Пастырь добрый - Попова Александровна

— Везет нам в этом деле на чокнутых, — стараясь не шевелиться, напряженно выговорил Курт, невероятным усилием воли сумев родить подобие улыбки. — И все как один заморочены на Священном Писании; лишнее доказательство тому, что Конгрегация не напрасно запретила изучать оное самостоятельно. Вот к чему это приводит.

— Храбритесь, — отметил Бернхард с одобрением, неспешно кивнув. — Это хорошо. Я не ошибся в вас — в вас обоих. Лишь майстер Ланц меня разочаровал, но, впрочем, на него у меня особенной надежды и не было… Но — отчего ж ересь? «quid incredibile iudicatur apud vos si Deus mortuos suscitat[157]», майстер инквизитор?

— Я — не инквизитор, — фыркнул Бруно; тот вздохнул:

— Ну, не скромничайте… Итак, consepulti enim sumus cum illo per baptismum in mortem ut quomodo surrexit Christus a mortuis per gloriam Patris ita et nos in novitate vitae ambulemus[158]; вот вам ответ.

— Сомневаюсь, что Иисус имел в виду этих пыльных кадавров, говоря об обновленном человеке, — уточнил Курт. — Смею допустить, что и святой Павел разумел нечто иное. А что до тебе подобных, то в Притчах сказано четко: «Vir qui erraverit a via doctrinae in coetu gigantum commorabitur[159]». Приметы же того, что дорога твоего разума разминулась с тобою давным-давно — налицо.

— А это занятно… — тихо проронил Бернхард, и темные щупальца за его спиною на мгновение перестали биться, замерев, точно задумавшись вместе с чародеем; слова человека у подножия обгорелых крестов явно не были ответом его словам, а лишь откликом на что-то, чего он не видит и не слышит, но что совершилось мгновение назад. — Весьма занятно…

Несколько серых фигур у края толпы, неслышно шелохнувшись, внезапно опали, осыпавшись пылью под ноги своих собратьев, и тихой быстрой поземкой унеслись прочь, вскоре исчезнув за поворотом каменной ограды одного из домов. Курт поджался, вновь попытавшись выбиться из объятий, прижимающих его к перекладинам, и едва не застонал от боли в руках и шее, ударившей в голову яркой ослепляющей молнией.

— Ну, не надо же, — снова попросил Бернхард. — У вас большой опыт в подобного рода делах, посему прошу вас понять; вы сами частенько говорили эти слова, теперь вдумайтесь в них и вы. Просто осознайте, что любая попытка — бессмысленна. Смиритесь. Humiliamini in conspectu Domini, майстер Гессе, et exaltabit vos[160].

— Увольте… — процедил Курт тихо, зажмурясь и пережидая, пока остатки режущей боли вновь равномерно разойдутся по плечам. — Без такого величия я уж как-нибудь обойдусь.

— А если все так красиво, — криво усмехнулся подопечный, — отчего ж ты сам не разделил со своей паствой их участь? Возвеличился бы к жизни вечной вместе со всеми.

— Невзирая на то, что вы не предполагали услышать от меня ответа, — отозвался чародей ровно, — и вопрос свой задали лишь только для того, чтобы поглумиться надо мною и учением, что я несу, я отвечу вам. Я носитель Его благодати, хранитель Его воли; haec est autem voluntas eius qui misit me Patris ut omne quod dedit mihi non perdam ex eo sed resuscitem illum[161]. Таково учение Господа. Учение не может жить в людях без того, кто носит его. Учение должно множиться, должно жить среди людей, должно идти к людям; люди же способны услышать лишь того, кто такой же, как сами они. Я не из страха перед гибелью оставил эти места, как вы намекаете, но лишь из необходимости сохранить путь, по которому идет слово Господне. Я должен хранить эту бренную оболочку, потому что она — мой посох, мое пастырское облачение в человечьем стаде, и Господь, как вы видите, в своей милости даровал оной оболочке долгое существование, чтобы мое служение не прервалось.

— В жизни не слышал столь шикарного бреда, — не сдержав бессильной злости в голосе, выговорил Курт. — И этот вздор приняли твои прихожане? Скажи, что Конгрегация сожгла их ни за что, не дай мне разочароваться окончательно в разумности рода людского.

— Увы, не все сумели принять в свою душу истинное слово Господне; но к жизни в Господе возродились все. Каждый, обращенный во прах, обновленный очищающим пламенем — вы видите их здесь, майстер Гессе. Они здесь, все, от мала до стара. Многие из них не умели отыскать в себе довольно веры и смелости, чтобы пройти последний шаг, и мне пришлось призывать ваших собратьев, майстер Гессе, дабы их руками ввести мою паству в мир вечной жизни Христовой.

— Вот тварь… — прошипел Бруно; забывшись, рванулся снова и закусил губы, когда серые щупальца зашипели, прожигая ткань одежды и опаляя кожу. — Помешались на сборе душ; на одной перекладине бы тебя вместе с Крюгером…

— Не ставьте на одну доску служителя Господня, — возразил тот оскорбленно, — и несчастного помешанного.

— Этот помешанный, — мстительно возразил Курт, — хотя бы сохранил себя самого. До тебя хоть доходит, что ты — уже не ты? Что ты лишь вместилище — это ты понимаешь?

— Вы полагали раскрыть мне глаза, майстер Гессе? — снова улыбнулся Бернхард. — Разумеется, я понимаю, кто я есть и что я такое. Но ведь и все мы — лишь вместилище. In magna autem domo non solum sunt vasa aurea et argentea sed et lignea et fictilia et quaedam quidem in honorem quaedam autem in contumeliam si quis ergo emundaverit se ab istis erit vas in honorem sanctificatum et utile Domino ad omne opus bonum paratum[162]. Я — и есть такой сосуд.

— Завидная память, — отметил подопечный с болезненной ухмылкой.

— Я проводник силы Господней, — продолжил чародей, бросив на Бруно укоряющий взор. — Врата произволения его. Abneget semet ipsum[163], сказал Господь…

— … и возлюби щупальца, — докончил Курт.

— Abneget semet ipsum, — повторил Бернхард строго, — а также — qui enim voluerit animam suam salvam facere perdet illam nam qui perdiderit animam suam propter me salvam faciet illam[164].

— Сам себе поражаюсь, — отозвался он, пытаясь забыть о все более тянущихся сухожилиях и разгорающейся все сильнее боли в перекрученном теле, — сам не ожидал, что скажу это кому-то вроде тебя, но — мне искренне тебя жаль. Наверняка когда-то ты в самом деле пытался найти истину и путь.

— Истина перед вами, майстер Гессе, — возразил чародей, широким жестом обведя застывших вокруг безгласных призраков. — Истина должна была осмыслиться вами давно, вами скорее, нежели кем другим; ведь вы, проводя грешников через очищение к милости Его, сами пребываете на пути Господа, вы сами видите волю Его — etenim Deus noster ignis consumens est[165]. Ignis Natura Renovatur Integra[166], майстер инквизитор; именно этот смысл несет надпись на Распятии, кою все мы видим ежедневно перед собою[167], и если что удивляет меня, так это то, что Инквизиция не сумела первой познать столь явного Слова Господнего.

— О, да, — согласился Курт, — это было бы весьма уместно. Не сообразили, тут ты прав — жаль. Потеряна уйма отличных тем для проповедей перед исполнением приговоров.

— Напрасно вы смеетесь, майстер Гессе, — качнул головой Бернхард. — Впрочем, вы лишь дитя — неразумное и прямодушное. Это даже неплохо… Подумайте сами, вспомните слова о сошествии в адские глубины Господа нашего; для чего Он низошел в геенну?

— Дай догадаюсь, — вмешался Бруно насмешливо. — Чтобы очиститься и обновиться.

— И вы зря насмехаетесь, — серьезно ответил чародей. — Именно для того, чтобы провести через очищающее пламя порочную природу человеческую (ибо Иисус, Господь наш, в равной мере был и человеком, как и Богом), истлеть для греховной сущности и возродиться для жизни вечной. Et omne quod potest transire per flammas igne purgabitur[168], вспомните это! И лишь тогда, лишь по прошествии чрез пламя — Он смог воскреснуть!

— Вот это да, — с неподдельным восхищением отметил Курт. — Чего только не порождает человеческий разум; я слышал многое, видел разное, но эта — всем ересям ересь. Несомненно заслуживающая того, чтобы ее провозвестник попытался повторить сей великий подвиг Господа.

— Когда придет мне время оставить мое пастырское служение — разумеется, я последую за своими духовными чадами, приобщась к жизни во Христе, и я взойду к возрождающему пламени добровольно, с радостью и возвышенным сердцем.

— Не малефик, а мечта, — отозвался Курт кисло. — Побольше б таких.

— Будут, — пообещал Бернхард торжественно. — Будет больше, будет много тех, кто услышит и примет Слово, кто ступит на путь спасения, ибо я вижу, что грядет решающий день, Господь говорит мне, что он близок, и посему я возвышу голос и умножу свои усилия! Incaluit cor meum in medio mei in meditatione mea incensus sum igni locutus sum lingua mea! Deleth adhesit pulveri anima mea vivifica me juxta verbum tuum! Amen amen dico vobis quia venit hora et nunc est quando mortui audient vocem Filii Dei et qui audierint vivent![169]

— Amen еще раз, — проговорил Курт негромко, чувствуя, что разум мало-помалу начинает отступать от четкого осознания реальности; происходящее, видимое и слышимое все более походило на сон или горячечный бред — и вид этих окаменелых в тишине нелюдей, и слова этого получеловека, и собственное положение, эта бессмысленная и кощунственная пародия, замышленная неведомо для чего очевидно сумасшедшим чародеем. — Amen и — erue Domine[170]. Полагаю, со мной согласятся многие, если я скажу, что вид земли, наводненной кадаврами, мало соотносится с понятием благодати Христовой.