Эльфы и их хобби (сборник) - Андрей Уланов

Ответа на этот вопрос Иланги не знал. Но искал его неустанно, сам толком не зная, что он ищет – ответ или настоящего Бонкера. И нашел – нежданно, негаданно, там, где и не думал найти. На обочине придорожной под проливным дождем.

День с утра задался погожий на диво. Но уже к полудню по небу запохаживали мутные облака, тяжелевшие с каждым мгновением. Бонкер поспешал, что было сил, эльфу почти не приходилось замедлять шаг, но старик только надсадился до колотья в боку и хромоты. Кругом, куда ни глянь, простирались луга – бескрайние суланские луга, гордость и богатство здешних земель. До ближайшего укрытия, будь то дом или лес, путь лежал неблизкий. Гром уже порыкивал на незадачливых путников, настигая их все быстрее, догнал, оглушительно рявкнул прямо над головой, и ливень обрушился на дорогу.

Бонкер вскрикнул и метнулся испуганным зайцем в высокую траву, прижимая к животу Младшего. Иланги промешкал; пальцы не сразу управились с намокшими завязками плаща. Ничего ему от дождя не сделается, он ведь эльф, а эльфы – народ живучий. А кукольник стар, и плащ у него… одно название, что плащ, тряпье ветхое, небось, одногодки они, плащ с хозяином.

– Дурак! – высоким сердитым голосом выкрикнул Бонкер, когда на его плечи опустился добротный эльфийский плащ. – Не меня!

Иланги растерянно замер.

– Не меня! Его укрывай! – суетливо скидывал наброшенный плащ Бонкер. – Ты хоть понимаешь, что будет, если он промокнет?!

Если Младший промокнет, он не станет чихать и кашлять, не свалится в лихорадке. Но дерево жадно до влаги, но шерсть впитывает ее, как губка, но внутренние скрепы и стяжки разбухнут…

Иланги коротко ахнул, одним рывком сдернул свой плащ с Бонкера и укутал Младшего.

– Давай его сюда, – проворчал старик, отнимая у эльфа драгоценный сверток.

Младший устроился в плаще, словно всамделишный пес, забившийся от дождя в теплое сухое укрытие. Один только глаз и виднелся – темный, веселый, любопытный.

– Дурак… – проворчал Бонкер, на сей раз умиротворенно – вновь настоящий, такой настоящий, что просто не верится. – Что ж ты стоишь тут, мокнешь, как пугало неприкаянное? Иди сюда.

Иланги не сразу понял, что старик предлагает ему укрыться вместе одним плащом – что толку от такого рванья? И как им вдвоем под одним плащом устроиться, если эльф выше почти на голову? Впрочем, плащ оказался не таким уж и ветхим, как Иланги казалось, а если встать не рядом, а позади, прикрыв старого кукольника от хлесткого ветра, изношенных лохмотьев все же хватит на двоих.

Ни тот, ни другой не проронили более ни слова, но молчание не тяготило их – потому что не было молчанием. Это раньше они молчали – когда Бонкер сыпал все новыми и новыми байками, а Иланги с готовностью им смеялся. А сейчас эти двое разговаривали. Без единого слова.

А когда дождь кончился, Иланги в ответ на безмолвный рассказ старика протянул руку к завернутому в плащ Младшему и несмело спросил вслух, так и не дотронувшись:

– А можно… погладить?

– Можно, – помолчав, ответил Бонкер.

– Нужно! – обрадовался Младший, высовываясь из складок плаща.

До сих пор Иланги до Младшего даже украдкой не дотрагивался, и как позволения попросить, не знал. Теперь, когда эльф, наконец, коснулся своего ларе-и-т’аэ, погладил его лохматую лобастую голову, он словно преобразился. Бонкер нипочем не взялся бы словами обозначить суть этой перемены, но не замечать ее не мог. Облик эльфа был тем же – и не тем. Он утратил недавнюю неопределенность, которую старый кукольник тогда только и заметил, когда Иланги расстался с нею. Не изменившись ни в малейшей малости, черты его обретали окончательность, завершенность – словно белая глина, пройдя сквозь огонь, становится драгоценным фарфором, напрочь теряя прежнюю податливость. Впрочем, сравнение не слишком удачно – фарфор хрупок, а Иланги хрупким не назовешь. Да и закончил ли он свой путь сквозь огонь?

Бонкер считал, что нет.

– Смотри внимательно, вот это коромысло управляет коленными нитями. А височные крепятся вот здесь.

Иланги смотрел внимательно. Да и то сказать – можно ли с небрежением смотреть на собственную душу?

Бонкер считал, что нет.

– Самая частая ошибка, особенно у начинающих – это не нити перепутать. Чаще всего подводит чувство поверхности. Ощущать, где поверхность, по которой идет марионетка. Это трудно. Особенно, если она тяжелая.

Младший был тяжелым.

– Запомнил, как нити крепятся? А теперь смотри, как их снимать. Младший, он ведь особенный. Его не только на нитях водить можно – ну, да ты и сам видел. Смотри, одна рука управляет головой, а другая…

Иланги смотрел. Во все глаза смотрел. Вот только вприглядку не научишься.

Ох, как же неохота чужим рукам Младшего вверять! Будто и вправду из своей груди душу вынуть и в чужую вложить.

– Запомнил? А тогда держи…

Бонкер вложил Младшего в руки Иланги и полуотвернулся – чтобы не видеть лица эльфа, восторженного, счастливого и порядком напуганного. Чтобы не смотреть на Младшего, отяготившего неопытные руки мертвой тяжестью. Невыносимо видеть Младшего неживым. Видеть и знать, что оживет он нескоро. Много ли ума надо, чтобы назвать его своей душой? Да нисколько! А вот сделать его живым – много! Ума, таланта, опыта – и еще чего-то неуловимого, что Бонкер и назвать-то не смог бы, но без чего кукла мертва даже в самых опытных руках. Чего-то внутри тебя, что не просто верит, а знает, с несомненностью знает, что она и в самом деле живая.

Смотреть на мертвого Младшего было свыше сил. Но не смотреть, оставить его одного в такой миг было бы предательством. И Бонкер заставил себя повернуться вновь и посмотреть.

Мертвой тяжестью Младший оставался на протяжении трех вдохов. Ну, может, четырех. А потом он длинно потянулся, будто просыпаясь, расправил плечи и повел головой справа налево, осматриваясь и не вполне узнавая мир вокруг себя в непривычных руках.

Живехонький.

А что ему сделается, мохнатому?

Младший окинул Бонкера долгим взглядом – «так вот ты какой – а ведь я тебя раньше никогда со стороны и не видел!» – и кукольник ответил ему таким же протяжным внимательным взглядом. Ведь и он тоже никогда еще…

Не каждый день удается увидеть свою душу со стороны.

Ощущение, надо сказать, по меньшей мере странное.

– Знакомьтесь, – махнул рукой старик. – Осваивайтесь.

Он побрел прочь от костра – час уже поздний, самое время спать. Теперь он может оставить Иланги с Младшим наедине. И не просто может, а должен. Потому что не вправе подглядывать.

Он был уверен, что не уснет, однако сон сморил его задолго до полуночи.

А проснулся Бонкер с первыми лучами рассвета от хохота и заливистого лая.

Сколько раз он видел, как мальчишки играют с собаками – валяясь на траве, позволяя собаке прижать свои лопатки к земле лишь затем, чтобы перекатиться, одолев собаку, а потом снова позволить ей одержать верх, упустить и снова поймать… но Иланги не был мальчишкой, а Младший – собакой… во всяком случае, обыкновенной собакой. Однако это не мешало Младшему оглашать радостным лаем всю округу.

Кукольник невольно сглотнул. Когда он видел Младшего в последний раз таким жизнерадостным? Младший ведь уже не первый собачий век себе намерил, и даже не второй – но сейчас он был веселым и бойким, как юный щенок, даром, что и шерсть давно поредела, и суставы уже не те. Он был беспечно счастлив – а эльф…

– Иланги, – окликнул Бонкер, – я тебя спросить хотел…

– Да? – откликнулся эльф, чуть запыхавшись от возни и смеха.

– Если бы ты не успел найти ларе-и-т’аэ… что бы с тобой случилось?

– Сошел бы с ума, – ответил Иланги. – А потом умер. Без души не остаются в рассудке и не живут, сам понимаешь.

Это ты верно говоришь, не живут. А мне предстоит. По крайности, пока не придет моя пора. А она уже не за горами. Теперь ждать уже недолго.

Старый кукольник впервые почувствовал себя старым. Прежде старость была для него непозволительной роскошью – ведь ему было не на кого оставить Младшего. А теперь у него есть ученик. Если быть совсем уж честным с самим собой – не ученик, а сотоварищ, равный. Кому еще он может вручить свою душу перед смертью?

Лето на исходе. Осенью он вернется в родные края – но не затем, чтобы зазимовать, а по весне вновь пуститься в дорогу. Его дорога закончится с первыми заморозками. Насовсем.

Но не сейчас. Нет. Еще не сейчас…

Этот день они провели, так и не покинув ночную стоянку. Спешить было некуда. Младший был неистощим на выходки, озадачивая то Иланги, то Бонкера – словом, лишь когда начало смеркаться, они не без труда вспомнили, что не грех бы и поужинать.

Стряпней Иланги занимался на прошлом привале, так что на сей раз возиться с котелком предстояло кукольнику. Однако эльф взялся за приготовление ужина не в свой черед, беззаботно бросив: «Да я сам управлюсь!». Кухарничал Иланги всегда в охотку – что греха таить, ему льстило простодушное удовольствие, с которым старик неизменно уминал результаты его трудов: вот ведь все те же самые продукты, из которых люди испокон века еду себе готовят, а получается у эльфа что-то совсем на вкус иное, незнакомое, удивительное. Может, это магия такая? Может, эльф заколдовал котелок? Ох, тогда за волшебной посудиной глаз да глаз нужен – неровен час, выкинет какую-нибудь хитрую штуку, а то и вовсе сбежит!