Пастырь добрый - Попова Александровна

— Знаешь, я уже слышал это полтора года назад — слово в слово. Тогда ты выкрутился; и теперь выкрутишься.

— Тогда ты меня вытащил, — возразил он, и Бруно криво улыбнулся, передернув плечами:

— Видишь, лишняя причина ехать с тобой… Не старайся. Даже приказывать — бессмысленно; не останусь. Едем вместе.

Глава 21

Тело Ланца оставили лежать на берегу реки — взбросить тяжелого рослого сослуживца на одного из коней Курт не сумел бы даже при помощи Бруно столь же измотанного и ослабшего, равно как и не смог бы дотащить по вязкой слякоти до оставшейся на дороге телеги; вещи убитых противников упаковали снова по их седельным сумкам, и лишь два явно дорогостоящих теплых плаща перекочевали во владение выживших. Набор метательных ножей, испытав парой бросков, Курт также предпочел оставить — рукояти лежали в ладони столь необычайно удобно и приятно, что ненадолго он даже замялся, глядя на трофейное оружие с подозрительностью. «А если впрямь заговорено? — повторил его мысль Бруно. — Может, ну его?». «Ерунда, — отозвался он уверенно. — Во славу Господа и малефиция прокатит».

Отчет ради экономии времени он составил здесь же, усевшись на земле и шифруя на ходу, по памяти, марая листок кровью и грязью; в крохотный свиточек едва вместилось все то, что необходимо было сообщить вышестоящему, и Курт испытывал сильные подозрения, что поддержка в лице вооруженного отряда прибудет в Пильценбах лишь для того, чтобы подобрать два уже окоченевших тела. Дожидаться помощи в Хамельне было бессмысленно; если отправиться в путь вечером, то в деревню, по словам Бруно, они доберутся к позднему утру, если не к полудню — узкая колея, ведшая в нее в былые времена, сейчас заросла и потерялась, и дорогу придется отыскивать по едва видимым приметам. В самом ли деле таинственный майстер Бернхард станет дожидаться своих подручных два дня, было еще неизвестно — в правдивости слов допрошенного Курт не сомневался, однако, как знать, насколько были правдивы слова, сказанные вышеупомянутому допрошенному вышеупомянутым майстером Бернхардом. Курт мог бы выехать и немедленно, и лишь здравый смысл удерживал его от того, чтобы отправляться на встречу с чародеем неведомой, но весьма немалой, судя по всему, силы валящимся с ног от голода и усталости…

К воротам Хамельна коней пустили крупной рысью; привязанные за поводья к седлам жеребцы убитых шли неохотно, поначалу упираясь и кося настороженными глазами на незнакомцев, распоряжающихся ими вместо их хозяев, однако соперничать в упрямстве с курьерскими смогли недолго и вскоре пошли ровно, лишь изредка недовольно пофыркивая.

На подъезде к городу Курт уловил суету среди стражей, и, когда два вооруженных всадника с многодневной небритостью, изгвазданных кровью и грязью с головы до ног, сунулись в ворота, путь им преградили трое, смотрящие недобро и опасливо. В иное время он отнесся бы к подобной осмотрительности с пониманием, однако сейчас, когда усталость почти достигла своего предела, а раздражение, переходящее в злость на всех и все в этом мире, было готово перелиться через край, последнее, чего ему хотелось — это препирательств со служаками из городской стражи.

— Святая Инквизиция, — бросил Курт, не дав никому из крепких мужиков напротив раскрыть рта, и привычным движением выдернул из-за воротника почти не замаравшийся Знак, броско сияющий чеканной сталью на покрытой буро-коричневой коркой перчатке. — Дорогу.

Двое стражей отшатнулись, посерев вытянувшимися лицами; третий шагнул назад и, помедлив, упрямо мотнул головой, все так же преграждая въезд:

— Железка, и все. Откуда мне знать, что ты ее не соседу-кузнецу заказал за порося? Или, может, вовсе с убитого инквизитора снял?

— Спокойно, — попросил подопечный чуть слышно, когда Курт молча замер на миг, поджав губы и стиснув Знак до боли в пальцах. — Только без рук.

Наземь он спрыгнул неспешно, приблизился к стражу почти вплотную, с трудом расстегивая забившиеся грязью крючки на куртке, и, обернувшись полубоком, стянул воротник с плеча, выставив на обозрение присутствующих глубоко выжженную Печать.

— А это — я нарисовал? — уточнил Курт, глядя стражу в глаза, и медленно набросил куртку снова. — Дорогу, сказано.

Мгновение во взгляде привратника отражалась тягостная внутренняя борьба; так просто сдать свои позиции было досадно, ронять достоинство в присутствии собратьев по оружию явно не хотелось, и страж, нарочито пренебрежительно пожав плечами, уперся ладонями в пояс с оружием.

— Такую и я сделаю, если потерплю маленько. Чего это нынче инквизиторы разъезжают в этаком свинском виде?

— Если сию секунду, — выцедил Курт сквозь зубы, — ты не уберешь с моего пути свою тушу и здесь же, сейчас же не принесешь извинений, эти слова я вобью тебе в глотку. Давай, — подбодрил Курт с сухой улыбкой, когда вцепившиеся в ремень пальцы стража невзначай коснулись меча. — Положи ладонь на рукоять, сделай мне одолжение. Дотронься до нее, дай мне повод обвинить тебя в покушении — и весь ваш засранный городишко заполыхает завтра же к полудню, громко благодаря за это тебя.

Несколько секунд вокруг висела тишина; страж стоял неподвижно, окаменев от внезапного понимания того, куда его завела не к месту проснувшаяся заносчивость, медленно белея щеками и явно проклиная себя за дерзость.

— Вон, — шикнул Курт тихо, и тот с готовностью шарахнулся в сторону, пряча глаза и от греха убрав руки за спину.

— Виноват, майстер инквизитор… — выдавил страж с усилием. — Нечасто тут… такое. Виноват.

— Понимаю; служба, — милостиво кивнул он, сбавив тон до просто сурового. — Только за словами надо следить.

Бруно на эту короткую перебранку смотрел с усталой скукой; обернувшись на притихших стражей, когда ворота остались позади, тяжело вздохнул, однако же на сей раз обошелся без обличительных речей, только изредка бросая в сторону своего попечителя укоризненные взгляды.

К жилищу местного священника они, не сговариваясь, поехали далеко в обход, по самым узким и отдаленным улочкам, дабы не попадаться на глаза излишне большому количеству прохожих, и тем не менее все более становилось ясно, что уже к утру весь городок будет тихо шуметь, обсуждая всколыхнувшее их тихую жизнь явление следователей Конгрегации, неведомо почему обративших на них свое высочайшее внимание.

— Все мои завтра же будут знать, кто я такой, — невесело продолжил его мысль Бруно; Курт пожал плечами:

— Вообще удивляюсь, почему ты просто не сказал об этом сразу. Твой смелый братец наделал бы в штаны тотчас. Я, возвратившись в Кельн, явился к тетке и ткнул ей Знаком в физиономию. Запугал старушку до полусмерти…

— А будь жив дядя? и ляпнул бы о твоей матери пару ласковых — что ты сделал бы?

— Отметелил бы, тут ты прав, — легко согласился Курт, заворачивая коня к изгороди дома с по-вечернему светящимися окнами; давешний служка застыл у дверей с каким-то ушатом в руках, глядя на нежданных гостей оторопело и не замечая, как наземь через край выливается парящая на холоде вода.

Отец Юрген встретил их радушно и суетливо, пытаясь, однако, не прикасаться при этом к господам дознавателям и тоскливо косясь на пол, где на их пути оставались следы из смеси земли и крови. В одной из натопленных комнат святой отец усадил их на скамью, едва не заскулив, когда Курт бросил сумку на пол, оросив его брызгами жидкой грязи, и оперся о стол, осыпая его чешуйками грязи высохшей, однако в голосе было прежнее почтение, не убавившееся ни на йоту.

— Неужели?.. — спросил он тихо, глядя в их лица с ожиданием и недоверием; Курт кивнул, чувствуя, как гудят ноги и плечи, а голова желает покатиться прочь.

— Да, — выговорил он тяжело. Сейчас, когда смог, наконец, усесться как положено, когда тело дорвалось таки до относительного покоя, язык ворочался с усилием, соединяя слова нехотя и медлительно. — Да. Всё.

— Agimus Tibi gratias, omnipotens Deus[140], — прошептал отец Юрген с облегченным вздохом, осенив себя крестом неторопливо и тщательно, словно мальчишка на первом в своей жизни причастии. — Consummatum est[141]… Но, как я вижу, далось вам это нелегко.

— Да, — снова произнес Курт; святой отец сочувствующе закивал:

— Я понимаю, вы очень утомлены… А майстер Ланц — когда нам следует ожидать его?

— Никогда, — отозвался он все так же коротко, и, когда священник застыл, глядя в его лицо вопрошающе и недоверчиво, пояснил: — Далось не просто нелегко — дорого.

— Requiem aeternam dona ei, Domine[142]… — вновь осенился знамением Креста тот, ненадолго замерев в молчании.

— И это еще не конец, — добавил Курт, тяжело оттолкнувшись от стола и, с трудом стащив засохшие и покоробившиеся, точно наждак, перчатки, бросил их на скамью, уже привычно переварив непроизвольный косой взгляд собеседника на его обожженные руки. — Проклятье вашего города ожило не само по себе — Фридриха Крюгера из небытия призвали люди, люди из плоти и крови. С одними из них мы столкнулись сегодня. Помешать Крысолову вернуться мы сумели, однако — остался еще один из тех, кто пытался помочь ему. Последний. Главный. С вашего позволения, вашим гостеприимством мы воспользуемся ненадолго — нам надо восстановить силы перед тем, как встретиться с ним.