Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски - Валентин Фалин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он — именно то, подумалось мне, что в дефиците вокруг нового советского руководства. Конечно, риск имелся. Диссидентский синдром в 1986— 1988 годах отнюдь не был изжит. При неблагоприятном повороте или непредсказуемом капризе властителей любую из еретических записок — а иные не требовались — нетрудно было превратить в обвинительный акт, и пожалуйста, шейте советское издание дела Рудольфа Баро. По инерции приложение философской категории «отрицание отрицания» к актуальному настоящему вызывало порой нелады с уголовным кодексом.
Г. Писаревский не убоялся риска. Ну а мне ходить по тонкому льду было не привыкать. В июне 1986 года на встрече, проводившейся М. Горбачевым, в присутствии всей идеологической элиты я заявил, что социализма в Советском Союзе не существовало, что его ростки подмяла и извела военно-феодальная диктатура сталинизма, что перед нами задача привести в единство социалистическую идею и пока чуждую ей действительность.
В августе 1986 года Г. Писаревский, как и обещал, вручил мне записку «О противозатратном механизме». «Пробегите по диагонали, — заметил автор. — Может быть, на том или другом тезисе глаз зацепится. И то будет польза».
Шестьдесят четыре машинописных страницы искушали и настораживали одновременно. Я как-нибудь выкрою пару часов и вникну в логику Г. Писаревского, оттеняемую парадоксами, тем более что мы не расходились с ним в основном — в том, что стрелки часов советской истории показывают без пяти двенадцать. Но для передачи записки М.С. Горбачеву и А.Н. Яковлеву — а в этом, собственно, и состояла сокровенная задумка автора — ее надобно ужать и отрихтовать структуры.
М. Горбачев и А. Яковлев увидели сорокастраничный вариант. К нему добавилось семь приложений. Стиль и слог Г. Писаревского был в основном сохранен, и не без расчета. Генеральный секретарь подбирал себе в это время помощника по экономическим проблемам, человека, не обязательно украшенного научными званиями, но разумеющего предмет. Записка «О противозатратном механизме» являлась недурной аттестацией. Во всяком случае, она удостоилась внимания М. Горбачева. Но в помощники генсекретаря Г. Писаревский все же не прошел. Якобы потому, что был в третий раз женат.
Лейтмотив названной записки — уничтожающая критика как существовавших на 1986 год порядков в советской экономике, так и процветавшей идеологии хозяйствования. Читатель подводился к выводу: нужна «радикальная антизатратная экономическая реформа». Ибо «любые , частичные улучшения хозяйственного механизма (они важны и необходимы) — это совершенствование ходьбы на руках...».
Выдвигалось требование размежеваться с уравниловкой, третировавшей честный труд, унижавшей интеллект, издевавшейся над принципом социальной справедливости, вернуться к закону стоимости через рынок, через восстановление многоукладности экономики, через отказ от государственного монополизма.
Автор звал не изобретать врагов. Подлинным «классовым врагом», отмечал он, является затратность с ее неуважением к труду, расхитительством природных ресурсов, бесправием потребителя перед государством и производителем, паразитическими формами эксплуатации масс, растлением общественной и индивидуальной морали. Против «затратников» должны были бы нацелиться правоохранительные органы вместо того, чтобы жечь порох в преследовании Сахарова и Солженицына, тратиться на соблюдение политической стерильности, на болтунов, мелких пакостников и так далее.
Записка предостерегала против круговой поруки приверженцев затратного механизма в экономике, политике, идеологии, указывала на их сплоченность и напористость. «Если мы их не прогоним, не принудим перестроиться, то они прогонят мысль и порядочность, неминуемо доведут мысль до такого состояния, когда на вопрос истории «зачем «Аврора» стреляла?» ответить будет нечем».
Записка вышла из-под пера автора и редактора в 1986 году. Ересь в ней материализовалась на свойственном тому этапу лексиконе. Текст не свободен от дежурных фраз и даже книксенов в сторону нового гарнитура руководителей. Последнее спасает не во всех случаях, но психологически действует вроде «эйрбэгс» при езде по сложнопересеченной местности.
Сказывают, что и в то время существовали сочинители, которые с первого захода на обоюдоострую тему умели ставить все точки над «и». Возможно. Мне подобные не встречались.
Был ли отклик на записку? По заверениям А. Яковлева, ее «прочитали, и не без интереса». Уже славно. Еще лучше, что тот же А. Яковлев передал пожелание «главного» знакомиться с дальнейшими размышлениями о методике лечения советской экономики, если запал у авторов не иссякнет. Спрос рождает предложение. Он же помогает опускать условности.
Наверх пошли записки «Об антизатратной реформе» (А. Яковлев посоветовал мне ужать вариант Г. Писаревского вдвое) и «Модель перестройки», где, среди прочего, развивалась тема кооперации. Г. Писаревский напоминал ко времени — : это было, похоже, уже в 1988 году, — что у Фурье, не у Маркса, Ленин нашел в кооперации «тайну социализма».
«Модель перестройки» докладывалась М. Горбачеву в изначальной авторской редакции (67 страниц). Перед XIX партконференцией генеральный секретарь нуждался в крутом, избавленном от дипломатических ужимок воздействии с антибюрократических позиций. Поэтому, наряду с «Моделью перестройки», мы одарили его также опусом, озаглавленным «Вектор цивилизованного развития страны». Он, по некоторым признакам, пришелся М. Горбачеву не по вкусу, как затем и моя записка по поводу самой партконференции, о чем пойдет рассказ ниже.
Сопоставьте «Вектор» с любым критическим материалом, получившим хождение в советском обществе в восьмидесятых годах. Если оставить в стороне публикации профессиональных антисоветчиков,он никому не уступит по накалу оценок и бескомпромиссности заключений. Записка с несколькихзаходов получилась компактной и, право, стоит того, чтобы в нее заглянуть[2]. Убедитесь в этом на паре-другой цитат.
«В СССР 43 миллиона нищих людей. И примерно 40 миллионов ненужных рабочих мест, — данной констатацией открывается «Вектор». — Добывать хлеб в поте лица своего — Христов завет не про нас. Про нас получать хлеб.
Не имея возможности честно заработать, человек тем не менее имеет потенциальную возможность получить квартиру, образование, зарплату, загородный участок, место в поликлинике и тому подобное. Это наша беда.
Серьезный массив социальной паразитации общества — следствие многих причин, прежде всего экономических и исторических...
Трагедия России состоит в том, что ею тысячу лет, со времен принятия христианства, правят люди, а не законы. А люди попирают и искажают законы... Мы только еще отходим от векового догмата, что насилие — мать всего: и государственности, и порядка, и экономики, и культуры».
«Римское право, к сожалению, обошло Россию стороной. И русский человек никогда не был собственником в полном смысле этого слова. Он всегда был слугой государства, слугой государя, да, впрочем, он так и назывался. А если продвигался, то на царевой службе, блага получал от царя.
Это отчуждение от собственности, по существу, остается до сих пор. Что бы ни говорилось, что бы ни писалось, что бы ни фантазировалось, что бы ни диссертировалось, человек без собственности есть раб с поправкой на время, или просто раб, или крепостной раб, или крепостной колхозник, или крепостной советский рабочий...
И то, что русский человек практически никогда не имел собственности, явилось неиссякаемым родником социальной инертности. Сталин точно сказал, что советский человек — винтик государственной машины. И только иногда, от случая к случаю, государство смазывает этот винтик специальным маслом, чтобы не заржавел, не зачах. А винтик сидит и ждет, когда его облагодетельствуют.
Богатство — и материальное, и духовное — создается трудом и талантом, и только трудом и талантом. Какая сила заставляет трудиться человека? Это коренной вопрос человеческого бытия.
Буржуазия потому и добилась великих достижений, что на этот вопрос ответила просто: личный, частный интерес...
[Однако. — В.Ф.] личный, частный интерес заставляет человека не только трудиться, но и порождает эгоизм со всеми его отвратительными последствиями. Где же тогда альтернатива? Она возникла из предположения, что только внеэкономическое принуждение избавит от разрушительного эгоизма и приведет к искомому экономическому эффекту. Насильственное принуждение к труду, как это ни печально, стало альфой и омегой всех социальных утопий, начиная от Томаса Мора и Кампанеллы и до самых последних вариантов мирового утопизма».