Пастырь добрый - Попова Александровна

Поздний серый рассвет застал их на тропе, ведущей через редкий темный лесок; до деревеньки, по словам Бруно, оставалось ехать всего часа два. «Дорогу я примерно помню, — пояснил он в ответ на удивленный взгляд, — потому так скоро. В детстве несколько раз пытался туда пробраться — интереса ради и чтобы доказать приятелям, что все эти слухи есть не более чем выдумки. До Пильценбаха доходил раза четыре… Вот только внутрь так и не вошел». Курт покривил губы в усмешке, намереваясь высказать свое мнение относительно домов с привидениями, брошенных деревень и замков со стригами, однако промолчал, сам толком не понимая, почему…

Когда вдали показались крыши низеньких домиков, Бруно чуть придержал коня, едва не остановившись вовсе, и чуть слышно произнес:

— Говорят, там пропали две семьи — те, кто решился поселиться после всего этого. Просто исчезли в никуда…

— Разбойники, — пожал плечами Курт и шлепнул его коня по крупу, заставив двигаться быстрее. — Или просто ушли куда-то еще. Полагаю, не особенно приятно обитать среди обгорелых столбов в пустой деревне.

— А еще говорят, — продолжил Бруно все так же тихо, — что одна семья вернулась, прожив там некоторое время… Говорят, вернулась, потому что там ничего не растет. Говорят, воды там нет — нигде, даже колодец высох. Говорят, там всегда сухо, и вместо земли одна пыль — там никогда не идет дождь…

— Не сказал бы, что после вчерашнего веселого дня данная новость меня особенно печалит, — заметил Курт, поморщась, и приумолк, глядя на близящуюся границу Пильценбаха и ощущая, как возвращается вновь то неприятное, гадкое чувство, что заползло ледяным червячком сегодня на темном дворе у повозки с безжизненным телом сослуживца.

Рубеж деревни виден был явственно и четко — сухая трава, похожая на ту, что висит обыкновенно по стенам в лекарских домах, ломкая и неживая, топорщилась из серой, как зола, почвы, отчетливо разнясь с окружавшей Пильценбах землей, некогда сырой, а теперь прихваченной не растаявшим к полудню инеем, словно там, в нескольких шагах впереди, навсегда замер засушливый поздний сентябрь…

— Почему никто не обратился к нам до сих пор? — невольно понизив голос, произнес Курт и увидел, как помощник знобко передернул плечами.

— Быть может, потому, что пересчитали столбы?.. Ты никак не осмыслишь, что донос в Инквизицию — не предел мечтаний любого обывателя, а уж дознание по соседству — вовсе навроде мелкого Апокалипсиса… Тебе уже не кажется, что здесь все в порядке?

— Здесь все определенно не в порядке, — кивнул Курт и, когда курьерский, вспрядывая ушами, резко встал у границы сухой травы, недовольно нахмурился.

— А вот это уже настораживает… — вслух высказал его мысль Бруно, когда и его жеребец заартачился, упираясь копытами в землю и лихорадочно перетаптываясь; на очередную попытку погнать его вперед тот ответил тихим ржанием и взбрыкнул задом, едва не сбросив наземь седока. — Черт!.. — проронил подопечный зло, и Курт недовольно шикнул, глядя на виднеющиеся неподалеку верхушки столбов:

— Ты со словечками поосторожней здесь… Не знаю, души ли, нет ли, а что-то тут нечисто.

— Быть может, установлено какое-то охранное заклятье, чтобы не лез кто попало? — неуверенно предположил Бруно. — Я о таком читал…

— Помнишь, что говорил о коровах наш эксперт? — возразил он, успокаивающе гладя жеребца по напрягшейся шее. — Полагаю, лошади ничем не хуже. Если и впрямь здесь прячется некий демонолог, если он готов к нежданным гостям (а он готов, если не дурак), если он пребывает, что называется, в боевой готовности, если в этой деревне остался отголосок следа, о котором толковал Штойперт, то — некие тонкие материи животные могут и ощутить.

— А кошки, говорят, видят призраков и духов, — еще тише продолжил подопечный. — Когда ничего не происходит, в комнате никого больше нет, а они смотрят на что-то…

— Satis[143]! — оборвал Курт, воспрещающе вскинув руку, и встряхнул головой, отгоняя невнятный морок, пробирающийся в мысли вслед за словами. — Вылезай из дебрей и меня туда не втаскивай. Сейчас не время припоминать народные сказания.

— А по-моему, самое оно, — буркнул подопечный. — И время, и место… Так что мы будем делать?

— Поступать, как некогда Господь Иисус и апостолы, — с показной бодростью отозвался Курт и, спрыгнув наземь, пояснил: — Ножками, ножками. В любом случае, мы ведь не собирались разъезжать по домам верхом.

— А жаль, — тоже спешившись, недовольно отозвался Бруно. — Я бы — с удовольствием. И не только верхом, но и в сопровождении трех экзорсистов, тридцати человек охраны и пары десятков инквизиторов с факелами. А лучше не въезжать вовсе и расстрелять это место скорби горящими стрелами с расстояния. С приличного расстоянии, — подумав, уточнил он; Курт усмехнулся, бросив плащ поперек седла.

— Неофит, — заметил он одобрительно, заряжая арбалет, — усердней обер-инквизитора. Приятно видеть, что сомнения, одолевающие твою бедную душу, покинули тебя и уступили место идеям праведным и благочестивым.

— Я слишком хорошо познал вчера, чем эти сомнения оборачиваются, — отозвался помощник, и Курт помрачнел, замерев на мгновение с заряженным оружием в руке, смотрясь в кривое отражение на гладкой поверхности хищно блестящих болтов, один из которых еще вчера был в крови и мокрой земле.

— Ну, вот что, — выговорил он, с усилием оторвав взгляд от арбалета и глядя на границу сухой травы мимо лица подопечного. — Теперь всерьез, Бруно. Я понятия не имею, что нас может ожидать там. Возможно, открыв дверь одного из этих домов, мы попросту перестанем существовать, а что случилось, поймем уже на том свете. Или на нас выпустят очередного Крысолова, более удачно освобожденного этим Бернхардом во время оно. Или какую-нибудь жуткую сущность, в лапах которой мы начнем завидовать вчерашнему страдальцу; в этом смысле слово «демонолог» навевает разные мысли, одна другой любопытнее… Я — должен туда идти. Тебе в последний раз предлагаю остаться. Не произнесу даже в мыслях ни единого упрека, если ты так и решишь — это, в конце концов, не твоя работа.

— Чтобы все почести потом тебе одному?.. — фальшиво улыбнулся подопечный и, посерьезнев, неловко передернул плечами, поправляя сбившуюся суконную куртку: — Duo sunt exercitus uni[144], если не врут… Идем.

— Ну, что ж; как знаешь, — вздохнул Курт, кивнув, и сделал шаг вперед, замерев у предела коричнево-серой суши, глядя на явственно видимые у крайнего домика четыре черных, припорошенных давней пылью столба; Бруно встал рядом, тоже не заходя за границу иссохшей земли.

— Как полагаешь, — спросил он тихо, — этот Бернхард может знать, что мы здесь?

— Я бы сильно удивился, окажись это не так, — так же неслышно откликнулся Курт, — однако идти все равно надо.

— Будем надеяться, он тупой, — пробормотал подопечный, безуспешно пытаясь возвратить хотя бы ту поддельную оживленность, что была еще минуту назад. — Или спит. Ведь спят же иногда даже малефики?

— Боюсь — трудятся круглосуточно, — с такой же напускной хмурой беззаботностью возразил Курт. — Попросту горят на работе… — и, решительно выдохнув, шагнул вперед, хрустнув серыми ломкими травинками.

Лицо царапнул сухой черствый воздух, на миг перекрыв дыхание; он встал на месте, стиснув приклад до боли в пальцах и слушая тишину вокруг — мертвенную, как и все в этом опустелом обиталище.

— Птиц нет… — одними губами проронил Бруно, тоже ступив следом; его шаги прозвучали громко, точно по битому стеклу, и Курт невольно поморщился. — Они первые должны бы были поселиться…

— Словом, имеем в виду, что здесь всё не так, — оборвал он, сделав еще один шаг, и кивнул вперед: — Начинаем с начала. С крайнего дома и дальше.

— Думаешь, в одном из них…

— Не думаю, — согласился Курт, не дослушав. — Однако ad imperatum[145] полагается проверить, ибо, когда меня после спросят, осмотрел ли я все и уверен ли, что в одном из них под столом не спрятался ведьминский consilium, я должен с чистой совестью сказать «да». Посему — вперед.

— Вперед так вперед… — тяжело вздохнул подопечный, с неохотой трогаясь с места.

Трава под ногами, шепча и крошась, смешивалась с обезвоженной землей, оседая пылью на сапогах и поднимаясь мелкими облачками до самых колен; засохший куст неведомо чего у стены ближайшего домика был серым и присыпанным земляным порошком, как и сама стена, и еще два толстых столба напротив, и ствол дерева подле крыльца. Дверь распахнулась легко, без скрипа, открыв взгляду крохотную комнатку, такую же пропыленную и тусклую; на столе в огромной деревянной миске покоился высохший кочан капусты, съежившийся и ставший похожим на оторванную голову лохматой грязной кошки. Опрокинутый набок табурет лежал у окна, распахнутого настежь; в окно виделись верхушки еще трех столбов у соседнего двора.