Кот олигарха. РОМАН - Петр Карцев

И он с детской улыбкой замахал на нее рукой, показывая, что, хотя и утомлен разговором, все же доволен результатом.

Лена вышла в приемную и остановилась в легком остолбенении, прижавшись спиной к двери.

Аня внимательно всмотрелась в ее лицо.

– Брюки верботен, – зачарованно шепнула она, демонстрируя и неожиданную проницательность, и лингвистическую разносторонность.

Лена кивнула.

Аня вышла из-за стола, взяла ее за руку, подвела к бордовому дивану и села, увлекая Лену за собой вниз.

– Видишь? – спросила она и для верности указала пальцем.

Лена видела. Ее стол, стоявший точно напротив, был сконструирован из металла и дерева таким образом, что не имел под столешницей никакой вертикальной загораживающей панели, и сидящий на низком диване, таким образом, вольно или невольно получал заманчивую полноту обзора.

– У Эдгара Петровича есть теория, – сказала Аня.

– Я уже догадалась.

– До тебя тут сидела Мистериозова. Иногда посетители уже выходили от Эдгара Петровича и просили еще кофе.

– Что с ней случилось? – спросила Лена.

Аня прикрыла рот рукой и выдохнула:

– Замужем. За директором горно-обогатительного комбината.

– Пил много кофе, наверное, – предположила Лена.

Аня кивнула.

В дверь постучали, и вошел первый посетитель. Он переваливался из стороны в сторону на коротких толстых ногах и с трудом нес перед собой монументальных размеров живот, который Лена и Аня не смогли бы вдвоем обхватить руками (если бы по какой-то невероятной причине у них появилось такое намерение). По лицу посетителя крупными желтоватыми каплями катился пот. Поверх его черной рясы золотился наперсный крест.

– Воды, – хрипло выдохнул он.

Девушки вспорхнули с дивана, и он тут же повалился на освобожденное ими место, приминая диван еще ниже к полу.

Аня щелкнула кнопкой интеркома.

– Эдгар Петрович, – сказала она, – к вам отец Дональбайн.

Когда посетитель прошел в кабинет, Лена спросила:

– Зачем к нему ходит священник?

– Эдгар Петрович исповедуется, – объяснила Аня. – Каждый понедельник.

– А почему не в церкви?

– У него экклезиофобия.

По ее манере можно было подумать, что она произносит это слово каждый день.

Лена нашла во внутреннем телефонном справочнике сисадмина, фамилия которого оказалась Боллинг, и передала ему поручения Новощекина.

– Зайду в течение дня, – вальяжно пообещал он.

До обеда Лена в основном бездельничала. Ближе к двум часам она задала Ане вопрос про столовую.

– На втором этаже, – сказала Аня. – Но, во-первых, нам с тобой нельзя уходить одновременно. Во-вторых, я в столовой не обедаю.

– Почему? – спросила Лена.

– Меня там Уткина подстерегает, – объяснила Аня.

Лена немного помолчала, потом осторожно вернулась к теме:

– Но она же… не может ничего тебе сделать… в столовой?

Аня высунулась из-за монитора.

– Она подсаживается ко мне… и…

– Что? – испуганно спросила Лена.

– Начинает меня кормить, – стыдливо прошептала Аня и спряталась обратно.

Через полчаса Лена не выдержала и попросила печенья. У Ани лежала на столе почти полная пачка «Юбилейного», на бумажном отвороте которой ютился обглоданный треугольник – насколько Лена могла его идентифицировать, тот же самый, который Аня грызла утром. Лена взяла одно печенье и сразу поперхнулась сухой крошкой.

Еще через час пришел Боллинг. У него были очки в металлической оправе и короткая, но густая и солидная бородка. Пока он возился с ее компьютером, Лена села на диван.

– Ты вечером что делаешь? – спросил он через минуту, глядя в монитор.

Лена перебирала в уме свои юбки, оценивая сравнительную степень нравственного компромисса, сопряженную с каждой.

– Ммм? – вопросительно протянул Боллинг. – Вечером?

Без посредничества телефона его голос звучал еще вальяжнее, приобретая местами даже нотки кошачьего урчания.

– Я? – испуганно встрепенулась Лена.

– М-ну дааа. Я знаю, что эта делает.

Он не пошевелился, но было понятно, что он подразумевает Аню.

– Вечером, – лихорадочно повторила Лена. – Мне нужно в магазин. Да, в магазин, – твердо повторила она.

– Ммм, – не меняя интонации, отозвался Боллинг. – А может, в кино?

Лена в замешательстве посмотрела на Аню, которая выглядывала одним глазом из-за монитора и многозначительно качала головой.

– Нет, спасибо, – сказала Лена. – Не сегодня.

– Я могу второй раз не позвать, – сказал Боллинг.

– Тем хуже для меня, – сказала Лена.

Около шести вечера Новощекин выскочил, как ужаленный, из своего кабинета, замер над Аней и уставился на нее молча.

– Ой, – тихо пискнула Аня из-за монитора после нескольких секунд абсолютной тишины.

– Ты что, мать, с дуба рухнула? – с отчетливой угрозой в голосе произнес Новощекин.

– Ой, – повторила Аня.

– Я тебе русским языком сказал меня с Кабанен не соединять. Русским или нерусским?

Лена неловко съежилась у себя за столом, не зная, куда спрятать глаза.

– Ой, Эдгар Петрович, – замирающим голосом прошептала Аня.

– Что «ой»?

– Я не знала… Она чужим именем представилась.

– Быстро ко мне, – сказал он, указал пальцем на дверь и исчез за ней.

Аня встала, одернула юбку, бросила на Лену заговорщический взгляд и последовала за Новощекиным.

Через некоторое время Лена поймала себя на том, что грызет ногти. Она встала и подошла к окну, где далеко внизу раскинулся пресный газон с мощеными камнем дорожками и двумя клумбами настурций. За газоном начиналась автомобильная стоянка «Интербеста», безобразный штамп регламентированной городской жизни, но правее между домами была видна набережная, и за ней – спокойная, как удав, Москва-река, золотистая в лучах вечернего солнца. Лена вспомнила слова Ибисова про концентрационный лагерь. Почему он не посоветовал ей бежать, пока не поздно?

Теперь, конечно, было поздно, потому что любой побег подразумевал признание поражения – признание перед собой и признание перед мамой.

Аня вышла от Новощекина минут через двадцать и, быстро проскользнув через приемную, исчезла в коридоре. Лена, обернувшись от окна, успела увидеть только ее спину. Часы на стене неумолимо близили конец рабочего дня. Лена немного подумала и отправилась в туалет.

Аня стояла перед зеркалом и шевелила губами, растирая помаду. Из зеркала синий взгляд метнулся Лене навстречу, как всегда, напуганный, но с чем-то затаенным в глубине. Лена подумала, не был ли этот вечный испуг обманчивым впечатлением, эффектом какого-нибудь особенного разреза глаз или привычного, заученного выражения лица.

– Все в порядке? – спросила она.

– Ммм, – сказала Аня и кивнула, не отрываясь от зеркала.

Лена немного постояла в смущении, потом сделала вид, что ей необходимо срочно вымыть руки.

– Он… часто так бесится? – снова попробовала она под плеск воды.

Аня на мгновение скосила на нее глаза в зеркале и ничего не ответила. Кончиком пальца она промокнула едва заметно размазанную тушь на правом глазу.

Они вместе вышли из «Интербеста» и, не сговариваясь, повернули в сторону метро, но метров через пятьдесят Аня неожиданно открыла дверцу серебристого «мини».

– Тебя подвезти?

– Мне в центр, – неуверенно сказала Лена.

– Мне в Химки, – объяснила Аня.

Вечернее происшествие подействовало на Лену угнетающе. Миновав станцию метро, она отправилась дальше пешком, погруженная в задумчивость. Тем не менее, не обманув Боллинга, она провела остаток вечера в магазине и вышла оттуда еще с одним брючным костюмом и с овердрафтом на кредитке. В качестве компенсации она поклялась себе два месяца не обедать.

– Ну как твой первый день? – жизнерадостно спросила мама, выходя в прихожую.

Лена солнечно улыбнулась.

– Отлично, мам. Страшно устала.

Она оставила пакет с покупкой за дверью и контрабандой пронесла его в квартиру десять минут спустя, пока мама лила воду на кухне.

На следующий день с утра пораньше в приемную ввалилась брюнетка лет тридцати с идеальным, словно только что уложенным каре, но в страшноватом коричневом платье и с неприятными дерганными движениями, как у куклы. Закрыв за собой дверь, брюнетка несколько секунд рассматривала Лену тяжелым взглядом, точное выражение которого трудно было определить, но который во всяком случае нельзя было назвать дружелюбным. Аня не показывалась из-за монитора; раздававшийся до этого из ее норы шорох вощеной бумаги полностью стих.

Лена попыталась изобразить улыбку и уткнулась в монитор, еще некоторое время неуютно ощущая на себе враждебное внимание. Затем брюнетка протопала по комнате на толстых каблуках и открыла дверь кабинета. Остановившись на пороге, она громко сказала железным голосом: