Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской - Михаил Борисович Пиотровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Работа над фигурами атлантов («теламонами», как их называл Кленце) началась в 1845 году. На Большой Конюшенной была оборудована мастерская для рабочих. Каждый день ровно в 9 утра Теребенёв приходил в мастерскую, подходил к каждому рабочему-каменотёсу и приветствовал его: «Бог в помощь!» Подробно объяснял и показывал, как обрабатывать капризный и неподдающийся человеку гранит. Каждому рабочему было дано задание – «назначено своё дело, к чему кто приучен был: кто обделывал низы, кто руки, кто торс, кто ноги». Лица выполнял сам скульптор, сохранилась его подпись: «Работал Теребенёв». После работы он дарил мастерам по пять серебряных рублей «на чай за хороший труд». В мастерскую заглядывал и император, «соизволил проходиться со скульптором под руку по всей мастерской с интересом и вниманием».
После завершения работы Теребенёв удостоился почётной награды – ордена Анны III степени и лично от Николая I получил огромный гонорар в 17 тысяч рублей. Его назначили заведовать всеми скульптурными произведениями в императорских дворцах и садах. Казалось бы, всё складывалось благополучно. Теребенёв наслаждался дарами судьбы, но слишком поспешно и легко тратил деньги и силы на балы, увеселения, роскошные дома, богатые выезды, шикарные обеды. Времени на работу оставалось всё меньше и меньше, и вдохновение покинуло его. За леность и злоупотребление спиртным его уволили из Эрмитажа. Вскоре он тяжело заболел и покинул этот мир в нищете и забвении. Ему было 44 года. На могиле поставили крест из голубого мрамора: «Претерпевший до конца да спасён будет».
Новый Эрмитаж строился десять лет. 5 февраля 1852 года – торжественное открытие. «К 7 часам вечера собирались приглашённые: дамы в роскошных платьях (но без шлейфов), элегантные кавалеры, военные в праздничной форме и лентах, статские – в парадных мундирах и белых брюках. Всего в Эрмитажном театре собралось почти 500 человек. В 8 вечера в театр пошёл император с семьёй». В тот вечер в театре давали оперу Гаэтано Доницетти «Дон Паскуале» и балет Цезаря Пуни «Катарина, дочь разбойника»: блистали выдающиеся исполнители Джулия Гризи (сопрано), Джованни Марио (тенор) и великолепные танцовщики Карлотта Гризи и Жюль Перро. К полуночи представление закончилось, гости отправились в Новый Эрмитаж – ужинать. Горели тысячи свечей, сверкало серебро, сиял хрусталь. Столы были накрыты в зале картин итальянской школы – на 156 персон, в зале картин испанской школы – на 200 приглашённых, а в зале Рубенса и Ван Дейка – на 103 персоны. «Всё, что роскошь и богатство в сочетании с искусством могли представить в своём соединении, блистало на этом празднике».
6 февраля 1852 года Эрмитаж открыли для публики. Были выпущены «Инструкция по управлению музеем» и особые правила поведения в музее. Например, посещение музея доступно каждому с билетом (билеты бесплатно выдавались Придворной конторой). От посетителей требовалось:
чтобы они оставляли у сторожа шинели, пальто, трости, зонты;
чтобы удерживались от прикосновения к предметам, находящимся в залах Эрмитажа;
посетителям позволялось обращаться к хранителям, когда они пожелают иметь какие-то особые сведения о картинах и предметах.
Существовали и особые условия: публика не допускалась в залы с половины первого до двух часов с четвертью, так как в это время «Его Величество изволит сам каждодневно посещать Эрмитаж».
Избранной публике разрешалось всегда смотреть коллекции со времён Екатерины: художники, литераторы, иностранцы, любители искусства из высшего общества получали специальные приглашения, позволялось даже копировать работы великих мастеров. Спецпропуск было получить непросто – требовались рекомендации и связи. Поэту Василию Жуковскому, служившему воспитателем великого князя Александра, не без труда удалось выхлопотать бессрочный пропуск Пушкину.
Николай же решил сделать Эрмитаж доступным для широкой публики – первым императорским музеем в России. Все десять лет строительства Нового Эрмитажа коллекции императорской семьи пополнялись новыми шедеврами. Император приобрёл богатейшие коллекции короля Нидерландов Виллема II, наполеоновского маршала Сульта, который вывез из Испании шедевры Мурильо, Сурбарана, собрание дипломата Дмитрия Татищева. Он следил, чтобы в его собрание попадали только первоклассные вещи – Тициан, Ван Дейк. «Нельзя не вспомнить без благоговения о том высоком покровительстве и той отеческой заботливости, какими постоянно исполнен был император относительно художественного мира и его представителей», – вспоминал скульптор Николай Рамазанов.
Николай I действительно с большим интересом следил за художественной жизнью России, часто посещал мастерские художников – беседовал с ними об искусстве, радовался «успешному ходу дела, ободрял, и щедротам Его Величества обязано целое поколение не только русских, но и иностранных художников». Он почти 30 лет поддерживал и поощрял Александра Иванова, который писал «Явление Христа народу» и мог себе позволить за счёт стипендии работать спокойно и неспешно в Италии.
Однажды император увидел скульптуру Петра Клодта (отставного офицера): фигурка лошади была выполнена дивно, изящно, с любовью – она казалась живой и резвой. Пётр Клодт – молодой человек двадцати трёх лет, происходил из старинной славной семьи, его дед верой и правдой служил Петру. Правнук пошёл по военной стезе, окончил в Петербурге артиллерийское училище, добросовестно служил, но подал в отставку – его привлекало искусство. Петра Клодта прозвали «лошадником» – он обожал лошадей и вырезал из дерева их портреты и фигуры. На Невском он снял большой подвал и приводил туда лошадей: часами рисовал их, беседовал с ними и подкармливал овсом.
Николай I захотел познакомиться со «странным человеком» – «удостоил его долгой беседой». После встречи с императором Петра Клодта приняли в Академию художеств, и он сразу получил большой заказ – вылепил огромного коня для Триумфальной арки: «Сия модель была сделана с желаемым успехом». Новый заказ – скульптуры «Укрощение коней» на Аничковом мосту, потом – горельефы для Исаакиевского собора, храма Христа Спасителя, квадрига Большого театра в Москве, памятник Крылову и памятник Николаю I – «человеку, который помог и поверил».
Ещё одна судьба. Любимый брат императора, великий князь Михаил, заказал прапорщику Павлу Федотову, чьи художественные способности очень ценил, картину «Освещение знамён в обновлённом после пожара Зимнем дворце». Картину князь показал брату, и Николай I постановил: «Предоставить рисующему офицеру добровольное право оставить службу и посвятить себя живописи с содержанием по 100 ассигнаций в месяц».
На выставке Ивана Айвазовского в 1848 году император приобрёл шесть полотен, в том числе знаменитый «Девятый вал» Айвазовского. Государь часто посещал мастерскую художника и говорил: «Что бы ни написал Айвазовский – будет куплено мною».
В Дрезденской галерее он долго стоял перед «Сикстинской Мадонной» Рафаэля: «Это единственная картина, возбуждающая во мне чувство зависти относительно её обладателя».
Император интересовался работами немецкого романтика Давида Каспара Фридриха, и у нас в Эрмитаже – одна из лучших в Европе его коллекций. Николай говорил художнику: «Фридрих, если будешь в нужде – дай мне знать, я тебе помогу». И помогал – покупал, щедро платил. Познакомил императора и художника Василий Андреевич Жуковский, который впервые увидел его работы у прусского короля. «Фридриховы туманные картины… Он выражает в них обыкновенно одну простую мысль или чувство, но… неопределённые. Можно мечтать над его произведениями, но ясно понимать их нельзя. Это – мечтания, сны, видения. В предметах природы часто избирает он самое простое положение: берег, волнующееся море, несколько деревьев в долине… но всё трогает душу, погружает в мечтательность. Он сам говорит, что объяснить ни мысль, ни картины не может – всякий пусть находит своё, то есть свою мысль в чужом изображении». Всё, что он изображал, теряло плоть
