Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

— Отлично, Никита, а то я без порток на террасу выйти боюсь.

— Ты поменьше голышом бегай, ты же маршал Советского Союза, а не е…арь-террорист!

— А в проруби купаться я тоже в форме должен?! — яростно откликнулся маршал.

— И купаться, и целоваться, Коля, тебе исключительно в форме положено, на тебя вся страна равняется!

— Не пи…ди! — буркнул Булганин. — Лучше моему острову покой организуй!

— Ве-еч-ный по-о-о-ко-о-ой! — загробным голосом пропел Никита Сергеевич.

— Иди на хер! Другим куролесить можно, а мне нет?!

— Кому это — другим?

— Ландау всех аспиранток в институте перепортил, — с обидой в голосе проговорил Николай Александрович.

— Он их физике учит!

— Физике! — присвистнул министр Вооруженных Сил. — Катька, вертихвостка, нового кобеля в горкоме завела, а я, видишь ли, перебарщиваю!

— И ты у нас не промах, Николай Александрович! — смеялся Хрущев.

— Отвяжись!

— Я от тебя, дорогой, никогда не отвяжусь, даже не надейся!

— Иди в задницу!

— Не сердись, шучу! — хохотал Никита Сергеевич. — Что ты на праздник делаешь, может, ушицы сварганим?

— Можно! — отозвался Булганин. — День Красной Армии — праздник значимый.

— В такой день надо с боевыми товарищами в обнимку. Мы-то с тобой, Коля, боевые товарищи!

— А какие ж! — согласился маршал. — Я тут Ворошилова в поликлинике встретил, он был очень грустный.

— Что такое?

— Говорит, язва обострилась.

— Язва — вещь неприятная, — отметил Хрущев.

— Осунулся наш первый маршал, лица на нем нет!

— Передай, пусть поправляется. А ты чего в больнице оказался?

— У профессора Виноградова был, — вздохнул Булганин. — Он мне лекарство дал.

— Значит у тебя, как у спортсмена, скоро второе дыхание откроется! — хихикнул Хрущев. — Смотри, не лопни от перевозбуждения!

— С этим делом переусердствовать уже не получается, — горько заметил министр Вооруженных Сил. — Разве порошки выручат.

— Вот неугомонный!

— Слушай, а если я Жукова на уху прихвачу? — спросил Николай Александрович.

— Жукова бери.

— С женами приходить?

— Что за глупый вопрос, конечно, с женами!

— Свою Лену я давно в свет не выводил. Будет рада.

— Во вторник жду.

— Будем!

Булганин повесил трубку.

Перед отъездом домой Хрущев набрал Фурцеву.

— Как с жильем? — спросил он.

— Жилье строим.

— Не отстаете от плана?

— Отстаем, — честно призналась Фурцева. — Горе со строителями! Обещают да обещают, а дело идет медленно.

— Если поможет, то и бей, не понимают они по-людски!

— Буду бить, Никита Сергеевич! Вот еще что хотела сказать, для нового стадиона место подобрала, в Лужниках, на изгибе Москвы-реки. Подъезды хорошие, и от центра недалеко.

— Поедем, посмотрим.

Никита Сергеевич некоторое время молчал.

— Злые языки говорят, что у тебя кавалер появился?

Фурцева поперхнулась.

— Дело, конечно, твое — влюбляйся, расставайся, смотри только, чтоб работа не страдала!

— Что вы, Никита Сергеевич! — начала оправдываться Екатерина Алексеевна. — Для меня работа на первом месте.

— Во-во! — одобрил Первый Секретарь. — Ну, пока! — и, не дослушав ответа, дал отбой.

Екатерина Алексеевна сидела как ошпаренная — знает! Кто донес? По телу бегали мурашки, ладони похолодели. Секретарь горкома нажала кнопку под столом, и когда принесли коньяк, залпом осушила рюмку. Испуг не проходил.

Белый инфарктный телефон с табличкой «Хрущев» зазвонил снова. «Снимет!» — пронеслось в голове.

— Я вот о чем, Катя, подумал, ты сейчас в Ильичево живешь?

— Да, в Ильичево, там, где у вас раньше дача была, в самом дальнем углу. Правда, не на вашей даче, вашу Капитонов занял, я на соседней.

— Рядом со мной, в лесу, тоже на берегу Москвы-реки, Васька Сталин жил. Как раз наискосок от Ильичево. Там красивый каменный дом, гаражи, оранжерея, корт теннисный, ты ж у нас теннисистка! — припомнил Никита Сергеевич. — Мировой там дом, пленные немцы строили. Обставлен шикарно, «грюндики» музыкальные, хрусталь, серебро, зимний сад с попугаями! Даже машина спортивная в гараже осталась, «Хорьх» называется, — Хрущев замялся.

— Слушаю, Никита Сергеевич?

— Что «слушаю»! Забирай этот дом себе, переезжай туда хоть завтра!

— Мне сталинскую дачу отдаете?! — не поверила ушам Екатерина Алексеевна.

— Васьки Сталина дача, объясняю, до сталинской ты не доросла!

— Спасибо, Никита Сергеевич! — закричала в трубку Фурцева. — Можно я вас расцелую?!

— По телефону целуй! — смеялся Хрущев.

Он верил своей зеленоглазой Кате. Не просто ей пришлось наверх пробиваться. Каганович рассказывал, что вовремя раздвигая ноги, Фурцева продвинулась до секретаря райкома, а после трех командировок с самим Кагановичем стала первым секретарем Краснопресненского райкома партии. Увидев однажды эту улыбчивую, обязательную и исключительно аккуратную красавицу, Хрущев сразу выделил ее из числа остальных. Катя нравилась ему и как работник, и как человек. Она никогда не задавала лишних вопросов, не была любопытна, не сплетничала, все делала быстро, ничего не путала. А что у красавиц нелегкая женская судьба, хорошо известно. Однажды Екатерина Алексеевна попросилась на прием. Это было при Сталине, в 1952 году. Сидит, молчит, ничего не говорит, кроме «здравствуйте» и «все идет по плану». Никита Сергеевич хотел вспылить — что приперлась?! И вдруг она пишет на клочке бумаги: «Выйдем на улицу». Ни слова не говоря, Хрущев поднялся, и они оказались на балконе.

«Все ваши распоряжения у меня эмгэбэшники скопировали, — сообщила Катя. — Спрашивали об арестованном помощнике, как часто он ездил с вами в командировки, куда вы ездили? Потом интересовались, видела ли я вас с товарищем Вознесенским, и что вы про товарища Сталина говорили? И, еще спрашивали, почему Нина Петровна знает польский, английский и немецкий языки? — на ухо Хрущеву шептала Фурцева. — Вот фамилия, кто этим делом занимается», — и она протянула крошечный листочек.

Не всякий бы решился на такой шаг, далеко не всякий! Хрущев оценил поступок, недаром он протянул Фурцеву вторым секретарем Московского комитета партии.

«Что, втюхался? — усмехнулся Сталин. — Каганович ее нахваливал, теперь ты за девичью юбку уцепился! Смотри, жена узнает, глазенки выцарапает!» — грозил пальцем Иосиф Виссарионович, но на должность Екатерину Алексеевну утвердил.

22 февраля, понедельник

Сергей Хрущев простудился. Еще вчера он начал заболевать, не отлежался, а с утра, как обычно, поспешил в институт. После лекций сидел на сквозняке в невообразимо огромной библиотеке, вдобавок, переходя из корпуса в корпус, не одевался предусмотрительно застегиваясь на все пуговицы и наматывая на горло шарф, а перебегал из здания в здание, лишь накинув на плечи пальто, а мороз на улице стоял нешуточный, и хоть к раскаленным батареям было не притронуться, в учебных комнатах стоял бодрячок.

К вечеру болезнь окончательно взяла над Сережей верх: появились недомогание, головная боль, студента бросило в жар, горло першило, нос пока дышал, но было ясно, что из него вот-вот хлынет и — хлынуло. Хрущев-младший приехал домой совершенно разбитый, прошел в свою комнату, прокричав:

— Я заболел!

Ночью температура подскочила под 40, Сергея трясло — под двумя одеялами он не мог согреться. Врач Белкина дала больному жаропонижающее, назначила обильное питье, полоскание горла календулой, в нос, который теперь каждую минуту требовал платок, закапывали абрикосовое масло и ставили тампоны с прополисом, но юноша чувствовал себя отвратительно.

— Инфекция! — определила доктор. — Необходим строгий постельный режим.

— Я, мам, до завтра отлежусь, завтра мне в Красный луч надо, — слабым голосом проговорил студент.

— Куда?! — обомлела Нина Петровна.

— На Медвежье озеро, там испытание нового локатора назначено.

— Лежи! — не допуская возражений, приказала мать. — Совсем спятил со своей учебой!

Сергея колотил озноб, в течение часа ему сменили две рубашки. Температура поднималась и не хотела падать. Больному давали жаропонижающее.

— Часто сбивать температуру нельзя, — объясняла врач.

— А если она не упадет, температура? — сжимала руки Нина Петровна. — Что тогда, Танечка?

— Дадим антибиотик. Пенициллин, средство сильное. Вы, Нина Петровна, сюда без маски не входите, и все, кто заходит, пусть маски берут. Нам главное — инфекцию локализовать, дальше не пустить. Сейчас очень опасны респираторные вирусы.

Мать удрученно кивала.

— Если температура не упадет, начну колоть.

Нина Петровна удрученно смотрела на доктора:

— Только Иришка поправилась, Илюша заболел, а сейчас — Сережа!