева любовно приводят в порядок, пусть и не в едином порыве, но совершенствуя по мере сил свой маленький, самый главный мир.

Купил две пачки «Любительских» и, дойдя до остановки, закурил. Женщина с коляской на противоположном тротуаре шла, отвернувшись и глядя не на ребенка, а сюда – и вверх. Ее обогнали школьники и тоже остановились, уставившись в ту же сторону. Стоявшие рядом с Присухой люди стали вертеть головами и подняли головы.

Автобуса видно не было. С наслаждением затянувшись, Дмитрий Иванович тоже посмотрел вверх. Ого! На верхнем этаже, похоже, капитальный ремонт – меняют рамы. Снизу были видны пустые темные проемы на месте окон. В проемах то появлялись, то исчезали головы ремонтников, ожесточенно и громко переругивавшихся. Кто они, плотники? Стекольщики? Выглянул и скрылся качающийся угол новой рамы. Светлое дерево казалось белым по контрасту с темным проемом.

Прохожие замедляли шаг, поднимали головы; потом шли дальше.

Автобуса не было. Сверху несся мат.

Кстати, не так уж это и невозможно, расхрабрился Присуха, ремонт. Уголком сознания понимал, что все равно никогда не решится на это, но… Почему они так орут – неужели русский человек не может работать без мата?

Женщина с коляской уже несколько минут стояла, подняв голову. Другие замедляли шаги.

А моя книга будет жить. Присуха улыбнулся. Он уже решил, какую главу публиковать, осталось только…

Громко закричала женщина с коляской, протягивая руку прямо к нему, и Дмитрий Иванович удивленно обернулся как раз в ту секунду, когда отпрянули стоявшие вокруг, и тяжелая рама повергла его на землю.

Лунканс К. Г. оказался никудышным свидетелем. Во время происшествия (так записали в протоколе) он выходил из парадного дома №…

Что-то громоздкое пронеслось сверху прямо перед ним, и Карл невольно сделал шаг назад. Брызнули стекла. Отлетел в сторону тощий портфель, к самым его ногам. Он нагнулся и поднял. Оттуда высыпалось несколько библиотечных карточек, которые он подобрал, и только тогда увидел поверженного человека.

Подошел автобус и остановился, не доехав до остановки. Люди заторопились к раскрытым дверям, часто оглядываясь.

Лежащий человек не шевелился.

Откуда-то несся громкий женский крик.

Автобус отошел, медленно объехав разбитые стекла.

Кто-то произнес красивым авторитетным баритоном: «Тело нельзя трогать. Милицию надо». После этого заговорили все разом:

– «Скорую» надо, «скорую»!

– Пьяный, не иначе.

– Прямо в голову, надо же…

– С окна выпал! С окна, сверху!

– Да вызовите кто-нибудь «скорую», «скорую» надо!

– Не выпал, а выбросился.

– Столкнули. Я вот в газете недавно…

– Выпивши, конечно; сидел и вывалился.

– Что вы меня прямо на стекла толкаете, смотреть же надо!

– «Скорую»!

– Да вызвали уже, вызвали… Умные какие. Скоро приедут.

– Без милиции тело трогать нельзя.

– Да-а-а… Такая «дура» долбанет, так…

– Это сверху, там ремонт.

Как раз в этот момент по лестнице загрохотали шаги, и двое мужчин в заляпанных спецовках выбежали из парадного. Растолкав народ, подбежали – и попятились.

«Скорая помощь» остановилась прямо у тротуара. Подошли санитары с носилками и остановились, переглянувшись. Врач присел на корточки, потрогал шею лежавшего и встал, ни на кого не глядя.

Прав оказался обладатель авторитетного баритона, потому что через несколько минут рядом со «скорой» появилась милицейская машина. Врач о чем-то спорил с милиционерами, повторяя: «Куда я это повезу, куда?!». У человека, которого санитары переложили на носилки, была точно такая же бородка, как у врача, но Карл отметил это как-то машинально: слово «это» прозвучало страшней, чем «тело».

– Тут вещи… портфель его, – сказал он.

Пришлось ехать в милицию, где долго выясняли, как портфель оказался у него, а сам он, Лунканс Карл Германович, на месте происшествия.

На место происшествия Карлушка приехал, чтобы посмотреть еще одну квартиру. Кто знает, твердил он себе, как все сложится у инициативной Марии с остальными звеньями обменной цепочки, вдруг что-то сорвется?

Квартира показалась Карлу темной и неприветливой. Хозяева, пожилая пара, жались друг к другу, словно им самим здесь тоже было неуютно. За окнами виднелся тесный двор. Карлушка поблагодарил и с облегчением закрыл за собой дверь, а еще через час расписался под протоколом и вышел из отделения милиции, оставив на столе портфель «пострадавшего», как опять-таки было записано в протоколе.

Мощная энергия Марии Михайловны (и, вероятно, неизвестных «тех»), его собственная беготня со справками сделали свое дело: обмен состоялся.

В выходные начал и закончил переезд, благо вещей было не много. Квартира, так понравившаяся с самого начала, теперь была в полном его распоряжении – с «моющими» обоями, которыми Мария гордилась не меньше, чем «сместителем», и, что самое главное, телефоном.

В горячке переезда и возни с вещами Карл больше всего боялся пропустить телефонный звонок. А телефон молчал, хотя он сразу послал Насте телеграмму с новым номером и специально просил Марию Антуанетту сообщать ему о звонках. Несколько раз он сам пробовал соединиться с Москвой, но получал один и тот же ответ: «Ваш абонент не отвечает».

Все понятно, говорил он себе. Выходной день: они пошли в кино, например, или в театр; в гости, наконец. Или, что вероятнее всего, уехали за город. Однако завтра последний день учебы, двадцать девятое мая; наверное, Ростику уже купили билет на поезд…

Утром следующего дня, когда он не спеша брился – первый день отпуска, торопиться некуда, – позвонили в дверь.

Телеграмма состояла из одной фразы: «СВЯЗИ ПЕРЕВОДОМ РАБОТУ ГДР СРОЧНО ВЫЕЗЖАЕМ МОСКВЫ = БАЕВЫ».

Действительно, уехали за город. Далеко за город.

Очень похоже на Настю: ни о чем не предупредить, а сообщить уже после того как решение принято. Потому и телеграмму дала так поздно. Карл уверен был, что не новый муж, а Настя сама это сделала и подписалась новой фамилией тоже нарочно, полностью отстранившись от их прошлой жизни.

Впереди был отпуск, самый длинный в жизни.

6

Настя откинулась на бархатную спинку сиденья. Телеграмма была хорошей идеей. Чем звонить, разговаривать, выслушивать ненужные и, главное, бестолковые вопросы Карла, лучше доверить информацию казенному бланку.

Степан Васильевич, правда, выразил недоумение: как же, дескать, вот так формально – вы же договаривались, что мальчик поедет к отцу?

Когда Степан Васильевич что-то не понимал или бывал удивлен, он чуть хмурился, так что на переносице у него появлялась горизонтальная полоска-морщинка, как будто он хмурился носом. «Карлу ничего нельзя объяснить, его можно только поставить перед фактом», – ответила Настя.

Пусть обдумает.

Морщинка на переносице разгладилась, лицо стало сочувственным.

Со Степаном Васильевичем Баевым Настя познакомилась прошлой весной, тоже в поезде, когда ехала к Лизе. Никаких бархатных диванчиков – самое обыкновенное купе; к счастью, она оказалась в нем одна, без попутчиков. Можно было смотреть в окно, думать о встрече с Лизой и Ансельмом. Опять будут удивляться, что приехала одна. «Я сынишку вашего только на карточке видела!» – вздохнет Лиза, хотя почти привыкла уже, в отличие от Ансельма. Тот опять возмутится: «Почему ты не пожалуешься, почему?!».

Warum, warum?..

Как объяснить наивному Ансельму, «warum», на его же языке? Наверное, не в языке дело, а в чем-то другом. Вот Лиза с Ансельмом живут в демократической Германии, а совсем рядом, в зловещей ФРГ, у них есть, оказывается, друзья, но о встречах с ними супруги не рассказывают. Warum, спрашивается? Настя никогда не задавала дурацких вопросов, хотя страшно интересно, как живут люди во второй половине рассеченной страны. Может быть, западные немцы так же не похожи на восточных, как русские «на болоте» и русские в Городе? Сколько раз она думала об этом, столько же раз останавливала себя. Какой смысл думать о том, что нельзя увидеть своими глазами?

Настя вытащила журнал, открыла, но поезд начал тормозить.

Можайск.

Дверь купе лихо отъехала, впустив огромный чемодан и супружескую пару.