Свет в окне - Елена Катишонок

После этого эпизода всякий раз, когда приятель предлагал: «Пойдем выпьем, я такое место знаю», Карл отказывался мягко, но решительно. Никакое «место» не могло быть лучше весеннего города, начинающегося сразу за заводской проходной. Птичий гомон, освобожденный апрелем, был главным звуковым фоном, на который накладывались все другие уличные шумы: дребезг и звон трамваев, автомобильные гудки, ровное шуршанье троллейбусов, голоса в очереди за квасом: «Вы последний? – «Я не последний, я крайний».

Что такое делает с человеком весна, от чего он вдруг чувствует себя молодым, изумлялся Карл, ощутивший весну с необычайной остротой; что она такое делает?! Каждое утро, выходя на балкон, он замечал, как робкие акварельные краски апреля становились ярче, насыщеннее, сочнее, и разве что дымок его первой сигареты напоминал об акварели. Деревья стояли в юной зелени, и на ветках продолжали вылупливаться новые крохотные блестящие листочки. Во дворе зацветали клены, и к утру нежная зеленоватая пыльца припудривала тротуар, чьи-то «Жигули», оседала на карнизах. Хотелось сохранить, удержать магию весны – юное, почти детское желание, которое внезапно ожило.

Апрель. Скоро начнется май – и скоро пролетит, зато начнутся школьные каникулы, приедет Ростик – сын, росточек мой! Взять отпуск, собрать все отгулы – с начальством уже договорился – и поехать на хутор, вместе просмолить старую дедову лодку, а спиннинг он приготовил давно. Потом… нет, так далеко фантазия не простиралась. Мать, он знал, с нетерпением ждет Ростика и почти переселилась в деревню: готовится к его приезду. Карлу часто виделось, как он едет на вокзал встречать сына. Ходит по перрону в ожидании московского поезда, стараясь угадать, где остановится вагон, в котором едет Ростик. «На все лето в деревню? – спросила Настя по телефону. – Что ребенок там увидит, на хуторе? Ты мог бы подсуетиться в профсоюзе насчет путевки. Ну не в “Артек”, разумеется, – добавила язвительно, – хотя бы в лагерь на взморье, что ли…» Настя, как всегда, была недовольна – не столько хутором, сколько им, Карлом. «Что-нибудь придумаю», – торопливо пообещал он, но твердо знал, что если и будет что-то «придумывать», то уж никак не пионерский лагерь – ни на взморье, ни в любом другом месте, потому что Ростик тихо ненавидел лагерь. Именно «тихо» – мальчик ездил туда два раза, хотя достаточно было бы и одного, но Настя пребывала в твердой уверенности, что «коллектив оказывает на него совершенно необходимое влияние». Оба раза сын возвращался молчаливым, замкнутым и каким-то… постаревшим, что ли. Третьего раза не будет, твердо решил Карл, но не успел сказать об этом жене, потому что начался развод.

Однако развод был пройден, и сейчас, в яркий и пятнистый от солнечных зайчиков день он казался далеким, как скучный, давно сданный экзамен.

Дождавшись после работы троллейбуса, Карл пробил талончик и бездумно смотрел теперь в пыльное окно. Заметив кондитерский магазин, вспомнил, что дома кончился кофе, и торопливо начал продираться к выходу. Задержался в гармошке смыкающихся дверей, получил вслед несколько напутствий, ядовитых и сочувственных, и выскочил на свободу.

В магазине толпился народ. Несколько девушек у витрины выбирали конфеты, в очереди слышались нетерпеливые голоса.

– Лунканс!

Карл обернулся на голос. Зинка; ее только не хватало. Та вытягивала голову и махала ему рукой. Пришлось подойти.

– Я уже думала, ты не придешь.

Карлушка не успел изумиться, потому что Зинка с готовностью бросила в сторону:

– Он занимал.

Повернулась к нему и спросила деловито:

– Ну? Ты чего брать-то будешь?

– Кофе. Вот объясни мне, – начал он, ухватившись за кофейную тему, – какая разница между сортами? Один по четыре пятьдесят, другой по четыре десять. На глаз не различить.

Карл кивнул на два больших стеклянных цилиндра, доверху наполненные коричневыми матовыми зернами.

– Разница будь здоров, – хохотнула Зинка. – Вот выйдем отсюда, тогда объясню. Бери давай, ты же передо мной стоял.

– Нет, я извиняюсь, – раздался за спиной возмущенный голос, – я не помню, чтоб он занимал!

Обладательница возмущенного голоса ткнула Карла вязаным плечом, стараясь вытеснить из очереди. Кто-то неуверенно поддержал, и Карлушка остановился, не успев достать бумажник.

– Ну да, – весело согласилась Зинка, – старожилы не упомнят. Проспали, тетенька!

Протест увял, поддержанный чистосердечным смехом девушек, оторвавшихся наконец от витрины. Одна из них с любопытством посмотрела на Карла, подруги потащили ее к выходу. У двери она оглянулась.

– Вот! – торжествующе заявила Зинка. – А девушки помнят. Особенно хорошенькие.

Когда Зинка с Карлом отходили от прилавка, женщина бросила им вслед:

– Нет, вы скажите: когда он занимал?

Зинка чуть повернула голову и спокойно ответила:

– В феврале.

Из магазина вышли вместе. Зинка с любовной ворчливостью пожаловалась, что «на этих крокодилов зефира не напасешься, ну везде находят, куда ни спрячь», и Карлушка выжидал момент, чтобы попрощаться, когда Зинка взяла его под руку.

– Вот ты меня сейчас кофейком угостишь, а я тебе все объясню про пересортицу. Ну про кофе. Который по четыре пятьдесят и по четыре десять; ты же спрашивал?

Он забыл уже свой вопрос и теперь обрадовался: пересортица так пересортица.

Народу в кафе было не много, выбор скудный: за стеклом лежали бледные бисквитные пирожные и какое-то печенье, твердое даже на вид, в виде шестеренок с кристаллами сахара поверху.

– Тебе что? – спросил он Зинку.

– Мне Катю, – сообщила та, но не ему, а девушке за прилавком. – Катерина сегодня работает?

Девушка нерешительно кивнула.

– Так позови, – сказала Зинка.

Девушка юркнула за плотную занавеску, но тут же вернулась: «Екатерина Сергеевна сейчас будет».

И колыхнулась та же занавеска, отодвинутая пухлой рукой Екатерины Сергеевны, настороженное лицо которой не вязалось с ярко-зелеными веками и перламутровой помадой. При виде Зинки настороженность улетучилась, и лицо осветилось облегчением и счастьем, последовали объятия – настолько дружеские, что белая кружевная наколка на голове Екатерины Сергеевны бесшабашно съехала набок. «А вот сюда, Зинуль, – деловито распоряжалась Екатерина Сергеевна, оправившись от радости встречи, – давайте-ка сюда, лишние стулья уберем», – и теснила Карла к свободному столику, на котором стояла табличка «Служебный».

– Чем угощаешь, Катерина? – Зинка хлопнулась на стул. – Это моей подруги муж, – она кивнула на Карла. – Прямо с работы мужик, учти.

Кто знает, какими яствами мог обернуться понимающий кивок Екатерины Сергеевны, если бы Карл не заверил обеих, что поесть успел, а вот если бы кофейку… Просьба была встречена благосклонно. Никаких обсахаренных шестеренок – на столе появилась нарезанная ватрушка, не менее пышная, чем Екатерина Сергеевна, крохотные, с мизинец, эклеры, и вазочки во взбитыми сливками. Екатерина Сергеевна принесла дымящиеся чашки, и восхищенный Карлушка не мог сообразить, принесенный ли кофе источает аромат или купленный им пакет с зернами.

– Ты давай наворачивай, Катерина молоток. Она хорошая баба, мы когда-то вместе работали, – поощряла Зинка, лениво куснув эклер.

– А ты?

– А я чего, я после работы, – хохотнула та. – Работа у нас с тобой разная, Лунканс.

Прихлебывая кофе, Зинка добродушно рассказывала про своих близнецов, которых ласково называла «крокодилами», сетовала на Толяна, снова ушедшего в рейс: «Не мальчик уже. Я говорю: всех денег не заработаешь, да разве он слушает. Вот скажи: кто прав?».

Говорить, однако, ничего не требовалось, с этим она справлялась сама. Давно прошло то время, когда Зинка Трымчук стояла на раздаче. Теперь она, давно больше не Трымчук, работала бухгалтером, и не на заводе, а в ресторане, куда стала уговаривать его зайти: «Ты что! У нас такие морпродукты готовят, каких нигде в городе…».

– Какие продукты?

– Да какие только привозят на судах! Мне Толян говорил, многие только на экспорт отправляют. А только «экспорт» далеко, зато наш ресторан совсем рядом. Я ж говорю, заходи, правда!

Понизила голос:

– Крабы есть, ты что! Лососина – у нас ее на решетке готовят; приходи, Карл!

Впервые Зинка назвала его по имени. Произнесла – и как будто споткнулась; рассеянно надломила ватрушку.

К столику подошла девушка, стоявшая за прилавком, с новыми чашками кофе на подносе. Девушка выпалила скороговоркой: «Катеринсергевна сказала», поменяла чашки и отошла.

Карлушка не заметил, как его ответы стали менее односложными, и поймал себя на рассказе о том, как девушка в бюро убедила его искать двухкомнатную квартиру. На тарелке с ватрушкой и пирожными остались одни крошки – он и не заметил, как съел.

– Ладно, валим отсюда, – решительно сказала Зинка. – Кофе не забудь, вон твой кулек.