Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски - Валентин Фалин

Это зависело от того, кто проявит больше ре­шительности и упорства, станет меньше разводить бесплодных церемоний. Короче, на успех мог рас­считывать тот, кто захватит инициативу в борьбе за общественное мнение. М. Горбачев не был в заведомо проигрышном положении. Просто тре­бовалась другая тактика, готовность опереться на правду и факты как эффективное противоядие по­пулизму.

Посылаю М. Горбачеву несколько записок[11]. По форме — это тезисы к его докладу на XIX конфе­ренции или — на выбор — к выступлению на пле­нуме ЦК перед открытием партфорума. В действи­тельности не только эвентуальным слушателям, но и в первую очередь генсекретарю я напоминал, что неискренность в политике — зло, что разрыв меж­ду словом и делом — беда, что полуперестройка, полудемократия, полугласность не нужны так же, как полуправда, полугуманизм, полусоциализм.

«Ни при каких обстоятельствах нельзя на сме­ну одним догмам тащить другие — осовременен­ные, прихорошенные, округлые, но тоже догмы. Ни в большом, ни в малом мы не можем допус­тить противопоставления социализма и демокра­тии, к чему нас толкают приверженцы «золотой середины», приговаривая — хоть какой-никакой социализм при нас и как бы чего не вышло, если будем рисковать».

«Вдумайтесь, — читаем дальше в записке от 14 апреля 1988 года, — зарубежные наши недруги пророчествуют — ничего с перестройкой не вый­дет, пока не отречетесь от социализма. Доморо­щенные «скептики» наводят тень с другого конца. А итог схожий. Знаете что — они не очень-то не­правы, если предположить, будто социализма без культа и культиков, без презумпции всеобщей ви­новности и неладов со здравым смыслом быть не может».

«Превращать навязанную нам форму правления в способ существования — в тот самый «реальный социализм» — негоже. Это значило бы обкрадывать марксизм-ленинизм, низводить его до еще одного политического театра, коими в изобилии отмечен наш XX век...

У К. Маркса, совсем молодого, между прочим, есть изумительная по глубине мысль: «Отнимите... общественную власть от вещей, и вы должны бу­дете дать эту власть (одним) лицам над (другими) лицами!..» Удивительно емко и прозорливо. Со­здайте человеку условия, делающие его человеком, и вы получите личность...

Могут ли нас удовлетворить достижения про­шлых десятилетий и безразлична ли нам цена, ко­торая за них заплачена? Достойно ли уходить от неудобных и тяжелых вопросов, прикрывая срам так называемыми «историческими реликвиями»? Социализм — не реликварий, и никакие «высшие соображения» не оправдывают низостей и пре­ступлений. Ничто в мировоззрении социализма не предполагает вождизма, принижения роли масс, стирания индивидуальности человека. Не приняв это за политический и нравственный императив, мы не оградим себя должным образом от культистских рецидивов в будущем».

Апрельская записка кончалась так: «...Пере­стройка входит в решающую фазу размежевания с прошлым. Не на словах, которые могут толковать­ся по-разному. На деле, которое не поддается переиначиванию. В этот момент истины все встает на свои места, спадают маски. Каждый свидетель­ствует сам, что он стоит и за что стойт».

Пару недель спустя я направил М. Горбачеву записку с тезисами по внешней политике. Звонок А. Яковлева, который извещал меня о желании ге­нерального получить лапидарно сформулирован­ные мысли на сей счет, особого энтузиазма не вызвал, поскольку никакого отклика на предыду­щий труд не было. Но поручение есть поручение, деваться некуда.

В пять страниц (см. приложение 10) уместилась приличная толика крамолы:

«На каком-то этапе наше общество порвало с си­стемным подходом при анализе процессов и верну­лось к собирательству до кучи, к пресловутому валу и бездонному равнодушию с их неизбежными след­ствиями — утратой позитивной цели, смешением действительно важного и третьестепенного, при­туплением чувства не только возможной выгоды, но и реальной опасности...

Кризис нашей политики в конце 70-х — начале 80-х гг. в какой-то мере закономерен. Это была су­губо утилитарная и во многом догматическая поли­тика, завязанная на девять десятых, если не больше, на сотрудничество с США и тем поставившая себя в зависимость от Вашингтона. Это была, да­лее, политика, дошедшая в волюнтаризме до край­ней черты, ибо игнорировала воздействие конфрон­тации, особенно обременительной для советского общества как экономически менее развитого и гео­графически более уязвимого, на жизненные усло­вия народа, на наше социальное развитие. Это была, наконец, в чем-то авантюристическая политика, поскольку она руководствовалась не реалиями, а абстрактными видениями, обрекавшими капита­лизм на неотвратимый упадок и социализм на не­избежное торжество».

Судить, что из нелестного отзыва о едва истек­шем прошлом пересекалось с настоящим, остав­лялось заказчику. Равно как и о призыве «выку­рить сторонников силы из их прибежищ, сорвать с них одежды, показать, что милитаризм тянет жиз­ненные соки общества, чтобы воспроизводить себя и себе подобных. Милитаризм пуще всего боится гласности и яркого света. Его питательная поч­ва — недоверие, напряженность, трения, не зна­ния, а мифы». Ни намека, что стрелы пускаются в апологетов силы и милитаризм только чужест­ранного происхождения.

О самой конференции распространяться не со­бираюсь. Шла она нервозно, с подъемами и спада­ми. Генеральный секретарь пребывал не в лучшей форме. Реплики, которыми он сыпал, не впечатля­ли. На просьбы делегатов пояснить, как сочетают­ся передача партией власти Советам и соединение постов региональных партийных и советских руко­водителей в одном лице, вразумительных коммен­тариев не следовало. Тем не менее резолюции об изменении политической системы были благопо­лучно проведены — решения, без сомнений, капи­тального свойства.

Затея расправиться на конференции с Б. Ельци­ным провалилась. Он вышел из этой переделки с привесом в очках и укрепившейся уверенностью, что в противоборстве с М. Горбачевым в состоянии круто повысить ставки.

Но тот факт, что конференция не пошла за ним в «деле» Б. Ельцина, а намечалось, сложись все гладко, вывести возмутителя спокойствия из со­става ЦК и даже отлучить его от партии, М. Гор­бачев воспринял как пощечину. По арифметике генсека, чуть ли не половина делегатов была на­строена по отношению лично к нему предвзято или враждебно. А тут еще масла в огонь подлил

Е. Лигачев, давший прозрачно понять, что на М. Горбачеве свет клином не сходился в апреле 1985 года, не сходится и теперь, в июне 1988 года. Такого сконфуженного М. Горбачева мне не до­водилось наблюдать до августа 1991 года.

Не берусь говорить за других, но у меня остал­ся от конференции тягостный осадок. Особых поводов киснуть не было, если пренебречь на­скоками Е. Лигачева также на меня как издателя «Московских новостей» и главного редактора этой газеты Е. Яковлева, приурочившего публикацию скандального репортажа о «партийных привилеги­ях» ко дню открытия партфорума. Вроде бы име­лись основания ощущать некое удовлетворение в связи с решением о средствах массовой информа­ции (в составлении соответствующей резолюции я принимал непосредственное участие), утверждав­шим свободу мнения в прессе как норму. Это поз­воляло с еще меньшими оглядками заниматься тем, что покрывалось широкой формулой «глас­ность».

Тревога за страну, что свербила мою душу, по­лучила подпитку. Можно ли пускаться в дальнее плавание, когда среди команды, даже на капитан­ском мостике, склока? Быть пустым хлопотам, если политики, принявшие штурвал, четвертый год не сговорятся насчет координат порта назна­чения. Пустые хлопоты — еще не худший исход. Ведь бывает и так — старое сносят одни под по­стройки, которые будут возводить другие.

Тянуть лямку и молчать, будто ты ничего не замечаешь или заранее на все согласен, лишь бы самого не трогали? Не могу. Беру перо и в один присест строчу генеральному секретарю по­слание:

«Уважаемый Михаил Сергеевич!

Конференция, несомненно, Ваш стратегический успех. И каждый, кто болеет за перестройку, впра­ве Вас поздравить.

Любой стратегический успех, однако, предпола­гает дальнейшее развитие. Оно же, в свою очередь, зависит от расстановки сил, от взаимодействия всех составных сложнейших политических и социаль­но-экономических уравнений, от адекватности про­граммы-задания искомой истине, от приоритетов. Если оценивать четыре дня под этим углом зрения, то у меня конференция оставила смешанные чув­ства и многозначные мысли.